Я закончил писать ровно тогда, когда заведение закрывалось. Кроме меня уже не было посетителей. Женщина, стоявшая у кассы когда я зашел, принесла откуда-то ведро с водой и принялась тряпкой мыть пол. Я обошел ее и, наступая на вымытое место своей грязной обувью, вышел.

Пройдясь некоторое время по улицам, в которых не зажигали почему-то фонарей, и всматриваясь в окна домов, – представляя себе жизнь, которая могла меня там ждать, – я наткнулся на какой-то переулок, обнесенный с одной стороны кирпичной стеной, с другой же – железной сеткой. Я сел туда и, прислонившись к сетке, достал написанное и раз десять его перечел. Удивительно! Какая была здесь глубина, какая… Знали бы все эти люди! – эта женщина у кассы, и бывшие там посетители, и мужик, оравший: «Бавария! Бавария!», – знали бы все они, что я написал!.. Знать бы им всем и сил найти понять, хотя бы чуточку!..

Так думалось мне тогда. Я смутно ощущал рану на коленке, полученную от падения в лесу; подняв голову вверх, я долго смотрел на ночное небо, будучи совершенно довольным…

Так и написал я лучшую часть рассказа. Мне и теперь она кажется наиболее удачной.

Я поднялся скоро и поковылял домой – не в лес же теперь возвращаться было. Думал и Антон вслед за мной ушел скорее всего: один в лесу он не остался бы ночевать, верно? Но, как оказалось, не верно.

Говорит, когда увидел меня бегущего, подумал что и я за ним повторяю, тоже в таком сумасшествии… Но потом я не вернулся. А он все-таки остался.

Нет ничего мучительнее написания книги. Ночью мучаешься, что не заснуть от появляющихся идей, а к утру не усидеть на месте, ведь давит невозможность написать и обязанность это сделать. А по итогу выйдет, поверьте мне, только когда вы окончательно и насовсем отчаетесь.

И это очень интересно. Ведь мы вот читаем книгу, смотрим: автор такой благородный весь из себя, прямой, и все ему нипочем, и все он до дна познал – в общем, одна сплошная поэзия и возвышенность. А пойди посмотри как работал, как мучился от проклятой лени, как душа ежедневно у него парализована бывала, и как он во взъерошенных волосах проклинал себя и руки свои, ломавшиеся перед ним, – в общем, посмотришь как-то на все это, посмотришь – да и на пол плюнешь, и прямо в собрание его сочинений.

Не ищите сюжета здесь. Конец этой книги, ее главная цель – издание. Если вы ее читаете – значит, конец вам уже известен… – Больше месяца назад написал я и забросил письмо почти что насовсем. Лишь какие-то незначительные заметки собирал мало-помалу.

Но сегодня 27 февраля. Я увидел информацию о некоем конкурсе на сайте «Литрес:Самиздат», думаю теперь в нем поучаствовать. Называется так: «Глава первая». Суть конкурса, насколько мне понятно, в том, чтобы помочь таким как я лентяям сесть наконец за черновик и дописать работу. Дописать же надо где-то за 3-4 месяца, и в процессе выкладывать по частям, по крупинке на платформу, в виде бесплатных черновиков.

Вроде как понятно.

Понятно и то, что моя фраза, помещенная в начало, потеряла теперь всякую цель и всякий смысл: коли вы, мой читатель, читаете эти строки, то скорее держите в руках не что-то изданное по-настоящему, а всего-то лишь бесплатные черновички на сайте «литрес». Впрочем, и в «черновичках» нет ничего плохого.

Повторюсь опять: эта книга – нечто вроде дневника с моими рассуждениями. Ежели вы ожидали от нее и от меня что-нибудь в виде какого-то привычного вам сюжета – то обломитесь, господа. Его не будет.

Очень часто, по ходу чтения, вам должно будет казаться, что вот теперь-то идет некое развитие, что сейчас-то произойдет… И ничего не произойдет. Это жизнь; не вымышленная какая-то чепуха, а жизнь как есть она – настоящая, без выдумок. В ней сюжетов не бывает.

Более того, за последнее время у меня выработалась натуральная неприязнь ко всякому выдуманному головными потугами сценарию. Не терплю. Все эти вот космическо-масштабные события с обязательно наличествующими взрывами, громадами, самопожертвованиями и жертвами – и прочим, и прочим; к чему это? Вот скажите.

Думая над тем, что происходило в моей жизни и пытаясь представить это в контексте данной книги, мне невольно приходило в голову и то, как можно было бы это взять да переиначить и, немного переиначив, выдать за какой-то супермега сюжет… – В эти моменты я чувствовал себя, честно сказать, грязнейшим из подлецов, очень мерзко… Так вот каковы все те, кто сочинительствует! Я знаю вас. Представляю себе эту довольную мину в момент, когда ваша голова воспроизвела на свет еще один остросюжетный сюжет или прямоугольный сюжетный же поворот. Брр, словом.

Толи дело жизнь! У нее есть один существеннейший пункт, который и дает ей все несоизмеримое превосходство. «Какой?» – спрашиваете вы, нетерпеливые. Отвечаю: она реальна, истории ее – реальны. А потому что жизнь у всех на самом-то деле одна (да! одна на всех, вы не ослышались), то и получается, что, рассказывая о жизни какого-то одного человека, мы, немного иными словами, но рассказываем жизнь всех людей. Всех.

Конечно, на деле это не совсем прямо так, как мной здесь описано; но в целом все верно.

Но зачем нам одна жизнь на всех, да к ней еще и история единственная, постоянно однообразная? Я мог бы обвести это предложение кавычками, ведь вы наверняка сейчас этим вопросом и задаетесь. Да вот только не может быть человеку ничего приятнее, особенно если жизнь его уже прошла, осталась позади, – не может быть ничего приятнее, чем вспомнить эту свою потерянную жизнь. Слушать истории, отдаленно напоминающие наши, да и вообще окунуться опять мысленно в этот мир – ни одна тугозеленая сюжетная линия не даст нам такого, друзья.

Всякая книжка – мусор; любой сценарий великолепного фильма достоин своего скорейшего сожжения. Бросьте это, я вас уверяю: все ненужно нам. Оглянитесь вокруг: столько людей… – так поговорите с ними! Говорите, чего стесняться? Рассказывайте и сами. Общайтесь. Я уверен, – я почти что уверен, что доселе вы вовсе не замечали всей этой прелести – в вот этих вот устных диалогах; вам даже иногда казались они скучны… О, как же вы слепы были-то, друзья! Да мы ведь просто-напросто привыкли все к этому, слишком привыкли. Да ведь нам кажется теперь заранее и априори, что если что в книжке написано – то это все хорошо, это определенно высоко и прекрасно; а коли мы слышим голос не из поднебесий доносящийся, а вот тут, рядышком который пищит – тогда мы думаем сразу, что плохо, ужасно, не то, не то! Сами вы, дурни, не те. Замечайте же их прелесть! Попробуйте. Поговорите наконец хоть раз со своими родителями, с домашними своими. Давайте. Вы всю жизнь живете ролью чужого-родственника; вы за всю жизнь так и не узнали мать свою родную, бедные. Стыд вам.

Именно потому я и обращал свое внимание и буду обращать в данном тексте на каких-то незначительных вещах, из которых и складывается на самом-то деле наша с вами жизнь. Эти вещи незначительны, да, но именно потому никому они не заметны и от всех скрыты. Надпись на стене, увиденная нами, когда мы гуляли с Антоном вослед шажкам нашего прошлого – одно это больше всей что есть на земле фантастики. Ну, и проще, разумеется.

Чего скрывать: я горжусь своим сюжетом на рассказ. Но потому горжусь, что и сюжеты мне нелегко даются. Что-то выдумывать… Вы бы здорово ошиблись, решив, что хоть что-нибудь из написанного мной здесь – плод моего скудного воображения.

Вот что еще хотел сказать: ведь цельного-единого сюжета, как я и сказал, здесь нет, – поэтому, если какая-то часть покажется, вот лично тебе читатель, не интересной, ты смело можешь ее пропустить – не многое, я думаю, потеряешь. Более того, можешь позволить себе и такую роскошь: читать записки в произвольном порядке. Ибо порядка никакого и не нет.