– Ступай!.. – И, чуть не рыдая, позвала: – Диокл!

Император подбежал к августе и наклонился над ней.

Квинт почесал затылок: его, правда, не отпускали, но и не приказывали оставаться. К тому же он еще не знал, зачем его вызывал властитель. Может быть, просто хотел взглянуть на старого солдата. Квинт повременил еще немного, но, заметив, что супруги заговорили шепотом, неслышно выскользнул из комнаты вслед за сыном.

– Диокл! – обняв мужа за шею, промолвила императрица. – Я совсем не против, что тебе так полюбился этот юноша. Я сама была к нему до сих пор благосклонна. Но садовник сказал сейчас, что ему восемнадцать лет. Ты слышал?.. И мне подумалось… что… ведь… и нашему… тоже было бы восемнадцать… потому я и была с ним такой.

Император взял страдальческое лицо жены в свои ладони.

– Завидуешь, значит? – с понимающей улыбкой промолвил он. – А как на это посмотрит твой Пантелеймон?

Дома, в Никомидии, рабочий кабинет императора напоминал, скорее, контору нотария, чем мастерскую, где божественный повелитель мира кует судьбы десятков миллионов людей. Там хозяин вселенной был хозяином и самому себе. Сюда же, в Антиохию, хоть и в собственный дворец, он прибыл все- таки гостем, чтоб оказаться во власти магистрата дворцовых служб. Здесь его кабинет был оборудован с такой роскошью, среди которой человек, выросший в бедности, всегда будет испытывать некоторую неловкость, особенно наедине с самим собой.

Может быть, именно в связи с непривычностью обстановки математик еле узнал императора, когда, вместе с Квинтипором, был допущен к Диоклетиану. Император всегда представлялся ему человеком неизменно дисциплинированным и бесстрастным. Таким он видел Диоклетиана и под Александрией: даже гнев властелина возгорался холодным пламенем. Но теперь Диоклетиан принял Биона так же, как император Траян, наверно, принимал своего философа Плиния[95]. За его любезностью не чувствовалось ни малейшего высокомерия, а некоторая снисходительность казалась искренне дружелюбной. Словно какой-то неведомый огонь вдруг согрел душу императора, подобно тому как рука искусного гранильщика пробуждает в рубине доселе дремавшее там сияние.

– Чувствуйте себя в этом кабинете лучше, чем я, мой Бион, – произнес Диоклетиан, веселой улыбкой смягчая горечь своих слов.

– Твой кабинет, государь, – вся поднебесная! – с поклоном воскликнул математик. – Если ты способен наполнить своими идеями целый мир, то, естественно, этот кабинет кажется тебе лишь бедной и тесной клетушкой!

– Перестань, Бион. Ты ведь не ритор, – усмехнулся император. – Лучше скажи, как зовут твоего друга? Он все-таки не такой нудный, как прочие… После заседаний консистории приведи его ко мне… Знаешь, зачем я тебя позвал?

– Да, повелитель. Сегодня девятое ноября. Я принес гороскоп Аполлония.

Император кинул быстрый взгляд в сторону Квинтипора, стоявшего возле статуи Антиноя[96].

– Как две капли воды! – поразился Диоклетиан.

Бион вслед за императором посмотрел на юношу.

– Позволишь при твоем секретаре, государь?

– Нет, нет! – энергично покачал головой император. – Ему будет неинтересно.

Но когда юноша, поклонившись, направился к выходу, Диоклетиан схватил его за руку.

– Постой, зачем уходить? Дворцовая служба, наверное, не забыла поставить на балкон какое-нибудь ложе.

Снаружи к огромному залу примыкал большой балкон, куда император и проводил Квинтипора, взяв его под руку. Напротив светились окна резиденции Максимиана. Расстояние не позволяло видеть лица, но многих можно было узнать по силуэтам. Особенно выделялась громоздкая фигура Галерия.

– Вот здесь и подожди, пока я позову.

Математик разложил на столе восковую таблицу. На ней были нанесены две окружности, проходящие через знаки Зодиака. Во внутренний круг был вписан треугольник с вершинами, упирающимися в созвездия Стрельца, Девы и Овна. В сегментах внутреннего круга, образованных треугольником, были обозначены планеты.

Император, облокотившись обеими руками на стол, спросил с нескрываемым волнением:

– Ну, как? Что-нибудь изменилось с прошлого года?

– Ты помнишь, государь, прошлогоднюю фигуру?

– Конечно! Сатурн тогда находился в соединении с Юпитером, и ты сказал, что это самое благоприятное сочетание. Хочешь, покажу: я сохранил все десять.

Император указал на еще не разобранные дорожные вьюки.

– Не надо, государь. Тот, чья судьба тебя интересует, и ныне находится под покровительством благодетельных богов. Восход начинается в самом сердце небесного свода, и таких аспектов не имел, пожалуй, еще ни один смертный.

– Значит, никаких изменений нет?

– Есть, государь. Луна вышла из своего дома, а Венера встала в противостояние к Юпитеру.

Император вскинул голову.

– Этого я не понимаю. Я ведь не ученый. Выражайся понятней. До сих пор о Венере речи не было.

– Да, государь, но Аполлонию исполнилось восемнадцать лет.

– А Луна?

– Луна его не касается. Все связано с Венерой.

– Ты сказал, что Венера противостоит Юпитеру. Что это значит? Усиливает она его или ослабляет?

После минутного колебания математик ответил:

– Как тебе сказать, государь? Венера может и усиливать и ослаблять… Она только что появилась, и я еще не все ясно вижу.

– Кто же она, эта Венера? На звездах этого не написано?

– Разумеется, написано, государь. На небе написано все, но глаза смертного немного могут прочесть там.

– Значит, кто Венера – нельзя узнать?

– Видишь ли, государь, для восемнадцатилетнего юноши любая женщина – Венера. Могу сказать одно: Венера сейчас в доме Девы, из чего можно заключить, что Венерой Аполлония будет девушка.

– А раньше была у него любовь?

– У кого?

– У Аполлония, конечно! Ты должен знать.

– Откуда, государь? Я исследую будущее, а не прошлое.

Император порывисто встал с места и крикнул в сторону балкона:

– Сюда, Аполлоний!

Математик взглянул на Диоклетиана с изумлением.

Император побледнел и, схватившись за голову пошатываясь, направился к алтарю Юпитера, белевшему в дальнем углу зала. Снял с жертвенника белое полотняное покрывало, покрыл этим покрывалом себе голову, поднял вверх правую руку и несколько минут истово молился. Потом опять накрыл алтарь полотном и уже спокойно позвал:

– Квинтипор!

Но юноша не услышал. Запрокинув голову, он вглядывался в звездное небо. О! Если бы усвоить науку Биона! Или если бы хоть где-нибудь билось сердце, к которому можно было бы приклонить разгоряченную голову!.. Саприция? Странно, но он вовсе не желал, чтобы на лоб ему легла шершавая рука доброй старушки. Отец?.. И он ему не нужен. За годы путешествий Квинтипор отвык от родителей. Правда, когда-то было так приятно засыпать в постели, прижавшись к матери. И сколько было веселья, когда Квинт, чтоб прогнать ломоту в пояснице, ложился ничком на пол и приказывал сынишке поплясать у него на спине. А здесь, в Антиохии, и в отношениях с Бионом появилась какая-то отчужденность. Что с ним творится?.. Благоволение императора?.. Нет, нет, не может быть! Он хорошо знает, что милость государя может в любую минуту иссякнуть. Но почему он так верит теплому взгляду императора и боится холодного лица августы?

В одном из окон напротив погасили свет. Юноша поймал себя на том, что давно не смотрит на небо. Это, конечно, Титанилла! Кому, кроме нее, могло прийти в голову оставить праздничный стол ради звездного неба. Интересно, какую звезду она ищет? Угадать бы, чтобы взгляды их встретились там, в беспредельной выси. Знает ли она, что вот этот золотой солид – Юпитер, а серебряный сестерций – Венера? Тот заходит, а эта восходит. Вдруг юноша чуть не вскрикнул от радости: взгляд Титаниллы устремился на восток.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».