Ах, читатель, ведь что это за неукротимые существа! Что происходит у них внутри? Какие бесы там резвятся? Не далее как день назад автор собственными глазами видел из окна кельи, как один брат монах похвалил принесшую молоко Василиску, а она улыбнулась в ответ, как улыбается блаженство, и сказала: «Фу, вонища у вас! Ноги убери, пугало дырявое, ведро поставить некуда!» И голос ее был сладок, как мармелад, и губы красные, как пролитое вино. И она сморщила носик, посмотрела по сторонам и произнесла: «Задохнусь от вони! Вот вы свиньи, как будто на помойку пришла!» Ах, женщины! С ними людям не нужны ни ангелы, ни демоны!20
Музыкант решил довериться своим умениям, уселся на лавку напротив окон строптивой Розалисанды, положил на колени гаюдун и приготовился играть завлекающие самок мелодические фигуры. Первым он исполнил чудовищный диссонантный перебор, которым музыканты артели приманивали себе на ужин крикливых куриц. Ироничный человек был этот Хаймаш Шади!
В ответ кто-то из прохожих швырнул в музыканта дынную корку. Тогда Хаймаш Шади попробовал резкий четвертьтоновый аккорд, завораживавший коров и свиней. Кто-то опорожнил из окна ночной горшок, по счастью, мимо незадачливого музыканта. Хаймаш Шади сдвинул брови, намазал высокие струны гаюдуна мазью и взял изрезанный плектр. Музыкант привстал и целую минуту мучил прохожих гудящей какофонией звуков – звуков, пробуждавших чудовищную любовную страсть у кроликов, зайцев и хомяков. Как оказалась, в людях эта мелодия пробуждала страсть к членовредительству, и Хаймаш Шади вновь вынужден был бежать.
Вернувшись домой в полном смятении, он до вечера кусал губы у окна, а потом помчался в библиотеку местного отделения артели музыкантов и накинулся там на описывавшие духов свитки. Но способов обольстить музыкой человека в них не нашел. Тогда он насел на управляющего с требованием объяснить ему – что такое женщины и какой в них замысел. Ничего не добившись от управляющего, он смял за грудки квартировавшего в артели музыканта, зверски пьяного, и пристал к нему с теми же требованиями. Но кроме смеха с аплодисментами артельным забиякам нечего было предложить безутешному музыканту. Тогда Хаймаш Шади направился на постоялый двор, где снимал комнату последние полгода, и, сдерживая рвотные позывы, зеленый от тошноты и дрожащий от ужаса, принялся расспрашивать женщин о том, что им, черт возьми, нужно!
На следующий день, наслушавшись дамского хохота и скверных острот, он воспользовался мудрым советом и кинул к дверям Розалисанды мешочек с деньгами. Из-за дверей высунулась рука, схватила монеты – и тем все и кончилось…
Целую неделю не показывался Хаймаш Шади под окнами Розалисанды. Он расспрашивал всех, кого мог расспросить не падая в обморок; он бродил улицами города и посматривал в реку, что с радостью принимала страдавших от неразделенной любви. Впрочем, Хаймаш Шади вовсе не считал себя таким уж влюбленным.
Однажды вечером он услышал пошленькую серенаду, которую шумел под окном дрожащий от страха дамский поклонник. Девушка перевесилась через подоконник и хищно облизывалась, довольная концертом.
Хаймаш Шади воскликнул от восторга.
Через день он снова явился к окнам Розалисанды и попытался повторить услышанную вчера песню. Но споткнулся на первых же аккордах… Хаймаш Шади был музыкантом, но музыкантом артельным. Звуки музыкальных инструментов были нужны ему затем, чтобы бороться с опасными духами, и он совсем не умел складывать их в приятные людям мелодии. Под гогот толпы повесивший нос Хаймаш Шади твердым шагом двинулся в артельную библиотеку.
Несколько недель изучал он известные серенады, страстные романсы да расхожие песенки, но едва ли понимал в них хоть что-то. Ему, из всех чувств знавшему лишь раздражение и отвращение, бесконечно далеки были сахарные нежности романтично настроенных ухажеров.
Тем не менее вскоре Хаймаш Шади вернулся к дому Розалисанды и принялся играть все выученное по порядку. Сложно поверить, но никто не запустил в него ни подгнившего баклажана, ни завалявшегося кизяка, никто не окатил загривок нечистотами. На следующий день прогуливавшиеся горожане стали замедлять шаг недалеко от музыканта. Люди прислушивались и улыбались не слишком презрительно, а уже через какую-то неделю вокруг музыканта собралась восторженная толпа. Но Розалисанда изредка появлялась в окнах, бросала на Хаймаша Шади жестокий насмешливый взгляд и исчезала во тьме.
После случившегося Хаймаш Шади понял наконец, что женщина – не корова. А еще он подумал, что зря пытается покорить Розалисанду так, как покоряют других. Ведь если бы она была как другие, то никогда не привлекла бы его внимания. Она не такая как все, и значит подход к ней должен быть изобретательным.
Днями Хаймаш Шади беседовал с женщинами на постоялом дворе и на улице (и сам не понял, когда от этих бесед его перестало тошнить), опрашивал музыкантов и куртизанок, разбойников и купчих, а по вечерам возвращался к заветному дому. Он комбинировал инструменты, играл то на гаюдуне, то на маленькой флейте ани, то на сложном составном ратиранге, иногда на двух (а то и на трех) инструментах одновременно. Он объединял разные серенады в одну бесконечную композицию, менял неугодные ему слова и добавлял в особенно страстные строки имя Розалисанды, не забывая напомнить, что она должна удавить его бедрами. В кульминационные моменты он часто швырял букеты цветов в окно, но не всегда попадал в нужное. Он даже научился сражаться смычком от синдэ – временами приходилось отбиваться от шпаг гадких братьев.
А потом, недовольный тем, что тексты серенад не выражают боли от иглы, засевшей в его сердце, Хаймаш Шади написал полностью собственные стихи, и удивленная услышанным Розалисанда показалась в окне. И хотя она сразу скрылась, полоснув музыканта озорной улыбкой, Хаймаш Шади понял какой дорогой должен идти.
За неделю он сочинил дюжину песен. Полные безжалостной романтики и с неизбежными кровавыми развязками, серенады эти полны были странной любви непонятно к чему и покорили сначала прохожих под дверью Розалисанды, потом проведавших о необычных концертах жителей соседних улиц, а дальше – обитателей городских окраин, деревень и других городов. Каждый день Хаймаш Шади писал по две песни и под аплодисменты многочисленной публики исполнял их среди улицы, и одна лишь Розалисанда, все реже появлявшаяся в окнах, не спешила восхвалять обожателя своих бедер…
Сочиненные Хаймашем Шади в те мечтательные недели песни тут же уходили в народ и разносились не только по Ориману, – как птицы, они достигали самых далеких и удивительных стран. Их распевали в Матараджане и Ниме, в Асинайе и на Караянгате, в Ракасинги и в королевстве людоедов Раам Хаш, в Черном Регентстве, а поговаривали, что и в демонических поселениях в Чатдыре и Югыршах. Вряд ли найдется в мире настолько бессердечный и неотесанный человек, кто ни разу не напевал себе под нос «Ах, ядовитая красотка!», «Игла любви пронзила сердце» или «Тебя зовут – Сладкая Пытка».
Уж вы-то, читатель, наверное, тоже когда-нибудь гундели что-то такое:
Я, как дурак, твое звал имя,
Произносил его, кричал!
Ах, как же ты неотразима!
А я – пропал! Пропал! Пропал…
Не стесняйтесь, читатель, не трясите коленками! Встаньте, взмахните рукой, спойте от всей души:
Твои глаза – как два рубина,
И губы словно страсть,
И мне не выстоять! Не в силах, -
К твоим ногам хочу упасть!
Впрочем, прекратите, читатель, кажется, там на вас из-за дверей уже и так как на дурака смотрят…21
Слава Хаймаша Шади гремела так оглушительно, что вскоре его пригласили в шахский дворец Оримана – на пост придворного музыканта. Вместе с шахским оркестром он исполнял длинные фасылы любви, посвященные надменной Розалисанде, таксимы затаенной страсти, халаи желания и разные чага-чуги. Хаймаш Шади сочинил грандиозный гимн по случаю восхождения на престол очередного никому не интересного принца, который назвал «Годы роз и шипов», и долго ездил с гастролями по Нараджакскому ханасаму, Джакадере и Асинайе на шахском фрегате.
