А настоящей женщины, в кремовых оборках и кружевах, с гладкими, не в мозолях, ладонями, белыми бедрами, шелковистыми волосами и спелой, упругой грудью у него не было. Веста догадывалась об этом, покрывая поцелуями его шею; она хотела этого всей душой — в последний раз. Потому что отец, каким бы ни был умным и предприимчивым, совершенно забыл, что Веста, наследница крови, не позволит сломать себя в угоду его политическим играм. И выход у нее имелся один — такой, с каким не мог поспорить ни один сильный мира сего.

— Ку-ку, радость моя! Вставай, опоздаешь на исповедь!

Руки с сильными пальцами разминали плечи, по мере его пробуждения перемещаясь на шею. Леон, забыв на миг о том, что завтра он женится, спрятал лицо в подушку и тихо застонал от удовольствия.

— Ну ты задницу-то не отклячивай, — хмыкнул сидящий на его бедрах Мурена. — А то мне захочется запереться с тобой и…

— …никуда не пойти. Я понял, понял, сейчас встану, еще минуточку.

Руки замерли, сползли до лопаток. Когда загривок прихватили зубами, Леон вместо того, чтобы вознегодовать, лишь выдохнул длинно и в самом деле приподнялся, упираясь задницей в то, что спокойным тоже не было.

— Мы сейчас точно никуда не пойдем, — сказал Мурена и лизнул его ухо по верхушке. — Тебе отрубят голову, а я буду горько плакать у твоего склепа. Возможно, даже отдамся кому с горя, скорбь, она такая.

Леон, развернувшись, подмял его под себя, всмотрелся в прозрачно-зеленое стекло глаз. У зрачка зелень становилась ярко-голубой, отчего и казалось, что они бирюзового цвета.

— Ты такой удивительный, — сказал Леон будто самому себе.

Мурена, сощурив свои хитрые по-лисьи глаза, ущипнул его за бок, потом за ягодицу, и оставшееся до прихода прислуги время Леон пытался увернуться от жалящих и бодрящих щипков. К моменту, когда дверь открылась и в нее вошла служанка с накрахмаленной рубашкой, тончайшими чулками, которые были необходимой частью туалета для воскресного похода в церковь и надевались под нечто вроде коротких штанов, и ботинки из лаковой кожи, Леон уже успел распрощаться со своим ночным наваждением и самостоятельно побриться — ему удалось научиться пользоваться опасным лезвием и помазком.

Прошедшая неделя стоила ему появившихся на висках двух первых седых волосков: Его Величество требовало неустанного внимания к себе, Веста ходила смурнее ночи и на Леона поглядывала с невесть откуда взявшейся неприязнью, хотя недавно сама не могла дождаться свадьбы, в доме было не протолкнуться, раздражал шум и толпа незнакомых людей. Ко всему прочему особняк теперь до самого вечера окружали зеваки, надеявшиеся увидеть Его Величество, а у ворот, пользуясь случаем и оживленностью, угнездились нищие и калеки, выпрашивающие милостыню.

Это был первый седой волосок. Второй Леон получил, став свидетелем ссоры Освальда и Вилли, который оказался довольно настойчивым в своих убеждениях.

— Я не желаю возвращаться в Гредагон, — заявил Вилли за завтраком, где кроме Леона и Весты никто не присутствовал — для прочих стол накрыли в общем большом зале. — Не желаю как-либо относиться к политике. Моя душа нашла свою нишу здесь.

— Что ты тут будешь делать? — Освальд бросил на тарелку обглоданную кость и угрожающе повернулся к нему. — Тряпки продавать? Как ремесленник?

— И буду! — произнес Вилли, багровея. — Все равно я бастард, тебе ли дело?

Леон поперхнулся горошком и закашлялся. Освальд, стукнув кулаком по его спине, поспешил с объяснением:

— Все считают их с Вестой погодками, чуть ли не двойняшками, на самом деле Вилли нагуляла покойная мать от какого-то… Хотя, земля ему пухом — ему, и его голове, которую так и не нашли после гильотины. Может, собака утащила. Палач недоглядел, укатилась.

Леон отодвинул тарелку с недоеденным салатом.

— Вы простили ей измену? — спросил он.

— Учитывая, что я сам грешил, о чем не жалею ничуть, да, простил. Теперь ты понимаешь, как важен для всего Гредагона наследник? Вилли никогда не займет престол, его не допустит совет — они помнят все, — проговорил Освальд, на что Вилли сказал:

— Я никогда и не мечтал оказаться на троне, если ты не помнишь, отец. Поэтому да, я буду продавать тряпки и мне это нравится. Уже вся местная знать заказала у меня костюмы для выхода в свет.

— Тряпичник, — фыркнул Освальд. — Девка. С мужиками еще не спишь?

— Отец! — зазвенела на высокой ноте Веста, а Леон сдержался от ерзанья на стуле, вспоминая свои ночные приключения.

Вилли, сложив салфетку, поднялся из-за стола, поблагодарил за завтрак и вышел. Оставшееся время сидели молча, доедая омлет с томатами.

Сегодня, стоило Освальду показаться, садясь в экипаж, как толпа за воротами заулюлюкала, выкрикивая «Слава Королю» и прочие замечания подобного толка. Некоторые, особенно любопытные, побежали следом за экипажем и бежали до самой церкви, где в исповедальню проводили сначала Весту, а потом Леона. Мурены с утра видно не было, и Леон скучал по его вечному незримому присутствию. Обычно шут маячил где-то за спиной или в толпе гостей, его видно не было, но отсутствие, тем не менее, замечалось сразу.

— Что вы можете рассказать о своих грехах? — раздался голос отца Брундо за ширмой, и Леон точно очнулся.

— Ну… Они есть. — Вздохнул он. — Я много лгал, часто потворствовал низменным… страстям.

— Прелюбодействовали?

— Бывало.

— Чревоугодничали? Завидовали?

— Редко.

— Не чтили отца своего и мать? Крали? Убивали?

— Что вы! Никогда такого не было.

За ширмой зевнули, не таясь:

— Разве ж это грехи…

Отец Брундо, опаздывающий на проповедь, отпустил ему все грехи ускоренным методом, будто в перемотке, и отправил с чистой душой восвояси, напомнив, что церемония венчания состоится за три часа до полудня.

— Понимаешь, золотая моя девочка, я ему обещал, что свадьбы не будет. И ее не будет.

Кори догрызала кусок морковки, сидя на странице огромной, в переплете из бычьей кожи, инкунабулы. Мурена, запершись в комнате одной из башен особняка, не первый час листал гримуары, найденные в городе с большим трудом и ценой потери не одного золотого. Ведьмины книги хранили много тайных знаний, но были среди них и вещи совершенно непригодные, как например ритуал вызова кошачьего духа или заклинание избавления от волос в ухе.

— Да кому это нужно! — начинал злиться шут, отбрасывая в сторону очередную рукописную бредятину.

Что-то, что могло бы пригодиться, упорно ускользало от него. Он сам не знал, что искал, но был уверен, что найдет, очень, очень скоро найдет решение основной проблемы. В крайнем случае, можно было уволочь Леона прямо из-под венца в самое яркое — и возможно последнее — путешествие в его жизни. Конечно, совместный путь и украденные у судьбы сладкие ночи где-нибудь в зарослях вереска у реки — бесспорно прекрасно, но к роскоши герцогской постели и богатству стола он привыкнуть, увы, успел. И совместные вечера где-нибудь в домике с виноградником уже не казались скучными.

— Заклятие призыва мертвеца, заговор на полную Луну, наложенная на кровь немота… — Мурена замолчал, глянул на выронившую морковку Кори и просиял: — Заклятие немоты! Если невеста не сможет произнести клятву перед алтарем, то и свадьбы не случится! Нет рта — нет проблем!

Он здраво рассудил, что если подобное произойдет в храме Нанайи, то третий раз свадьбу уже не отложат — воспротивится отец Брундо, провозгласив это волей богини. Освальд подстраховался на подобный случай, привез с собой магов, которые наверняка создадут защиту, но ни одно заклятие обычного одаренного человека не сможет тягаться с врожденным даром некромага, каким был шут, и мало кто знал о его происхождении и еще меньше тех, кто верил, что он может представлять для кого-то опасность.

Потому Мурена, сцедив в пузырек свою кровь и запечатав его заклинанием с именем Весты, улыбнулся самой широкой своей улыбкой, не зная, что в этот же момент Йоло, простояв у дверей погреба битый час с надеждой увидеть брата, был вышвырнут на улицу охраной.