Мы полезли в трюм, нам предстояла рутинная работа: запуск, проверка режимов.

На причале орало радио, сообщая о последних новостях. Наши чумазые лица торчали из люков, когда диктор холодным тоном начал читать сообщение: «Диктатор Италии Бенито Муссолини сделал сегодня заявление об объявлении Великобритании и Франции войны. Соответствующие ноты переданы послам стран-союзниц…» Мы замерли. У меня как-то всё сжалось внутри, предчувствуя недоброе: итальянская Сицилия всего лишь в сорока морских милях от нас.

Тем временем по сходням перевозились и перевозились ящики, тюки, мешки. Всё это загружалось в грузовые трюмы нашего судна.

Несмотря на всю секретность проводимой операции, в среде моряков трудно что-то скрыть, и Папаша Гийом уже поделился последними новостями: завтра уходит очередной конвой в Александрию, в состав которого входит наша «Бретань». Штаб восточно-средиземноморского командования эвакуируется с Мальты в Египет – таково решение Черчилля.

Уже к вечеру удалось разместить и закрепить весь груз. Судно было готово к завтрашнему отплытию. Усталые, но довольные члены экипажа после вечерней поверки разошлись кто куда.

На зенитных точках возились солдаты. Объявлена полная боевая готовность; угроза атаки со стороны фашистов стала реальностью. Но я в это не очень верил: вряд ли макаронники так быстро смогут провести серьёзные операции против британских войск.

Кругом ходили рабочие и прибивали, где только можно, указатели к бомбоубежищам. Самих подземных катакомб на острове было немало благодаря строительным гениям ещё рыцарей мальтийского ордена, в том числе и в Великой Гавани: несколько входов в стенах окружавших бухту фортов давали возможность жителям скрыться в случае бомбового удара фашистов по острову. Теперь над входами в бомбоубежища висели большие таблички на английском и мальтийском.

Помывшись, побрёл домой, на улицу Сент-Джонс. Всё-таки решил попрощаться с мадам Растиньяк перед нашим отплытием. Сначала зашёл на свою квартиру – соседка как обычно отсутствовала – надел белую рубашку и отправился знакомой дорогой к Надэж. К счастью, мадам Растиньяк была дома. Открыв входную дверь, она сразу узнала меня, несмотря на сумрак в коридоре.

– О, Викто́р, какое счастье, что ты зашёл! – она прижала руки к груди. – Я так виновата перед тобой. Заходила к тебе, но…

– Не стоит, Надэж, – перебил её, махнув рукой. – Не принимай так близко к сердцу, я по другому поводу…

– Конечно-конечно. Проходи, пожалуйста, – она суетливо отступила назад, приглашая меня внутрь.

Я немного помялся прежде, чем объяснить причину своего визита. Она ожидающе смотрела на меня. В её комнате горела керосинка, в кастрюльке шуршала вода и стукались яйца. Отблески от огня играли в её глазах (может, мне это казалось?).

– Завтра наше судно уходит из Ла-Валетты. Пришёл попрощаться, – я отвёл взгляд от девушки.

– Как уходите? – Надэж выдохнула. – Этого не может быть!

Но, поняв глупость своего заявления, замолчала и прошла в комнату, я последовал за ней. Включила тусклую лампочку в облезлом торшере. Повернулась ко мне.

– Здесь пьют английский чай. Сойду с ума, если пробуду на этих скалах ещё немного. У меня есть бутылка вина. Выпьешь со мной?

Я открыл рот, чтобы ответить, но не успел: мадам сжала кулачки и дёрнула руками.

– Пожалуйста, не отказывай.

Она была так мила – смиренная просительница, не принимающая отказов. Невольно улыбнулся.

– Конечно, не откажусь.

– Тогда открывай, – она вытащила из шкафа бутылку и хлопнула по ней. – Хочу напиться, – Надэж передала мне бутылку, сама села за маленький столик, грустно добавив: – но у меня нечем её открыть.

Подперев голову рукой, она смотрела, как я тщетно пытаюсь открыть бутылку без открывалки.

– Если бы у тебя была шпага, то ты бы отрубил горлышко.

Она как-то отстранённо вздохнула и подпёрла подбородок уже обеими руками, приготовившись к длительному ожиданию.

– Вместо шпаги у французских моряков трезубец Нептуна! Зачем же портить бутылку? – я выудил из лотка со столовыми приборами, лежавшего на полке, вилку. Удивлённо посмотрел на неё, потом на хозяйку и снова на вилку. Театрально изобразил на лице замешательство. – Пожалуй, у мальтийского Нептуна четырёхзубец.

Надеж рассмеялась. Два удара ручкой вилки по пробке, и она провалилась внутрь бутылки.

Секунда удивлённых глаз девушки, затем её радостный вскрик:

– Урей! Да здравствует флот Республики! – она захлопала в ладоши.

С чувством достоинства поклонился и разлил по глиняным кружкам бордовый напиток. На столике появился хлеб, масло, вареные яйца. Мы шутливо чокнулись и выпили.

Она поставила на стол почти пустую кружку. Посмотрела на меня невесёлым взглядом.

– Когда вы вернётесь обратно?

– Не знаю, – я сказал правду. – Даже не знаю, вернёмся ли мы вообще.

Она отломила кусочек хлеба и начала его разглядывать.

– У меня здесь нет никого из знакомых, – Надэж продолжала смотреть на ноздреватый кусочек в своей руке. – Сегодня депортировали на Сицилию всех пассажиров с «Ливорно» – там были все итальянцы. Пассажирское сообщение с Ливией прекращено, с Францией приостановлено, – она подняла на меня глаза. Мне показалось, что её большие карие глаза смотрят сквозь меня. – Я застряла здесь навсегда.

Она сжала зубами свой кусок хлеба, потом резко потянула оставшийся в руке край куска вниз. Тягучий мякиш разорвался, её рука, упав вниз, ударилась об стол. Надэж как будто этого не заметила.

– Как у тебя с деньгами? – мне хотелось вывести её из прострации, перейдя на прагматичные темы.

Надэж, молча, жевала свой ломтик хлеба. Затем до неё начал доходить смысл моего вопроса. Она сглотнула.

– С деньгами? – в глазах появилась осмысленность.

– Да с деньгами, – повторил я.

– Хорошо, – она говорила как-то медленно, растягивая слова. – Поменяла все франки на фунты. У меня теперь их много, – она кивнула на тумбочку.

– Тогда ты продержишься до восстановления сообщения с Францией, – ободряюще заявил я. Потом добавил: – Дам тебе на всякий случай ещё двадцать пять фунтов, – и полез в карманы.

– Нет, не надо. Мне надо попасть к Жоржу, – Надэж покачала головой и снова отломила кусок хлеба.

Я выложил несколько банкнот и монет на стол. Она равнодушно посмотрела на них.

– Убери, они тебе нужнее. Давай лучше выпьем, – Надэж кивнула на бутылку, я снова разлил вино по кружкам.

Откровенно говоря, мне не нравились перепады её настроения от веселья к тоске и наоборот. Да и кому это может понравиться? Хотелось хоть как-то её поддержать, оживить. Мы выпили. Опять она поставила на стол почти пустую кружку.

– Тебе надо возвращаться в Тулон, – я опять взял деловой тон.

Отрезав кусок хлеба, намазал его маслом и положил бутерброд ей на тарелку.

– Мне надо вернуться к Жоржу, – она упрямо замотала головой, глядя на бутерброд в своей тарелке.

– Ну, пойми, Надэж. Все дипломаты после объявления войны будут депортированы во Францию, в том числе твой муж. Ты встретишься с ним только во Франции. Ты меня понимаешь?

От неё не было никакой реакции.

– Домой пароходы уже не идут, – наконец, произнесла Надэж. Она подняла на меня глаза.

– Ты можешь договориться о транспортировке на военном борте, – попытался предложить выход из ситуации.

– В Ла-Валетте нет французских кораблей, – Надэж сложила руки на столе и положила на них голову, упёршись подбородком. Взгляд отстранённый. Затем она снова заговорила: – Ты знаешь, Викто́р, кроме французской литературы я ещё изучала в Парижском университете сестринское дело.

Я молчал, ожидая продолжения: «К чему это она?»

После паузы парижанка продолжила:

– Литература здесь никому не нужна, особенно французская, – я протестующе замахал руками, но она не обратила на это никакого внимания. – Поэтому должна устроиться в клинику или больницу. Мне надо на что-то жить.

– Нет, не надо так, Надэж, – я придал голосу ободряющие нотки. – У тебя всё будет хорошо. Ты скоро вернёшься домой. Там тебя встретят муж, родители. Поверь мне. Ты будешь вспоминать Мальту как весёлое приключение.