⁃ Ну молодец, прибежал именно сюда!

Имелось ввиду, что моя квартира – самое очевидное место, куда мог бы спрятаться виновник. Значит, за нами скоро придут… Кстати сказать: ни в чем он не был виноват. Несмотря ни на какие вражды, такой человек, как Антон, никогда не стал бы разукрашивать машину. Какую угодно. Но обмануть меня – запросто.

Но об этом после.

⁃ Надо бежать! – запаниковал кто-то. Возможно, что и я.

Антон уже выходил, уже открыл дверь и стоял у порога, но услышал вдруг чьи-то шаги. Кто-то поднимался. Он прихлопнул дверь обратно и, хватая в руки свои кеды, быстро придумал:

⁃ Спускайся один.

…и пошел куда-то по коридору, вглубь квартиры. Но я, обуваясь, не смотрел на него.

Я вышел, и в воздухе пахло чем-то съестным, пирожками; было тепло. Я закрывал на ключ дверь своей квартиры, нисколько не обращая внимания на человека, стоящего позади меня и внимательно на меня поглядывавшего, – даже не думая о нем, закрывал свою дверь.

Он, каким-то грубым голосом, спросил меня:

⁃ Дима?

⁃ А? – отвечаю, но не смотрю

⁃ Ты?

Чувствуя, как жмет мне обувь, я резко дернул левой ногой, еще раз, – и неторопливо оборотился к нему. Меня зовут Дима. На дверной ручке соседей печатная реклама, еще не снятая. Я выбросил ее (со своей двери) час назад, когда выходил в магазин; у них же она как стояла, так и стоит. «Висит» – подправил я себя мысленно. «Это потому, что…» Надежда Дмитриевна еще не скоро вернется с работы, и муж ее, кажется, умер недавно. Значит, этот странный человек, на вид лет 42, одетый не в меру тепло в такую жаркую погоду: в какой-то зеленый рваный свитер, в классические брюки, и в кепке с какой-то надписью, явно не к Надежде Дмитриевне пришел, «да и зачем ему к ней? Тогда, возможно, к Васнецовым…» А, точно! Он же перед моей дверью стоял, когда я вышел, и меня окликнул, «именем назвал», – значит, наверное, ко мне он.

⁃ Я; чего тебе? – говорю, почесывая себе руку и смотря на его обувь, которая вся в какой-то грязи была – «это дождь…» шел пару дней назад; но в остальном, кажется, хорошие сапоги.

«Значит это он поднимался? – думаю я про себя лукаво.

⁃ …и, так сказать, – договаривал он что-то, – понимаешь? твоей матери…

Всего остального я не слушал.

⁃ Хорошо. – Я спустился.

Я спустился и быстро нагнал на себя страху – и совершенно безотчетно: чтобы произвести нужный эффект, нужно было выглядеть подобающим образом, а не с каменным лицом вещать.

Антон же, в свою очередь, слез со второго этажа через балкон, мы с ним часто так делали. Встретившись в переулке неподалеку, мы на ходу повели диалог о случившемся. Несомненно для нас было одно: за нами гоняются.

Никогда прежде я не видел этого человека; значит, единственное объяснение тому, что он меня знает, это:

⁃ Это от дяди Бориса! Это был не сам дядя Борис, но кто-то от него! И он знал меня!

Нужно было бежать… – и бежали мы долго; скрывались от какой-то черной машины, постоянно преследовавшей наш путь; гадали, где бы нам спрятаться; боялись, обсуждали, спорили, – и много чего еще. Казалось, весь город ополчился против нас. Все будто бы догадывались, что именно мы разукрасили эту злосчастную машину, – даже и те, кто вел себя обыкновенно: просто они играли роль, чтобы быть незамеченными. Но я же все замечал.

Теперь, конечно, трудно понять, как Антону удалось так удачно меня обмануть – настолько хорошо, что эта ложь даже потащила нас в лес (тогда мы и пошли туда впервые). Возможно, я и сам внутренне не очень-то и верил всей этой истории, – но только внутренне. Важно было не допускать сомнений, чтобы не портить себе предстоящего приключения. Важно было обмануться.

…И вот мы гуляли по лесу.

Шли около деревьев, которые мы разукрасили при помощи баллончика; разговаривали о чем-то… Вдруг – какой-то шум. Мы посмотрели назад и нашему взгляду предстал мальчик, щуплый и возрастом нас младше, в грязных, рваных сапогах и с голым торсом; в руках у него была зажата палка, которою он постоянно размахивал. Самое удивительное в нем было странное равнодушие, кажется, не смутившееся даже от того, что он оказался замечен(он, очевидно, хотел нас отдубасить своей палкой).

Впрочем, не стану подробно описывать наш диалог. Отмечу только несколько вещей.

В первую очередь, стоит сказать, что, сидя там около костра, мне в голову невольно пришла замечательная мысль: а ведь этот щуплый мальчик был поразительно схож с Мишкой! Значит, бессознательно я помнил и это.

Во-вторых, Толик, как назвался наш новый щуплый друг, рассказал нам о некоем доме неподалеку – доме в лесу: это было, по его словам, большое, черное здание, на первом этаже которого вьются бесчисленные змеи, на втором – страшные львы; а на третьем, самом верхнем этаже, в очень темной комнате, посередине которого стоит стул, спит на этом стуле безобразное нечто: черт, или даже сатана, – но черношерстное, с когтями… и самая жуткая примета: на груди чудовища висит ржавый, толстый крест.

Толик предложил нам посетить этот дом, но предупредил, что никто еще не возвращался оттуда живым. Правда, стоит только, по его словам, прикоснуться к ржавому кресту, чтобы в тот же миг уничтожить зверей, ползучих тварей, дом весь, и обрести…

⁃ Что? – спросил я. Но мне не ответили.

Увидели ли мы этот загадочный дом? Тоже нет, хотя мы и согласились посмотреть. Но вместо жуткого черта, Толик показал нам это прекрасное место, с тех самых пор ставшее нашим любимым.

Потому что сегодня я говорил с Антоном. Я и так, кажется, растянул с этим рассказом, да и еще после тянуть придется – но что ж поделать? хоть отдохнете.

В общем-то ничего особого и не случилось. Просто я сидел на уроке, думал, к примеру, о том, что вот уже который день я пишу, вот уже и снег растаял… Мне казалось – мне оно и сейчас кажется, что последнее написанное (где-то начиная от «поля вашего зрения…») получилось так себе, и я раздумывал: как можно было бы это исправить? Гнет какой-то и неверие в себя мало-помалу накапливалось во мне.

Паршиво.

Так вот. По биологии у нас был тест сегодня, а место рядом со мной было свободно. И ко мне подсел Антон, попросил помочь с заданиями.

⁃ Да я сам ничего не знаю, – говорю, – нашел у кого списывать.

⁃ А я, – сунул он руку в карман, – знаю. Дам тебе ответы. Хочешь? – протягивает мне бумажку.

Я беру, не отказался. Но это все тут по сути значения не имеет. Просто когда я списывал эти ответы, он меня таки разговорил (напомню, что мы с ним в ссоре), и в ходе диалога я сказал ему о том, что, так и так, «вот что надумал,

⁃ …пишу теперь, нечто вроде рецензии, критики, но художественно…

И…» Словом, пытался что-то сказать. Но ему было неинтересно, или не особо интересно, не знаю. Он никогда не пытался это скрыть.

В общем-то – и все.

Я размышлял: что бы купить возвращаясь домой? Как уроки, мол, кончатся.

А все-таки… Да, я надеялся, что хотя бы чтобы дружбу нашу вернуть он заинтересуется, прочтет. Ага.

С другой стороны, если так уж думать стать, то, кажется, я это себе… надумал… может быть. Ну, то что ему неинтересно дескать, и «даже не скрывал». Да напротив ведь! был заинтересован аж…

«Но прочесть-то все-таки не испросил!» – било мне в голову, чертово.

И я возвращался со школы. «Сладкое что, может?» – думаю, подходя к подъезду, в котором находился магазин. У магазина этого два входа: со двора первый – и входить нужно как в квартиру; и другой, противоположный, со стороны дороги.

Из подъезда выходила какая-то женщина, с пакетами в руках и вместе с мальчиком лет пяти. Я пропустил ее – выждал и зашел. Может, когда-нибудь, когда он подрастет, я встречусь где с этим мальчиком, а? Или, может, я сегодняшний, как есть, останусь в его памяти, в его детских драгоценных воспоминаниях?! Чистых… И он как-то вспомнит обо мне; вспомнит, что когда-то, выходя из этого подъезда с матерью, которой в то время уже не будет в живых, один прекрасный парень уступил ему и ей дорогу, и эти сумерки, и этот шум, и эти ветви… О Боже, пусть я стану его воспоминанием!