Аркадий оказался говорливым, шустрым мужиком, прекрасно знающим то дело, на которое поставлен. И часа не прошло, как они посетили фотографа, он сам быстро заполнил анкету, взял у Сосо заявление на приём на службу и шепнул на ухо:

– Ты, братец, держи уши востро, ты какой-никакой, а начальник для простолюдинов, лишнего не болтай, больше слушай и на ус мотай. Здесь у нас бунтари объявились, какие-то социалисты-демократы. Эсдеками называются. Они в цеха не ходят. У ворот ошиваются и листовки рабочим раздают. Ты от них держись подальше. Полиция их всех наперечёт знает, но не трогает.

Коба сделал удивлённое лицо и вытаращил глаза на Аркадия. Тот перекрестился:

– Крест даю. Держись подальше от пришлых из России. Беглые, видать, от закона-то. Одним словом, смутьяны.

– А может, вы, Аркадий, посоветуете мне, с кем дружбу водить? Можно хотя бы на первых порах, – сказал ему Коба. – А то как одному?

– А ты меня держись, и не пропадёшь.

– Это само собой, – ответил ему Коба.

– Ну, полезнее всего с десятниками. Они с тобой сами будут стараться дружить. Я вас чуток позже познакомлю. И ещё вот у нас недавно совсем молодой появился, тоже из Тифлиса, Канделаки Коция. Мы его по-нашему Костей зовём. Хороший, культурный парень. Десятником поставили.

Коба довольно усмехнулся. Всё срослось, как и задумывалось. И он начал действовать. В этот же день вечером, купив охапку газет, он развалился поудобнее на кровати и стал просматривать прессу. Ему на глаза попалась статья норвежского писателя-филателиста, посетившего Батуми в 1899 году, чуть более года назад. И вот что он писал:

«Город расположен в болотистой, нездоровой, но чрезвычайно плодородной местности. Он окружён лесами, полями кукурузы и виноградниками. Там и сям вершины гор выжжены, и по их голым склонам бродят курды и пасут своих баранов. Над верхушками густых лесов высятся развалины старинных замков. Жизнь в Батуми отчасти носит латиноамериканский характер. В столовую гостиницы люди приходят, одеваясь в модные платья, в шёлковых туалетах и драгоценностях. Улицы в городе широкие, но не мощёные. Ездят и ходят по песку. В гавани кишмя кишат корабли. Небольшие парусные суда, которые приходят сюда с юга, даже из Турции. И большие европейские пароходы, совершающие рейсы из Батуми на Александрию и Марсель».

Сосо отбросил газету и закрыл глаза. Он вдруг вспомнил, как чуть больше трёх лет назад, будучи семинаристом выпускного курса, он, как всегда, спрятался в дровняке и штудировал «Капитал» Маркса. Его нашёл Миха Цхакая и сказал:

– Сосо! Гермоген хочет сегодня с тобой вместе провести вечернюю молитву.

– Помолиться вместе со мной? – удивился Сосо.

– Да, хочет именно с тобой.

– И где?

– У себя, как обычно, где же ещё. Во внутренней церкви.

Сосо знал, что Гермоген иногда приглашает на совместную молитву особо проблемных семинаристов. В этот раз жребий выпал, как видно, на него. Уже стемнело. В семинарии стояла мёртвая тишина, только были слышны шаги надзирателей и монахов, медленно прохаживавшихся по коридорам второго этажа, заглядывавших в спальни семинаристов. Сосо спокойно, даже как-то с вызовом и гордо поднятой головой не спеша следовал к Гермогену.

Дверь была открыта, и Сосо зашёл внутрь. Преподобный Гермоген стоял на коленях перед образами и молился.

– Помолимся вместе, сын мой, – пригласил он Сосо, указав на место рядом с собой.

Молились они долго. Затем Гермоген пригласил его в трапезную к столу и предложил сесть.

– Чаю будешь? – спросил он.

Сосо смутился и ответил:

– Буду.

Гермоген налил ему чай и поставил вазу с сушками.

– Ешь, дитя моё.

Какое-то время они пили чай молча. Потом преподобный вдруг начал совершенно с неожиданного.

– Я вчера видел Кеке.

Сосо напрягся.

– Мать волнуется за тебя. Домой, говорит, ты перестал ездить. Пишешь редко. А когда приезжаешь, дома не ночуешь, и друзья твои совсем не похожи на слуг Божьих. И книги какие-то бесовские держишь у себя дома. Она меня попросила поговорить с тобой.

– О чём, отец Гермоген?

– Ты намерен посвятить себя служению Богу или нет? Ответь мне честно.

– Нет, не намерен, – спокойно ответил Сосо.

Гермоген замолчал, словно обдумывая, что сказать человеку, отрёкшемуся от Бога. Казалось, что священник шокирован таким ответом, но Гермоген, сделав паузу, продолжил:

– Я в этом не сомневался. И понимаю, что наша семинария с её порядками хотя и является престижным заведением, существующие в ней порядки далеки от норм и правил, угодных Богу. Палочная дисциплина, унижение, карцеры, запреты на всё что можно и нельзя, всё это, кроме ненависти к руководству и архимандриту, ничего другого не пробуждает. Поэтому семинария и стала рассадником революционных идей. За три года отчисленные семинаристы убили двух архимандритов. Но Господь здесь ни при чём. Не он послал нам эти испытания. Мы сами взяли этот грех на душу. Но Господь призывает нас к терпению. Проходя с молитвой через страдания и муки, мы сами очищаемся от скверны и ближе к Отцу нашему небесному становимся.

Гермоген перекрестился и перекрестил Сосо.

– Ты ешь, – сказал он. – Я же знаю, что вы, семинаристы, всегда голодные. Сколько вас ни корми. Растёте. Не поспешил ли ты со своим решением? – спросил он. – Может, стоит ещё раз всё обдумать? С твоими способностями прямая дорога в епископат, сын мой. Не знаю, что ты найдёшь на своём поприще, а что потеряешь – вижу.

– Святой отец. – Сосо отодвинул чашку. – Я ещё на первом курсе стал атеистом. Вы правы, существующие здесь порядки очень способствуют тому, чтобы человек отвернулся от церкви.

Гермоген печально улыбнулся, перекрестил Сосо ещё раз.

– Храни тебя Господь, сын мой. Вижу, это, по всей вероятности, неминуемо должно было с тобой случиться. Нельзя человеку быть слугой двух богов. Похоже, ты своего выбрал. Ты очень много читаешь всякого и разного, и не все твои книжки лежат на нужных полках. Это пройдёт. И тот, кого ты выбрал – он не Бог!

– А почему вы меня не спрашиваете, верю ли я в Бога? – вдруг с вызовом спросил его Сосо. – Это же главный вопрос, как считает моя мать. И, наверное, вы тоже так думаете.

– Мать, видимо, да. Это из-за незнания. Я же твёрдо знаю, что ты веруешь. Если твоё дело правое, значит, оно Богу угодно. Будешь постарше, ты это поймёшь. Без Бога в этом мире не делается ничего хорошего, доброго и нужного. Мать твоя мне говорила, что из трёх её детей выжил только ты. Хотя был самый слабенький и с проблемной ножкой…

– Вы и про это знаете? – оторопел Сосо.

– Да! Знаю! И значит, ты был Ему угоден. Помни это. Но есть одна опасность. Я хочу тебя предупредить.

– Какая? – спросил его Сосо.

– Когда человек перестаёт думать о Боге, тем паче верить в него, рядом с ним всегда появляется сатана. Душа человеческая не терпит пустоты. Поэтому, как бы там ни было, дорогу в храм не забывай. И не закрывай своего сердца.

Он встал. Сосо встал за ним тоже. Гермоген перекрестил его.

– Иди спать, сын мой.

– И что мне теперь делать? – спросил Сосо святого отца.

– Ничего. Живи как жил. О нашем разговоре никому никогда не рассказывай. А главное, помни: самое важное – это Его вера в тебя. Твоё мнение здесь вторично! Все люди – дети Божьи, независимо от того, верят они в него или нет. Тебе ли это не знать!

От этих воспоминаний его отвлёк скрип открывающейся на улицу двери. Сосо вскочил с кровати и подошёл к окну. Это был Костя. Он словно на крыльях влетел в комнату, держа в руках листок бумаги.

– Что это у тебя? – спросил Сосо.

– Это наши тифлисские парни, которых выслали сюда, они готовы хоть сейчас встретиться и поговорить с тобой.

– А что они из себя представляют, эти ребята?..

– Молодёжь, из фабричных, есть рабочие железнодорожники, и есть каменщик, и даже отчисленный студент из Ставрополя, один типографский рабочий, все оказались здесь за участие в стачечном движении. Наших держат здесь как постоянных рабочих, как ссыльных. Остальные местные, из крестьян в основном, работают на общих условиях, то есть временно. Сейчас поймёшь, почему. Что касается рабочих, работающих у Ротшильда, там картина такая: постоянно работающих нет вообще, кроме конторских… Ну, скажем так, почти нет. Есть заказ на нефть, мазут или керосин – рабочих приглашают. Нет заказа – их увольняют.