Тургенев. Мы-то согласимся с исповедником. Да женщины-то редко говорят друг о друге доброе слово. И клевета продолжает терзать память Пушкина.
Вяземский. Все порядочные люди убеждены в невиновности вдовы, и Пушкин жил и умер с этим убеждением.
Тургенев. Супружеское счастье Пушкиных стало мишенью развратников, Потому он и отверг всякие переговоры секундантов, боясь вмешательства праздных языков в его семейные дела. Д'Аршиаку, которому это было сказано, можно верить.
Жуковский. И сейчас, и в будущем всякий мерзавец сочтет себя вправе бросать в нее камни. Страдает обожаемая поэтом женщина. Надеюсь, мы не будем поддерживать злопыхателей в салонах и компаниях. Честь семьи поэта превыше нашего знания обстоятельств и имен виновных в происшедшем.
Вяземский. Печально, что если истина обнаружится и божье правосудие на грешной нашей земле оправдается, бедного Пушкина не воротишь.
Жуковский. Слава богу, вдова с детьми уехала в деревню, и толки, надеюсь, прекратятся сами собой.
Тургенев. Неужели никто не мог в тот момент остановить его?
Жуковский. Он слишком стремительно действовал. После ноябрьской комедии постарался избежать огласки, инициативу вызова переложил на посла.
Вяземский. В тот момент я отстранился от событий. Не считал возможным вмешиваться в их жизнь. Другие, по-видимому, придерживались противоположной точки зрения. Сопоставляя факты, я уже теперь понимаю, что был заговор. И в ночь перед дуэлью я заигрался в карты, пришел слишком поздно домой, и Вера Федоровна не смогла поделиться со мной своим предчувствием беды. Но не думаю, что в тот момент я разделил бы ее опасения. Каюсь.
Жуковский. Пушкин слишком часто прибегал к дуэлям даже по меньшим поводам. Этот ход стал для него единственным в разрешении всех споров и жизненных конфликтов.
Тургенев. Я заметил в нем честолюбие непомерное. И он мало задумывался над последствиями своих поступков.
Вяземский. И забывал, что дуэльное счастье капризно. Складывается впечатление, что он искал смерти. Прослышав о каком-то Вайскопфе, «белой голове», порывался ехать в Польшу проверить предсказание гадальщицы, обещавшей ему смерть от белого человека.
Жуковский. Зная его темперамент и мнительность, можно допустить вашу версию. Его место в нашем кругу теперь опустело. Но сегодня, мне кажется, он, забыв могильный сон, взойдет невидимо и сядет между нами… А побеспокоил я вас в связи с тем, что Александр Иванович в ближайшие дни, по-видимому, уедет.
Тургенев. Во всяком случае постараюсь…
Жуковский. Я так и подумал. События же последних дней требуют согласованных усилий каждого из нас. Речь пойдет о смерти Пушкина и слухах, распространяемых в обществе. Не хотелось бы, чтобы будущие исследователи трагедии (а такие, безусловно, найдутся) руководствовались выдумками. Масштаб пушкинской личности, явления, можно сказать, не потерпит искажений. И мы, в первую очередь мы, должны побеспокоиться о незапятнанности его имени и жены его. Полагаю справедливым по горячим следам собрать все факты, связанные с этой трагедией.
Тургенев. Насколько это возможно, Василий Андреевич?
Жуковский. Настолько, насколько серьезно и старательно мы отнесемся к делу. В бумагах покойного я обнаружил не только небрежные плоды его забав, но и следы холодных наблюдений и горестных замет.
Вяземский. Чем более проведываешь обстоятельств, окружающих эту смерть, тем более видишь адские козни, что были устроены против Пушкиных. Раскроет ли время их вполне или нет – неизвестно.
Жуковский. Довольно и того, что мы уже знаем. Вы видели, каким потрясением для всех стала эта смерть. Тысячи пришли с ним проститься, выразить свою скорбь.
Тургенев. Общество заявило о своем отношении к произошедшему. Равнодушных не было. Город захлестнула стихия любви к поэту.
Жуковский. Сам государь будто соприсутствовал среди своих подданных. И благодаря стараниям графа Строганова, похороны Пушкина прошли достойно.
Тургенев. Нет, нормально похоронить поэта народу не дали. На одном из постоялых дворов, где меняли лошадей, какой-то мужик обмолвился:«Хоронят человека как собаку!» Сказал это, даже не зная, чей гроб обнимал Никита, слуга Пушкина.
Вяземский. И до сих пор распространяются слухи, порочащие Пушкина и семью его. Давыдов из Каменки спрашивает о подробностях, чтобы опровергать разглашаемое там бабами обоего пола.
Жуковский. Ну и отпишите в Каменку, что знаете.
Вяземский. Сами-то мы многое ли знаем? Даже порядочные люди признают эту бедственную историю каким-то фаталитетом, который ни объяснить, ни упредить было невозможно. А желающие что-то понять и истолковать впадают в басни, выдумки и клевету. Я уже написал Корфу, кстати, лицеисту первого выпуска, который характеризует Пушкина как завсегдатая трактиров и представителя самого грязного разврата. Пушкин не был монахом, но ничего трактирного и развратного в нем не было. И все-таки частными письмами тут не обойтись: правду хотят знать все.
Жуковский. Тем более мы обязаны в меру наших сил разобраться в пружинах этого действа. Власти и полиция выдвинули версию заговора…
Вяземский. Заговор есть, но ищут его не там, где он на самом деле.
Тургенев. Похоже, что власти сами себя пугают.
Жуковский. Поэтому и надо собрать все известное и скрытое и составить полное описание, засвидетельствовать очевидцами и докторами, чтобы память о Пушкине сохранилась в целости и чистоте.
Вяземский. О том же я просил Нащокина в Москве, буду просить и других.
Тургенев. Надо обратиться и к госпоже Вревской, дочери той Осиповой, у которой я останавливался в Тригорском.
Жуковский. Исходить надо из того, что Пушкин принадлежит не одним близким и друзьям, но отечеству и истории. Нужна общая реляция из очных наших ставок. Нам надо назвать причины, имена и изложить наше мнение..
Тургенев. То есть, указать виновных в смерти поэта? Боюсь, нескоро мы доберемся до разрешения этой запутанной задачи.
Жуковский. У будущих историков останется еще меньше возможностей установить истину. Я имел разговор с Загряжской Екатериной Ивановной. Она требует назвать всех виноватых и поставить их к позорному столбу будущего.
Вяземский. Василий Андреевич прав: надо изложить нашу совместную точку зрения, чтобы не поощрять слухов нашей разноголосицей.
Тургенев. Я не против. Но как вы себе это представляете? Издать манифест? А рискнем ли мы, напуганные двадцать пятым годом, искать истину и оглашать ее?
Вяземский. Полной откровенности мы себе позволить не можем. Если уж наше пребывание у гроба покойного посчитали заговором, то что произойдет, когда мы скажем нечто членораздельное по поводу западни, устроенной Пушкину?
Тургенев. По дороге в Святые Горы и обратно я размышлял, почему высшая аристократия наша не отдала последней почести умершему, толкуя при этом о народности.
Вяземский. Эта знать, болтая по-французски, по своей русской безграмотности и не вправе печалиться о потере, которой оценить не может. Эти люди не читали Пушкина. хуже того – оскорбляли и хулили его. Зато печалились о судьбе красавца Дантеса. Потому и не приняли никакого участия в общей скорби.
Жуковский. Я тоже обратил внимание: никто из высших чинов Двора не пришел к гробу Пушкина.
Тургенев. Двор безмолвствовал…
Жуковский. К счастью, не весь… Великая княгиня Елена Павловна переживала не менее нас и постоянно требовала информацию о состоянии раненого.
Вяземский. Прекрасная Елена, единственная и неповторимая… Но этот факт делает честь ей, а не Двору.
Жуковский. Мне довелось слышать ее возмущение дуэлью: «…Работа клики злословия привела к смерти человека, имевшего наряду с недостатками большие достоинства. Пусть проклятие поразит тех, для кого злословить – значит дышать». Ее супруг, великий князь Михаил Павлович спрашивает о том же: «Не является ли эта смерть еще одним последствием происков любезного комитета, который хочет во все вмешиваться и все улаживать и делает одни глупости?»