Солнечный зайчик появился неожиданно.

Перепрыгнул со Славкиного циркуля на пышную шевелюру нашего нового преподавателя, сколько их уже было и сколько еще будет? Придут, проведут один проект и исчезнут, будто их и не было. Зайчик попрыгал по стене, по доске и снова устроился в волосах новенького. Он вдруг забеспокоился, поглядел по сторонам, тут объявились и другие солнечные зайчики, и все столпились на его щеке. Он осторожно ощупал голову, щеку, застыл и резко обернулся. Но не тут-то было, зайчики спрятались на балке, выстроившись в рядок. Кислушка прошипела: немедленно прекратите! И зайчики прыгнули на ее сумку со спицами. Спицы вспыхнули. Новенький протопал прямо к ней, остановился, поморщился и вернулся к окну, сложил руки на груди, будто бы только и ждал, когда проект наконец закончится.

Мы тоже этого ждем не дождемся и давно бы смылись, если бы не боялись, что Владимир Григорьевич опять начнет допрашивать, куда это мы и откуда, почему не работаем, где клаузура.

Кто же клаузуру делает «в школе»? Тут с мыслями-то не соберешься. Да и все равно потом будем доделывать «дома».

Кислушка раскрашивала зоны. Прохор тоже трудился. Я изучала их прилежные затылки. Это очень правильные затылки, сразу видно: затылки образцовых студентов, образцовой пары, может быть даже в скором времени – образцовой супружеской пары. Ведь существует же вознаграждение за такое упорное ожидание, за такую упорную любовь, о которой знает вся группа, кроме Прохора, которая началась так давно, еще когда Прохор командовал нами в колхозе. Мы жили в березовой роще, по вечерам жгли костры, Прохор пел и играл на гитаре, Кислушка млела и после в вагончике читала стихи. То свои, то чужие, но исключительно о любви.

– Осталось пять минут, – сообщил Владимир Григорьевич.

Мы заканючили, а можно мы потом сдадим! Он обратился к новенькому:

– Как вы думаете?

– Какая же это тогда будет клаузура? – удивился тот. – Нам важны первые впечатления.

Владимир Григорьевич согласился и стал собирать клаузуры.

Едва они вышли, мы возмутились: да кто он такой, свои порядки заводить, мы ничего не успели, а он…

– А по-моему, неплохой мужик, – сказал Прохор. Потом добавил: – Нечего нас поважать.

Тут Кислушка, которая с ним всегда соглашалась, заявила строптиво:

– Вот еще! Он так себя повел, будто бы мы какие-то недоумки! Ничего без него не значим! Сразу начал идеи здесь свои генерировать!

Славка, конечно, тут же ввязался:

– Нам лучше, Кислушка, когда собственный Генератор есть! Если кому не жалко свои идеи разбрасывать, да за-ради бога, возьмем, мы негордые!

– Никогда ничего ни у кого не брала и брать не буду! Хорошо или плохо, но сама!

Я запихнула все в сумку и хотела смыться, но Кислушка не дала:

– Ты куда это? Ты почему всегда отрываешься от коллектива?

Все, кто уже повскакивал, тут же тихонечко присели и превратились в коллектив. Мы сидели с постными рожами, чтобы, отбыв положенное по ритуалу, сбежать кто куда. Кто по домам, а кто и по углам в съемных комнатках.

Но скоро высохнут стены (дня через два) в маленьком домике рядом с институтом, который мы только-только отремонтировали, и мы переедем туда. Это наше общежитие. Мы в нем будем жить. На первом этаже поселятся мальчики, а девочки – на втором. И не нужно будет больше куда-то ехать, куда я приезжала только переночевать, потому что днем в этой комнате хозяйкины дети учили уроки, играли, по вечерам семья смотрела телевизор, а потом я ставила раскладушку, чтобы утром ее снова убрать.

– Давайте подумаем, – строго сказала Кислушка, – как оформить нашу аудиторию. А то голо как-то, как-то не так.

– Мужики, стаканчик найдется? – к нам вошел мутный дядька в шлепанцах.

– А из горла не хочешь? – заинтересовался Славка. И мы, заржав, выбежали на волю.

Я пришел на кафедру пораньше, хотел устроить свое рабочее место. Я начал с гвоздя. Я вбил в стенку гвоздь, повесил на него календарь, как вдруг с той стороны стены раздался жуткий грохот, и послышались вопли ужаса. Я выбежал в коридор. Дверь соседней комнаты распахнулась, и мне навстречу вылетела старушка.

– Что вы натворили?! У меня упали часы!

Я метнулся на кафедру, схватил молоток, ворвался к старушке с гвоздем потолще, вбил его, повесил часы. И ходики, к нашей вящей радости, снова затикали.

Старушка, ни жива, ни мертва, перекрестилась, засмеялась, усадила меня пить чай, печеньем попотчевала.

Когда я вернулся, Владимир Григорьевич проверял клаузуры.

– Ну, Герман Иванович, каковы ваши первые впечатления? – он сел, и стул затрещал под его тяжестью.

Я не стал признаваться, что хотел бы вернуться в свой Гипромез, что разочарован, что ожидал большего… Чего, собственно, я ожидал? Кипения, бурления, всплесков, идей, среди которых нужно выбрать самую-самую.

– Мне кажется, Владимир Григорьевич, большинство даже не понимает, что от них требуется в этом проекте.

– Как вы думаете, почему?

– Может, невнимательно слушали ваши лекции. Может, начинать нужно с домика, например, тогда легче себе поселок представить.

– А вы в свое время были лучше подготовлены?

– Мне кажется, да.

– И чем это объяснить?

– Трудно сказать… У нас отбор был жестче. Нас было только двадцать пять архитекторов на стройфаке. А тут сто двадцать пять.

– Ну-ну, время архитекторов-одиночек миновало, стране нужны грамотные специалисты и много.

Мы побеседовали на эту тему, проверили клаузуры и пошли в аудиторию.

Там было десять человек.

– А остальные где? – спросил Владимир Григорьевич.

– Они еще подойдут.

– Еще подойдут? Утром вы меня уверяете, что сломался автобус, трамвай сошел с рельсов, плитка перегорела. На дневные занятия опаздываете, потому что…

Вбежал Слава.

– Почему опаздываете?

– Плитка перегорела… Пришлось в кафетерий заскочить, – он переминался с ноги на ногу, не понимая, почему все засмеялись.

Владимир Григорьевич, довольный, что угадал причину, предупредил:

– В следующий раз не приму никаких оправданий.

Дверь распахнулась, влетела Кислова. «Здрасте!» – бросила нам, вытряхнула из сумки на стол книжки, линейки, тетрадки.

– У вас тоже, наверное, уважительная причина, – сказал Владимир Григорьевич утвердительно. – Изложите ее в деканате.

Кислова побледнела. Покусывая губы, вышла. За дверью еще кто-то притих.

– Все опоздавшие отправляются в деканат за разрешением, – распорядился Владимир Григорьевич.

Он раскрыл журнал, провел «перекличку».

Мы начали разбор клаузур.

Ворвалась Кислова с отрядом опоздавших и с разрешением из деканата.

Мы закончили разбор клаузур. Владимир Григорьевич спросил, есть ли вопросы.

– Есть! – вскочила Кислова. – Вот мне влепили трояк, а почему? Потому что я сделала по-своему, не послушалась Германа Ивановича? Значит, оценивается не самостоятельная работа, а по подсказке?

– Для начала выясним, что вы хотите обсудить, оценку или вашу работу? Первое обсуждению не подлежит, значит – второе, – Владимир Григорьевич устроился поудобнее. – Как, по-вашему, для чего мы здесь? – он показал на себя и на меня. – За дисциплиной следить да оценки вам выставлять? Мне сорок три года, и я все учусь, а вам зазорно? – он помолчал. – Кстати, впредь мы будем оценивать нашу совместную работу, которая ведется здесь, у нас на глазах. То, что у вас практиковалось раньше, на кафедре основ: на занятия не ходить, работать неизвестно где, а потом приносить готовые проекты, неизвестно кем выполненные, этого больше не будет.

Он оглядел группу.

– Итак, кто еще недоволен своей клаузурой? Давыдова? Вам мы влепили тройку с тремя минусами.

Давыдова потерянно ковыряла краску на столе и улыбалась, поглядывая на Владимира Григорьевича.

– Что равнозначно единице с плюсом. Я хочу вас предупредить. Или вы начнете наконец работать, или в институте вам делать нечего.