Арочный высокий портал с коричнево-зелёным водоворотом образовался на том месте, где очнулась Милана и из него вышагнул-выпрыгнул Глеб, не удержался и упал. Он не потерял сознания, сел и увидел, что оказался в жутком лесу со скрученными стволами и некоторыми ветками; с тёмно-зелёными зубчатыми листьями; с дымкой и приглушённым, но достаточно ярким лунным светом за блеклой пеленой бесконечных облаков.

Глеб обернулся, но портала уже не было. Слабый порыв ветра – шуршание листвы и травы, поскрипывание веток – и по телу Глеба прошла волна мурашек.

– Отлично, – прошептал он и поднялся. – И куда теперь? – Он надеялся, что пурпурный огонёк появится и укажет путь, но никто не появился.

Тишину, как красная нить, разрезал крик вдалеке – Глеб замер, сердце быстро застучало, а каждая мышца напряглась. Глаза всматривались, уши вслушивались, и Глеб вспомнил, что монстр упомнил девчонку, которая пропала.

Он сжал кулаки, сглотнул и пошёл в сторону, откуда раздался крик, быстрым шагом.

Крик повторился – более громкий – Глеба обдало волной страха и волнения; но теперь он знал точное направление, поправил курс и побежал, хотя часть его хотела бежать в противоположном направлении.

Вскоре стали попадаться весящие мёртвые вороны. Глеб замедлил бег и смотрел на трупики с изумлением, с тревогой, с отвращением.

Затем стали появляться мешки. И Глеб даже не хотел знать, что в них. А когда появился один перед ним, то он увидел спуск, перешёл на шаг и взял правее. Идя по небольшому склону, он взглянул на кучку внутренностей и поморщился, а увидев мужскую стопу из дырки мешка – отстранился и ужаснулся. Мешок повернулся и показал маленькую руку – ужас возрос, Глеб споткнулся, упал на бок и проехался вниз. Перевернувшись на спину, он с ужасом, с неверием смотрел на детскую руку, а желудок будто хотел обнять позвоночник.

Вспомнив о девушке, вспомнив об опасности, Глеб встряхнул головой и взял себя в руки – забрался на выступ и, не оборачиваясь, не думая, побежал дальше.

Когда стали появляться ловушки, Глебу пришлось перейти на шаг и больше смотреть под ноги, а не по сторонам. Он дошёл до кучи внутренностей справа с облаком мух над ней и остановился – смотрел на пустую сетку, порванную с одной стороны.

Глеб сглотнул страх и приблизился. Он не увидел крови и у него появилась надежда, что девушка ещё жива. Но от мысли, что порвало сетку и забрало девушку волосы вставали дыбом.

Глеб обогнул сетку и увидел очертания дома – постояв с несколько секунд, собираясь и решая, он направился к нему. Шаг был осторожным, глаза высматривали ловушки, а уши прислушивались к любому шороху и каждому жужжанию мухи. Он словно притворялся охотником, но в этом жутком лесу он был добычей.

Показалось небольшое озеро. В центре, на островке стоял мрачный двухэтажный дом. Множество мостиков, соединённые между собой, шли с разных сторон берега, и все стремились к островку, но не все его достигали. Многие мостики разрушились, у каких-то часть досок была под водой, а от каких-то остались только гниющие столбики.

Глеб приблизился к воде и осмотрел землю перед мостиком, и по спине поползли мурашки. На влажной почве были очертания узких стоп и резких когтистых следов. Птица явно была большая. Глеб попытался вспомнить всех больших птиц и как они могут быть опасны для человека, но эти попытки прервало напоминание о том, где он находится и кого он уже видел.

Глеб никогда не считал себя трусом, но сейчас он не мог заставить себя встать на первую взбухшую доску мостика. Несколько раз сжав и разжав кулаки, он решился – и, перешагнув птичьи следы, шагнул на мостик.

Доски скрипели, половина проседала. Туман над озером смешивался с дымкой и очертания леса размывались, становясь более жуткими, а дом становился чётче. Двухэтажный, чуть покосившийся, дощатый, старый и тусклый; когда-то он был белым, но сейчас – серо-белый; а крыша была тёмной. Из кирпичной трубы не валил дым, что делало дом ещё менее приветливым.

Мостик, по которому шёл Глеб, был прямым и вёл к крыльцу дома; к нему с разных сторон примыкали другие мостики, или их остатки. Глеб не понимал зачем здесь столько мостиков, и ему не нравилась эта хаотичная небрежность, эта заброшенность и пренебрежение к починке.

Скрип закончился, и Глеб шагнул на берег, поросший травой. Дом казался безжизненным, пустым. Глеб не знал, жива ли девушка, и вообще она ли кричала; не знал, что его ждёт внутри; и он не знал, что его пугает больше – жуткий лес или этот дом.

Крадучись, Глеб приблизился к дому, поднялся по четырём деревянным ступеням; и каждый раз, когда они поскрипывали, он морщился. Он присел на крыльце и смотрел на закрытую двустворчатую дверь с облупившейся белой краской. Справа от двери стояла скамейка, цветочный горшок лежал на боку и часть земли высыпалась; слева от двери стояли: пара ящиков, погашенная свеча на блюдце, а рядом стояло несколько мутно-прозрачных бутылок с непонятной жидкостью, или она стала непонятной из-за прошедших годов. Ещё левее было окно, из которого падал тусклый свет, а створка покачивалась от слабого порыва ветра.

– Ладно, – соскребая храбрость, прошептал Глеб.

Он прокрался мимо двери к открытому окну, взялся за подоконник и заглянул внутрь. Источником света являлась лампочка, которая периодически мигала, словно вздрагивала.

– Электричество? – прошептал Глеб с удивлением.

Внутри дом, как и снаружи, выглядел старым, забытым, ветхим. Под лампой стоял обеденный стол, накрытый на четверых, на тарелках находилась сгнившая еда, в которой едва ли можно было распознать еду; в центре – общие крупные тарелки с едой. Даже мух этот потемневший и гниющий пир не привлекал. У стены стоял буфет с посудой, у другой – два кресла и миска для собаки, а на стене висела большая картина с пейзажем. И было две светлых двери. Одна напротив окна, а вторая – слева.

Глеб прислушался и забрался внутрь дома. Кроме воняющей, но будто остановившей гниение и разложение, еды ничего пугающего в столовой не было. А паутина и пауки казались обыденными.

Глеб прошёл к двери слева, прислушался и повернул округлую многогранную ручку из стекла. Дверь со скрипом открылась, и он заглянул в помещение.

В отличии от столовой, здесь у мух был пир, и их жужжание соревновалось с кряхтением старого холодильника. Неяркий свет лампочки показывал: грязь, пыль, странные высохшие следы на плиточном полу; ободранные обои, хлипкую, старую линию тумб и кухонные шкафчики. На верхней полочке теснились банки с истёршимися надписями, но все они были на английском языке: «Sugar», «Flour», «Cinnamon», «Salt»5; у других баночек не было надписей или они стёрлись. Слева находилось закрытое окно с вялыми шторами; справа – дверь. На тумбах и плите, в мисках и кастрюлях лежали: кишки, желудки, и иные внутренности. На горе грязной потемневшей посуды в раковине валялось копыто. В центре располагался небольшой круглый стол с некогда белой скатертью – она лежала криво, а один угол свисал ниже остальных. На столе стояли стеклянные банки: в одной были зубы и клыки, в другой – когти. А в миске для салата находилось коричнево-красное месиво чего-то, что было уже не разобрать.

Со кривлённым лицом, полным ужасом и отвращением, Глеб закрыл дверь. И выдыхая смрад, направился к другой.

– Пожалуйста, – прошептал он и положил руку на округлую ручку. – Пожалуйста.

Он повернул ручку, но дверь оказалась заперта. Выдыхая, он свесил голову; собрался и вернулся к первой двери.

– Ладно, – прошептал он. – Просто пройди быстро и старайся не смотреть.

Повернув ручку, он задержал дыхание и вошёл в кухню. Не глядя на гниющие внутренности, он по косой прошёл к единственной двери и молился, чтобы она была не заперта. Он взялся за ручку и намеревался её повернуть, как вдруг – по ту сторону послышался скрежет по дереву. Глеба парализовало страхом, а задержанный воздух вышел. Клацающие, иногда царапающие шаги по дощатому полу приближались, а волоски на руках Глеба встали дыбом.