– Существует, позвольте напомнить, три вида: рабочие поселки, курортные и дачные. У вас, насколько я знаю, рабочий поселок, так как на его территории размещается леспромхоз.

– Но я…

– Вы проектируете рабочий «поселок городского типа», и мы охотно ознакомимся с вашей концепцией, если вы ее приготовите к концу занятий.

– Да, да, – я торопливо, если не сказать – трусливо, перебежал к Славе Дмитриеву, и мы стали переставлять кубики. Я все еще печалился по первоначальному решению, но и новое было интересным. Мне очень хотелось, чтобы он довел его до ума.

Владимир Григорьевич сказал мне на переменке про Славин поселок:

– Чересчур модерново, не вяжется с реальной ситуацией.

Я горячо заговорил про образ, что можно, конечно, плясать и от подосновы, но можно же начинать и с образа! И если он есть – а он есть! – надо, надо довести его до ума, пусть такой поселок никогда не будет построен, но мечта! Фантазия! Полет поможет когда-нибудь приземлиться. Да и когда еще помечтать, как не на нашем проекте.

– Сдаюсь! – засмеялся Владимир Григорьевич.

– Вот же оно, решение!

Я подпрыгнула. Где? А Герман Иванович нашел в уголке кальки какую-то закорючку и ужасно обрадовался.

– Это сложная задача – разработка сельских блокированных домов. Здорово, что вы взялись за нее!

Я недоверчиво смотрела на Германа Ивановича, я никаких таких задач не ставила, только нарисовала квадратики и прямоугольники. Квадратики заштриховала, а прямоугольники покрыла точками. Чисто машинально, случайно.

– … сочетание исторической и современной застройки… поэтапное строительство… ритмичное чередование…

Я не сводила глаз с Германа Ивановича. А он нарезал из бумаги квадратиков и разложил их на кальке. Получилось четыре полукружья. В центре каждого он нарисовал завитушки. Соединил их жирной линией: это парадная улица. С цветочками. Знаете, как в деревнях старушки собираются на завалинках посплетничать, посудачить. Дети бегают. Солнышко светит. Народ принаряженный прогуливается под окошками. А коров не тут гонят. Навоз и сено тоже не тут возят. А с тыла. Там, куда огороды выходят, там мы еще одну дорогу проложим, нужна еще одна дорога, рабочая. Коровка идет домой и сразу в сараюшку…

И на моем столе появилась улица с четырьмя группами домов, от них параллельно вверх отходили лоскутки-огороды. Они заканчивались сараями, тоже сблокированными в четыре кучки. И к ним петлей подходила хозяйственная дорога, которая вела к фермам и лугам. На ней Герман Иванович нарисовал худую корову, она била себя хвостом по заду.

А дальше было так. Выглянуло солнце, луга покрылись цветами, и сердце екнуло от ликования. Одна заманчивее другой мелькали картинки перед глазами, белые тесаные стены ритмично чередовались с гладкими темными вертикалями стекла. Нет, это были красные кирпичные стены. Нет, ячеистая стена была в два этажа, и к ней примыкал одноэтажный «аквариум» в легких алюминиевых профилях. Перед ним – терраса. Лесенка, перила, дверь… сбоку, в этот двухэтажный объем. Так, так, теперь, раз дверь есть, можно войти в нее, что там? Прихожая, да, кухня, кладовки, лестница наверх. Теперь куда? Вверх по лестнице или направо, в «аквариум»? Как приятно спуститься на три ступеньки в «аквариум», это гостиная… с камином. Ничего, кроме камина, больше не вижу. Тогда – наверх. Наверху – спальни. Да, но окон-то на фасаде нет. Как же быть с освещением? Так это же второй этаж! Ум за разум уже зашел, этаж второй, значит – пожалуйста, окна хоть налево, хоть направо, ведь двухэтажные объемы чередуются с одноэтажными «аквариумами» гостиных. И даже можно выйти на крышу, там терраса, чем плохо? Выйду туда, хоть так, быстренько, огляжу владения. Да, ничего, жить можно. Внизу – сад, огород. И там в конце – гараж, курятник, крольчатник, коровник и что там еще. Коровка домой идет. Детишки с речки бегут. Я машу им. Ха-ха! То ли еще будет!

Я, схватив кальку Давыдовой, понесся на кафедру. Фермы, три жилые группы, а четвертая – у речки, на свободной от застройки территории! Пожалуйста, строй себе на здоровье что хочешь, переселяй сюда часть жителей, модернизируй освободившееся жилье!.. Вот же оно, решение! И как гениально просто! А я ломал себе голову!

Владимир Григорьевич подошел к моему столу, внимательно выслушал, кивнул на схему Давыдовой:

– Калька-то ее?

– Ее!

– Ну, говорил я вам? – он довольно кхекнул.

– Любочка просто любимица Владимира Григорьевича, – вставила Роза Устиновна. – Даже ее случайные находки он готов расценивать как проявление редкого таланта!

– Да, у нее светлая голова, – он засмеялся. Он смеялся не так, как все люди. Просто губы раздвигались более широко, и раздавались звуки: кхе-кхе. Смеялись глаза, морщинки вокруг них, задорно подрагивал хохолок на затылке. Его серые, широко посаженные глаза – глаза прямодушного человека. От людей с такими глазами не держат тайн, и такие люди не держат тайн от тебя. Открытое лицо, сам ладный, крупный, с изящными руками пианиста. Я вспомнил, как однажды в Гипромезе мы развивали тему о влиянии наследственности на развитие личности и карьеру. Мы были убеждены, что карьеристами не становятся, а рождаются. Владимир Григорьевич, не выдержав болтовни, спросил, какая, по нашему мнению, наследственность у него, нашего руководителя лаборатории и кандидата архитектуры? Мы стали гадать: «Вы из семьи архитекторов. Нет, врачей. Да нет же, из горных инженеров, что всего вероятнее». Тогда он сказал: «Когда я, сын ямщика, пришел учиться в УПИ, я знал одно красивое слово – ар-хи-тек-ту-ра!»

– Что ж, дела у нас, кажется, пошли на лад, – заключил он. – Кхе-кхе.

Славка сделал новый макет, еще лучше, чем пластилиновый. Выложил горизонтали бельевыми веревками, речку сделал из папиросной бумаги, а застройку – из белого ватмана.

– Какой-то урбанизм, Слава, – улыбается Роза Устиновна. Ее щеки покрывает румянец, глаза блестят, она взбивает челочку. Эта челочка – единственная вольность, которую она допускает в своем строгом образе. Об этой челочке и об ее блестящих глазах (они блестят, когда взирают на Славку) мы уже сложили поэмы. – Макет хорош, никто не спорит, но, Слава, у нас всего лишь поселок на четыре тысячи жителей, а не проект жилого комплекса в столице республики.

Славка жалобно смаргивает.

– Но образ, Роза Устиновна! – он галантно придвигает ей стул, ждет, когда она сядет, тоже садится, задирает ногу на ногу, задевает Розу коленкой, привстает, извиняется и усаживается, кое-как пристраивая свои длинные ноги. И все это время он говорит об идее и образе.

Роза смеется, обещает замолвить за Славку словечко, может быть, Владимир Григорьевич и согласится.

– Почему бы нам, в виде исключения, и не позволить сделать такой поселок? Для условий Северного Урала…

– Полярного, – поддакивает Славка.

– Все жилье под одной крышей…

– Под тремя, – поддакивает Славка.

Роза выходит, Славка крадется за ней.

Возвращается.

Чуть пригибаясь, энергично пружиня, пробирается к нам, громко шепчет:

– Я подслушал! «Три крыши, Владимир Григорьевич, сплошной футуризм! Не поселок, а одни галереи, оранжереи, теплицы… одним словом, оазис комфорта»… «Но типовые серии, Роза Устиновна, СНИПы, страница такая-то…» А Герман Иванович им: «А ну их, эти СНИПы проклятые, успеют они еще с ними намучиться, пусть помечтают! Когда еще помечтать, как не сейчас? Конечно, конечно, никто этого никогда не построит, но пусть воспарят! Полетят! Полет поможет куда-нибудь приземлиться».

Мы дружно хихикнули и зарылись в работу – Роза пришла с Германом Ивановичем.

– Слава, вы мне не сказали, что вам, несмотря на то, что вы участвуете в реальном проектировании, позволено делать ваш футуристический поселок, – она сухо улыбнулась. – Не теряйте, пожалуйста, времени даром – подготовьте ваши предложения по озеленению в полярных условиях. Мне представляется, они будут весьма интересными.