Между тем на улице ярко светило солнце, и сквозь открытые окна, двери в дом вливалось тепло; пчёлы радостно жужжали на окнах и весело стукались лбами о стекло; на столе в большой комнате была аккуратно разложена утренняя закуска; тело чувствовало некоторое отягощение головой, но зато было счастье пить дядин-Витин огуречный рассол и находить свой организм освобождаемым от шлаков. В лучах солнца мерцал экран работающего телевизора. Я прибавил громкость. Шёл какой-то очень известный сериал.

«Вам сколько кусочков сахара?» – спрашивала одна актриса.

«Мне? – поднимала глаза другая. – Мне четыре кусочка. Только не размешивайте, пожалуйста. Я не люблю сладкого».

По другому каналу выступал весь бронзовый от загара юморист Михаил Задорнов, и зал уверенно хохотал. По третьему танцевал Майкл Джексон и делал неприличные движения мошонкой.

– Гимнастика против простатита, – прокомментировал Лёша.

Вряд ли. Вряд ли Майкл Джексон так уж этого боится. Он же не спал на сырой земле. Лёша был вынужден с этим согласиться, потому что сам-то он спал на скамейке.

Короче, ничто не говорило о том, что сегодня двадцать второе июня.

Мы вышли на крыльцо. Сначала нам показалось, что перед домом проходит собрание членов кооператива. Возможно, даже по поводу новой дороги. Возможно, даже объявили субботник, и сейчас нам дадут по лопате и бросят в прорыв. Потому что едва мы вышли на крыльцо, как все замолчали и стали смотреть на нас.

Опять возникло это странное ощущение, что всё-таки началась война, а мы её дурацки проспали. Так, наверное, в Гонолулу какой-нибудь уоррент-офицер мог проспать нападение на Пёрл-Харбор. Но мы были слишком высокого о себе мнения. Смотрели не на нас, а на веранду. Как все до этого смотрели на теплицу. Снаружи теплица была издырявлена, как дуршлаг. Потом мы заглянули вовнутрь. Я в жизни не видел такого количества сладкого перца, нашпигованных таким количеством чёрного. Но то был, конечно, не перец, а мелкая свинцовая дробь.

Дробь обнаруживалась повсюду. На огороде она продырявила листья капусты, а огурцы пробила навылет. В доме она каталась, как чёрная ртуть, и скапливалась в самых невероятных местах. Нельзя было сказать, что с ней не боролись. С ней велась война. Но дробь не сдавалась. Её выметали вон, но через минуту она уже снова разбойно носилась по полу. Её выковыривали из хлеба, но через секунду она опять попадала за зуб, выскакивая из вчерашнего оливье или из селёдки под шубой. В постельном белье и одежде гостей она собиралась в карманах и складках. В обуви она появлялась из подошв. Так камни появляются на полях, выдавливаясь весной из земли. Пик возмущения, исключительно женский, приходился на факт обнаружения дроби в волосах. Я и сам отыскал одну дробинку у себя в голове, хотя не издал ни звука. За всех мужиков издавал звуки жених. Он же оказался и самым обстрелянным.

Помню, раз в детстве, меня потряс журнал «Пионер». Там был нарисован самец лягушки, из которого из спины – прямо из спины! – вылуплялись мелкие чёрные головастики. Лягушка называлась «пипа суринамская». Таким был сейчас жених. Он лежал на диване, голый, завешенный простынёй, и не подпускал к себе женщин. Операцию ему делал тесть, дядя Витя, по праву свойственника. Толстые пальцы бывшего генштабиста, привычные к остро отточенным карандашам, циркулям и курвиметрам, неплохо справлялись и инструментом из нескольких маникюрных наборов, а также с заколками-невидимками, которые, если их растопырить, прекрасно служили одноразовыми пинцетами.

Медсёстры запаса и люди просто сочувствующие стояли за простыней и, жмурясь от проникающих через неё стонов, горячо обсуждали, как ещё можно разгрузить человека от лишнего веса. Кто-то предлагал вытягивать дробь магнитом, кто-то отсасывать ртом. Кто-то настаивал, что жених должен делать активные физические упражнения, и тогда дробь выскочит наружу сама. Важно только начинать сразу, пока дырки не заросли. Кто-то предлагал вызвать «скорую помощь», но больше ждали милицию.

Милицейского подкрепления, главным образом, ждал жених, который клятвенно обещал разделаться с преступником совершенно кроваво и не по закону. Он обещал дойти до Интерпола – дайте только ему узнать, кто был этот злодей. Но пока владел информацией только о его матери.

Дядя Витя во всём соглашался с женихом. Ждать милиции он был готов хоть до становления санного пути, лишь бы должным образом зафиксировать нанесённый даче урон.

Большинство гостей, между тем, занимались собой, собираясь в сообщества по интересам. Одним было важнее доспать. Другим – поскорее убраться отсюда к самой чёртовой матери. Третье сообщество, самое большое, занималось сохранением события для истории. Мы с Лёшей составляли четвёртое, а поэтому присоединились к третьему. Нам было всё-таки интересно, что могло случиться за то короткое время, пока мы на улице отдыхали после сакраментального «а не выпить ли, а?»

Узнать удалось немногое. Проще было представить.

Гости уже ложились, и везде был выключен свет, когда всё небо и все окрестности внезапно озарились огненной вспышкой и раздался оглушающий раскат грома. Дробно застучало по крыше. «Гроза!» – подумали многие. Лишь когда посыпались стёкла, вдруг возникло подозрение, что природа грома другая. Часть гостей попадала на пол, а, поскольку им было постелено на полу, то и падать далеко не пришлось. Меньшая часть, перемежая страх с любопытством явно склонялась к прояснению обстановки. В конечном итоге, она бы прояснила, если бы не бестолковые действия жениха. Жених метался по всему дому и, бросаясь на амбразуры всех окон сразу, кричал, что он из милиции, что он стреляет на поражение и что «всем стоять!» Не реже он кричал и «ложись», обращаясь ко всем находившимся в осаде, и тогда поворачивался к амбразурам спиной. Именно в этот момент все его рельефные места на спине и пониже, проступая идеальной мишенью в проёме окна, идеально нашпиговывались свинцом.

Стрелявшего никто не видел. Утром соседка принесла горсть гильз от патронов шестнадцатого калибра. Мы их тоже с Лёшей внимательно изучили («Магнум», дробь номер шесть, утиная) и тоже согласились, что преступник был ниндзя. Об этом говорили следы на капустных грядках, на это же указывал и японский размер кроссовки, отпечатавшийся на широком листе капусты, который (сам лист) соседка тоже принесла в качестве доказательства. Повертев лист, мы пришли к выводу, что никакой русский не может весить так мало, если только он не касался капусты в тот последний момент, когда уже улетал отсюда на вертолёте. Вертолёта никто не слышал.

Слово «вертолёт» всем напомнило о транспорте, а поскольку никто не договорился о времени, когда Иван Бахытбекович должен быть подать за гостями телегу, то гости начали страшно торопиться. В качестве свидетелей для милиции было решено оставить нас с Лёшей, приложив к нам несколько гильз, лист капусты и пять окровавленных дробинок, которые дяде Вите удалось к тому времени выдрать из жениха.

Дядя Витя уложил раненого зятя в свою «Ниву». Для этого ему пришлось разложить спинку переднего сиденья и опустить спинку заднего. Другой машиной у нас был только Лёшин джип-чемодан, но он в эту ночь прикрывал окно кухни и был, что называется, испещрён. Увидев свою машину, Лёша ушёл опохмеляться на кухню, а там трагическим образом попал в дурную последовательность, поскольку то и дело кидал взгляд в окно. Единственное, что мне удалось от него добиться, так это забрать ключи. Но их у меня отняли. Общим решением всех заинтересованных лиц сесть за руль было доверено свидетелю жениха, шаферу, что он круто и сделал, выехав с участка через теплицу. Тогда все решили идти пешком.

Прощание было скорым, но слегка официальным. Наибольший официоз вносил отец Гедеон, стоявший столбом посреди двора и задумчиво повторявший:

– Ужасахуся и недоумевахуся, што убо хощет сие быти.

Викина мама, Эмма Витольдовна, вдруг решила, что она всем должна запомниться радушной хозяйкой. Она заставила Гошку да и сама с фантастической скоростью стала выдирать укроп и петрушку, вязать их в пучки и совать гостям, при этом следя, чтоб у каждого был хоть один пучок, а потом пошла по второму кругу, проверяя: «У вас всё ещё укроп или уже тоже петрушка?» У неё обнаружился переизбыток петрушки.