– Значит, я такая же, как на фото?

– Совсем другая…Чистая.

Я мурашками покрываюсь. От его слов. Опускаю глаза.

Вино принесли. Я беру бокал. Под пристальным его взглядом делаю глоток. Он ближе ко мне подсаживается. Склоняется надо мной. Убирает локон. И целует где-то между скулой и ухом. Потом опускается ниже. К уголку губ. Прикасается своими…А потом…Я сама не поняла, как контроль потеряла. Он уже и губы мои захватил.

Целует.

На губах вкус дорого вина. Они мягкие, горячие. Засасывают уверенно очень. Невозможно оторваться.

Что ты делаешь, Марго! Ты его видишь всего час своей жизни!

Я отстранилась аккуратно. Руки опустила на колени. Сложила замком. Взгляд потупила. Официант принёс оладьи. На нас все вокруг смотрят. Я сейчас со стыда сгорю. А он как ни в чем не бывало пододвигает к себе тарелку. Всё так же улыбается.

Как я с ним пойду куда-то?

Не пойду!

Надо сейчас встать и уйти.

Это все неправильно! Он на двадцать восемь лет старше. Почти на тридцать! А целует! Мы же договаривались только на музей.

– Извини, я не сдержался…Мечтал об этом с тех пор, как первый раз тебя увидел…на фото…– вдруг серьёзно говорит он.

Я поднимаю на него взгляд. И не знаю, что ответить. Как на это реагировать.

– Всё нормально. – говорю. И выпиваю вина.

Я знаю, что могу сойти с ума, но пью. Даже залпом, потому что ужасно хочется пить. Эффект моментальный. Нега в голове.

– Я когда приезжаю в Россию, всегда кайфую. Помнишь цитату: «В дни сомнений, в дни тягостных раздумий о судьбах моей Родины, ты один мне поддержка и опора»^[2]. Вот никогда не любил этого занудного Тургенева, но про язык сказал, как отрезал!

– Скучаешь по русской речи?

– Очень.

– И давно не живешь в России?

– Около десяти лет. У меня недвижимость в разных странах. Везде интересно побывать. От жизни надо брать всё.

– А кем ты работаешь?

– У меня бизнес.

Он сделал ещё глоток вина.

– Ты так неожиданно приехал. Или у тебя какие-то дела?

– Нет. Только ради тебя.

Его эта откровенность вышибала меня из колеи. Меня всегда учили отвечать людям то, что они предполагают услышать, то, что принято говорить. А тут…

– Хорошее вино. – он кивнул взглядом на бокал и подозвал официанта.

Тот подошел и услужливо улыбнулся.

– Нам бутылку такого же. С собой.

Я была в ужасе. Оно стоило двадцать четыре тысячи. Хотя нет. Не от этого. Он предполагал и дальше пить со мной вино?! В той квартире, что снял на Большой Садовой? Нельзя идти к нему, Марго. Это может плохо кончиться!

– Ну что? Пошли в гости к Булгакову? – довольно улыбнулся он, допив бокал.

Я тоже взяла фужер со стола и осушила залпом.

– Пошли!

Он сунул бутылку вина в рюкзак. Оставил на столе тридцать тысяч налом. У меня расширились глаза.

– Я сейчас! – я вскочила из-за стола и пошла в уборную.

Щёки пылали. Я посмотрела на себя в зеркало. Вся красная. То ли от вина. То ли от стыда. Умылась холодной водой. Вместе с ней смылись и румяна. Пофиг. Выхожу к нему.

Ждёт меня у дверей.

Руки в карманы. Рукава толстовки засучил. На руке часы. На плече рюкзак. Я боюсь его! Боюсь! И тянет. Как магнитом. Господи. Помоги!

Он открывает передо мной дверь. И берёт снова за руку. Большая. Тёплая. Крепкая. Уверенная. Идём по залитой солнцем Москве. У него широкий шаг. Семеню за ним. От быстрой ходьбы волосы подскакивают. Платье короткое развевает тёплый ветер. Жарко.

Разгорячилась от вина. И от взглядов этих.

– Подожди…Мне жарко. Кофту сниму. – я останавливаюсь.

Снимаю сумку через плечо. И пуловер через голову. Платье чуть задралось. Чувствую его взгляд на своих ногах. Обжигает. Платье короткое очень. Чем я думала, когда такое надевала? Но ведь знаю, как мужчинам нравятся мои ноги. Хотела сама ему понравиться. Чего теперь жалеть об этом.

Он тоже снимает медведя. Остается в белом поло с коротким рукавом. Я вижу его руки. Крепкие бицепсы. Раньше такие видела только в журналах. Айтишник-то дрищ.

Мне неловко. Так, в открытую, на него пялиться. Но взгляд не могу оторвать. Это сильнее меня. Он ведь всё понимает…

У него внучка, Марго! Одумайся.

Но не могу!

Я в теле девочки, далекой от себя и близкой к нему. Меня как будто зашили в ту, чужую девочку. Не могу связанно говорить. Связанно могу только письменно, но, если возьму листок и карандаш, подумает, ненормальная.

Подглядываю за ним в плохо простроченный шов тела этой чужой девочки. Испытываю назойливое любопытство. Очень точное слово: «любо» и «пытство». Вспоминаю о Венике. Он уже проснулся, позавтракал, работает, а у меня какая-то другая жизнь. Стараюсь не думать о том, за что может стать стыдно…Но, кажется, поздно.

Мы зашли в Дом-музей и купили два билета.

Квартира №50 располагалась на четвёртом этаже, и пока мы поднимались по лестнице, со всех сторон на нас смотрели булгаковские персонажи с разрисованных стен.

– Ты знаешь, милая, что Сталин смотрел в МХАТе «Дни Турбиных»^[3] пятнадцать раз?

Я качаю головой. Ведь из всей фразы я услышала только слово «милая». Мы примкнули к экскурсоводу. Володя какие-то вопросы ему задает. Я просто плыву. Я не здесь. Думаю о том, что выглядим мы максимально пошло. О том, что о нас подумают. О том, что у него в рюкзаке бутылка вина за двадцать четыре тысячи. А на руке – часы за миллион. И о том, что не по Сеньке шапка. Иди домой, Марго! Извинись и иди. Почему ты тормозишь?

Суббота. Но в музее мало народу. Москвичи разбрелись по дачам. И мои родители там, поэтому могу гулять хоть до вечера. Но нет! Разве можно это?

Экскурсия закончилась.

Спускаемся вниз. Одни по лестнице. Никого больше. Так странно.

Вдруг он меня рукой останавливает. Прямо в лестничном пролёте. Своим телом будто бы в угол задвигает. Я чувствую от него электрический разряд. Прижимает меня к стене. Прямо под портретом Булгакова. Обеими руками берёт мое лицо. Я смотрю ему в глаза, не моргая. И вижу что-то безумное в его прозрачных глазах, но не могу точно описать. Словно умоляет меня о чем-то.

И он…Наклоняется…Целует.

Как он меня целует!

Минуту.

Две.

До пульса под 150.

До дрожи икрах.

До прострелов внизу живота.

До ватных ног.

До мокрых трусов.

До шума в ушах.

До тишины в голове.

До дыры в солнечном сплетении.

Как будто мы опаздываем, как будто нас сейчас оторвут друг от друга.

Моё сердце будто бы увеличилось в тысячу раз! Я не чувствую ничего кроме его губ.

Я пропала.

Я не могу собой управлять.

Я не могу больше сопротивляться.

Отпускает губы и обнимает всю…Будто с ног до головы.

– Идём, милая. – говорит.

Выходим из дома. Возвращаемся на Патрики. Он рассказывает про Берлускони^[4]. Смешной! Думает, я слышу хоть что-то. Я улавливаю только стук своего сердца – как будто в уши мне засунули стетоскоп. Мы идём за руку мимо озера.

– Марго, я хочу тебя целовать…– он останавливает меня.

И это начинается снова. Это сумасшествие. На этот раз его руки чуть ли не под платьем.

– Мужчина! Мужчина! – вдруг слышу я чей-то противный голос.

Мы отрываемся друг от друга. Рядом с нами какая-то злая женщина в леопардовой юбке.

– Мужчина, как вам не стыдно! Тут дети! – цокает она и с отвращением уходит от нас.

Я смотрю вокруг виновато.

– Не бери в голову. Идём! – он снова хватает меня за руку.

– Мне очень стыдно. Мы же, в конце концов, не одни на этой улице – качаю головой я.

– Да, я знаю, мы не одни. Но для меня мы одни. Неужели ты не видишь, что все вокруг уже сгорели под палящими из нас искрами? – тихо произносит он.

Вся неловкость ситуации куда-то испарилась. Как хорошо рядом с ним. Разве так бывает? Ни с кем в мире не было так хорошо.

И вот мы уже по лестнице поднимаемся.

В снятую им квартиру.

Красивая железная дверь.