У дома одержимой духами Тевана встретила женщина, сестра пострадавшей, а еще какой-то дед с пухлым красным носом и кустистой бороденкой. Сестру звали… летописи умалчивают, как ее звали, но, говорят, женщина была… впрочем, и это летописи тоже умалчивают, какой она была. Скромный автор смеет предположить, что женщиной она была длинноногой, задиристой и остроумной, к примеру.

– Ара, еще один пришел, – такими словами встретила она тоскливого музыканта. – Потихоньку не спеша.

– Перед деревней меня задержал осел, – проворчал Теван.

– А вы бы на него не обращали внимания. Он всегда к дуракам пристает, чтоб персиков ему достали.

Теван протиснулся в двери, пока позади собирались крестьяне.

В темной комнате ступить нельзя было, чтоб не залезть в волосы! Самые настоящие черные волосы струились жирными потоками по стенам, по лавочкам, по небольшой печурке, по столу, липли к закрытым ставнями окнам. Волос здесь было как сена на сеновале.

Одержимая, владелица этой чудовищной шевелюры, лежала на лавочке в углу и громко сопела.

Теван тут же догадался, что случилось в доме. Поразившего женщину духа артель обозвала «Бородатой тетей». Его часто встречали в горах восточного Камандара, хотя в других странах о нем почти не писали. Духа вызывала обыкновенная нерешительность – это выяснил кто-то из давних музыкантов. От напастей «Бородатой тети» страдали люди робкие и неуверенные, которым вдруг надо было принимать много непростых решений. От сильного волнения жертвы духа впадали в полусонное состояние. Их волосы начинали расти небывалыми темпами, стремительными рывками. Они лезли, как мясо из мясорубки, отовсюду, откуда им положено лезть. И автор имеет вовсе не то место, откуда подумал читатель, а имеет ввиду нос и уши, подмышки, руки, ноги, впрочем, и то место скромный автор тоже имеет ввиду…

Стоило «Бородатой тете» проникнуть в тело несчастного одержимого, как тот буквально покрывался волосами! Они отрастали так стремительно, что уже через день-два с макушки висели до пола, путались в ногах и пальцах, лезли в рот, обматывали зубы. Жирные пучки из носа падали в тарелки с пловом. Из ушей торчали такие мотки, что хоть косами заплетай! Да и в том месте, о котором постоянно думает читатель, не все бывало благополучно. И сколько волосы не срезай, они сочатся только быстрее с каждым днем. И в том самом… впрочем, идет настоятель…

– Ну вот, опять же, волосы какие-то, – бурчал Теван, протискиваясь в двери, – кружка, дед в окно суется, сейчас еще дождь пойдет, опять-таки…

Пока он бранился на все вокруг, половина деревни собралась у дома. Вон там, где колодец, стали кучкой братья Мцали, ковыряли в носах, переговаривались с матерью. У калитки переминался с ноги на ногу танутэр, вздутый, пугливый, подленький. На дереве сидел и грыз абрикосы мужчина по имени Чаха, жених одержимой. Еще какие-то бабы с серпами выглядывали из-за ограды; в толпе ходил мужик и пытался продать козу; даже осел, любитель персиков и забияка, пришел на представление.

– Вот что, ханум, – сказал Теван, отодвигая пучок бровей над дверями, – приготовь отвар мечхе и открой ставни.

Теван нашел в клубке волос из подмышек стул и принялся его выпутывать.

Мечхе – это что-то вроде наркотической травы. Она растет в высокогорьях Камандара, где ее жуют козы и кабаны, а потом, бешеные и сволочные, бегают с криками по виноградным садам. Один из монахов нашего монастыря не так давно бросил пучок высушенного с семенами мечхе в кружку с вином. Бедный брат до сих пор ходит на руках и читает шаралы петушиным голосом задом наперед.

А вообще, нужно оговориться. Насколько известно автору, запертому в стенах монастыря, шумовая игра музыкантов артели не требует употребления ни мечхе, ни вина, ни еще чего-нибудь этакого. Детских слез, например. Музыканты артели, как правило, обходятся игрой на инструментах, но иногда используют какие-то ведомые им одним мази, щеточки, кисточки, привешивают колокольчики, иногда, говорят, проливают на инструменты разные всякие жидкости, поплевывают, полизывают. Но лично музыканту никаких возбуждающих напитков употреблять не положено и часто вредно – в дурном пьяном виде легко попасть мимо струн.

И, однако же, отвар мечхе несколько раз встречается в артельных формулах, наряду со звукосочетаниями, тональностями, ритмическими фигурами, музыкальными приемами, короче говоря, всей музыкальной наукой, непонятной приличному человеку. Общее у всех этих формул то, что их написал один человек, легендарный музыкант седой старины Боха Боха, знаменитый не только своими талантами, но и неуемной страстью к мечхе, гашишу, опиуму, медовому самогону и пышнотелым женщинам. И хоть что-нибудь из этого списка он включал обязательным пунктом в разработанные им музыкальные рецепты. Одной флейтой, или барабаном, или гаюдуном не отделаетесь – примите опиума. Или пригласите куртизанку хотя бы – так мыслил старик Боха Боха.

Так, справедливости ради, мыслят музыканты и наших дней.

Они-то хорошо понимают, что ни гашиш какой-нибудь, ни самогон, строго говоря, делу никак не помогут, но, до сих пор беззаботные и испорченные, они, музыканты, всегда строго соблюдают рецептуру Бохи Бохи, потому что какой же нормальный музыкант откажется от мечхе, медового самогона и пышнотелых женщин?..

Так и вот, сестра одержимой, чертыхнувшись и взмахнув кулаками, не обрадованная запросами музыканта, пошла варить мечхе, а красноносый дед и еще какие-то обтрепанные мужики полезли раздвигать ставни – это было нужно затем, чтоб не ставить в темную комнату, полную волос и ресниц, никаких лучин и свечей.

Потихоньку смеркалось, воздух пах гнилым арыком и ослами, где-то падали с дерева абрикосы, дрались дети. Теван устроился на стуле, взял в руки антар. Пока перестраивал инструмент, пока подвешивал под колками какую-то висюльку с маленькими колокольчиками и ждал вздорную бабу с отваром мечхе, подозрительные курчавые волосы опутали ему ноги.

– Опять же, – думал Теван, – волосы откуда-то, темно, сыро. Стул скрипит. Дед какой-то в окно лезет.

Красноносый дед и правда сунул морду в окно.

Наконец вернулась сестра одержимой, поглядела на ворочающееся тело на лавке и дала Тевану теплую чашу с отваром. Теван, нужно сказать, в жизни не пил отвара мечхе и вообще какие-то крепкие напитки, поэтому кружку опорожнил одним шумным глотком, отчего наблюдавшие снаружи выпучили глаза. Даже вздорная баба, горячая, как уголь в печи, похолодела на миг, и Тевану померещилось, что у нее от неожиданности руки связались узлом…

– Опять же, – сказал Теван с немалым трудом, – вон из дома, не мешайте.

Слова теперь давались ему кое-как. Язык словно бы восстал против эксплуататора и зажил своей жизнью.

– И пусть отсохнут ваши несчастные уши, если кто-нибудь скажет хоть звук, – добавил Теван. – Дух выйдет наружу и всю вашу проклятую деревню…

Он не договорил – не смог. Задвоилось в глазах.

Опять же, мечхе какой-то, подумал Теван, еще не хватало…

Он принялся быстренько перебирать струны антара, а самого повело и стало качать из стороны в сторону, как будто в бок его пихала мордой корова. Или осел. Теван повернулся, не переставая играть. Осел торчал в дверях. Он скалил клыкастые зубы, а глаза у него горели демоническим огнем. Опять же, подумал Теван, и заиграл быстрее, но потом вспомнил формулу Бохи Бохи и успокоился.

Волосы лезли ему в штанины, носатый дед бесцеремонно фыркал, а сестра одержимой поймала какого-то шаловливого мальчугана, и Тевану показалось, что она, как гусю, скрутила горемычному шею. Впрочем, ребенок тут же раздвоился и побежал в разные стороны.

Теван задумался, но играл дальше. Одержимая на кровати хрипела и стонала; волосы у нее на голове так разрослись, что стали похожи на усевшуюся за подушкой псину. Они шевелились, завивались и лезли быстрее обычного. Теван торопливо перестроил игру, стал скользить по струнам пальцами, царапать ногтями, и шум был такой, что волосы полетели клочками по всей комнате, как перья в развоевавшемся курятнике. Больная зачихала, зачихал и Теван, зачихал красноносый дед в окне. Теван повернулся к нему со злостью, и вдруг, покачиваясь вяло на стуле, увидел, что в окне никакой не дед, а краснорожий демон с рогами! Демон хрюкал и чихал.