Леон, скрепя сердце, вернулся в комнату и заглянул под кровать, обнаруживая белоснежный, украшенный росписью и фамильным гербом, горшок с ручкой.

— Ваше Превосходительство уже понял, что нужно делать с этим предметом искусства? — раздался позади голос шута. — Если нет, то ваш верный слуга готов вам пояснить. Только направить не смогу, простите, я брезгливый, только после купания.

Леон запихнул горшок подальше и поднялся, понимая, что дверь лучше запирать, если ему захочется продолжить свои исследования. Шут сидел в кресле боком, перекинув обе ноги через подлокотник и смотрел на него с ленивым ожиданием.

— Послушай, ты должен мне все объяснить, — сказал Леон, опускаясь на край кровати напротив и по-привычке широко расставляя ноги, подавшись затем вперёд. Живота не было, потому эта поза теперь стала комфортной. — Я забыл абсолютно все, что касается и меня лично, и мира в целом.

— Брехливая ублюдина, — повторил Мурена, не сводя с него глаз, и когда он смотрел так, насквозь, становилось не по себе. — Заливай, послушаем.

— Пожалуйста, — сказал Леон. — Или я отправлюсь на поиски того, кто сможет. У вас есть тут кто-то типа алхимика, звездочёта? Какие-нибудь… ученые?

— Кто? — зрачки в бирюзе расширились, причём правый стал заметнее больше левого. — Их же всех в прошлом году на дыбу подвесили за пророчества о падении небесного камня.

— Астероида? — подсказал Леон, и шут картинно вздохнул: — Герцог наш совсем скатился, отупел и чушь несёт…

— Стой, я понял, понял! Нет больше алхимиков и звездочетов… Как тогда работают эти шары? Кто владеет магией?

Мурена вскинул голову и глянул на потолок:

— Это же услуга. Если у тебя есть золотые, ты приглашаешь на дом ведающего человека, который создаёт заклинание, работающее многие годы — будь то светильники, борьба с грызунами, ещё что… Это же ремесло, Ваше Превосходительство, не огорчайте меня своим неумелым враньем.

— Я не вру. Клянусь тебе. Я чувствую себя глупо, растерянно и просто ужасно, на самом деле.

— И именно поэтому ты, видимо, вообще со мной разговариваешь. За минувший год мы с тобой перекинулись парой слов, и то только потому, что ты лично меня высек кнутом.

Леон в замешательстве нахмурился:

— По какой причине это произошло?

— По причине? — тёмные, не в цвет волос, брови Мурены приподнялись насмешливо. — Если у человека есть титул, то причины не требуется. Ты сделал это потому, что захотел. Потому, что я послал тебя при всём дворе, когда ты намекнул, что я ещё и шлюха без роду и племени. Может и так, но… Дальше тоже не помнишь?

— Не помню.

— Дальше совсем не интересно — это так не благородно, когда тебя секут на конюшне рядом со стойлом. Некрасиво, втихую, при всём дворе было бы драматичнее. И помощь друзей, которые меня держали, не понадобилась бы. Но если бы я тогда рассказал Его Величеству, то потерял бы прекрасную возможность наблюдать, как ты вертишься ужом на жаровне, пытаясь избежать свадьбы. О, я бы многое потерял, поверь мне, светлый принц!

Герцог определённо был большой мудак — и сомневаться не стоило. Леону предстояло узнать ещё многое, и это многое его страшило.

— Извини, — произнёс он. — Я не помню этого, но этот поступок меня не красит. Извини, что причинил тебе страдания.

Шут, растёкшийся в кресле, мигом стал собранным и произнёс:

— Поклянись душой Нанайи, что говоришь честно.

— Клянусь душой Нанайи, что говорю честно, — повторил Леон. — Да кто это такая, ваша Нанайя?

Герцог мог врать столько, сколько заблагорассудится — то есть постоянно, но никто и никогда не поклялся бы в такой пустяковой вещи душой Нанайи, ведь это была клятва первобогиней, сотворившей мир, а она, живущая в каждом вдохе всего сущего, чутко прислушивалась к упоминанию своего имени. И наказывала тех, кто использовал его в угоду себе. Герцог, посещающий молебны и служения, приносящий десятину и устраивающий праздники в честь первобогини, никогда бы не поклялся священным именем, не будь уверен в своей клятве. В самом деле он ничего не помнил. Но надолго ли?

О доверии речи не шло — рубцы от ран на спине ещё не зажили полностью, но в то, что герцог забыл многие события своей жизни и истории в целом, уже верилось.

— Две тысячи лет назад Нанайя, спустившаяся из небесной тверди, принесла в наш мир семена жизни, — сказал Мурена, усаживаясь прямо, лицом к лицу. — Так появились мы и все, что может дышать. Отдав всю энергию на устройство мира, Нанайя умерла — её тело стало пустым, как скорлупа, его покрыли воды Мотылькового моря, а скелет стал скалами к югу от Некроземель и Песков — когда-то там располагались цветущие равнины, но некромаги, вытягивающие силу из всего живого и мертвого, превратили их в пустыни.

— Красивая легенда, — произнёс Лойд с усмешкой.

— Это не легенда, — Мурена внимательно вгляделся в его лицо, пытаясь уловить следы фальши. — Нанайя была демиургом — она отдала всю себя, чтобы мы могли рождаться и перерождаться на этой земле. Так делают все демиурги — отдают физическое тело, чтобы жить во всех, кто родится после. Она и в тебе, и во мне… Но не суть, верно, Ваше Превосходительство? Вас ведь интересует Ваше положение? Итак.

Мурена провёл языком по нижней губе, — привычка того чудовища, часть которого вросла в него, — пробормотал под нос пару рифм и тут же соорудил из них историю:

— Повстречался герцог как-то с королевской дочкой,

Перекинуться в картишки решили темной ночкой.

Как же даме отказать, как остаться честным?

Был ведь герцог-зайка наш шулером известным.

Испытал на даме он все свои уменья,

Только ночка та теперь отберет именья.

Королевская дочурка оказалась ушлой,

Какой бы с виду не казалась премилой и воздушной.

Коль она женой не станет в срок,

Заплатит герцог наш оброк:

Покатиться головушке с плахи,

Прямо в руки кухарке-неряхе.

— Если я не женюсь, — проговорил Лойд с расстановкой, — то меня казнят?

— Ну да, доченька-то была неопыленной розой, — протянул Мурена. — Либо предыдущий садовник знал способы сорвать цветочек так, чтоб весь куст казался нетронутым. Но попадается ведь всегда тот, кто последний опылял, согласны со мной, Ваше Превосходительство? Потому попались вы. У Его Величества власть только номинальная в этих краях — объединённая армия Семи Герцогств сильнее одной королевской, поэтому он стремится распространить свою власть дальше Гредагона. А как ещё заручиться поддержкой соседей, как не заключить с ними союз родственный? Выдаст дочку за тебя, разгильдяя, потом пристроит сына в руки леди Брузы, земли которой так же огромны, как наша вторая Луна, и все.

— У вас две Луны?

— У нас две Луны. Луна М и Луна Зет, это слезы Нанайи. Когда они приближаются, приливы беспокоят рыбацкие селения… Вы должны жениться, увы.

Лойд встал, прошёлся до окна и остановился, стоя спиной к шуту:

— Если я женюсь, то стану вроде как… пешкой? Король часто что-то требует от своих подданных?

— В редких случаях.

— Значит, я женюсь. Потеря памяти не помеха, раз уже все было заранее решено, — Лойд повернулся и улыбнулся незнакомо, с несвойственной ему мягкостью. — А ты мне поможешь её вернуть и сохранить независимость имения. Ты, вроде, сообразительный.

— Предлагаете надуть Его Величество? — отозвался Мурена. — И дочку его прибрать к рукам, и свои земли сохранить?

— У кого ещё мне просить помощи, как ни у шута Его Величества? У тебя же есть свои соображения по этому поводу, и наверняка нет желания всю жизнь ползать у его ног и смешить гостей кривляньем.

Лойд присел на край столика и замер. Наверное, разглядывал в открытое окно вторую Луну, выплывшую из-за макушек деревьев. Конечно, у шута были свои планы на дальнейшую жизнь, но отчего-то он о них сейчас не думал. Думалось исключительно о том, как жесткому лицу герцога идёт эта взявшаяся из ниоткуда мягкость.

Перед сном в комнату постучалась Веста:

— С тобой точно все в порядке?