Смысл в том, что агенты должны подавать «признаки жизни» постоянно. Когда известия прекращают поступать, это может означать возникновение трудностей — с агентом приключился сердечный приступ или произошло дорожное происшествие, и он находится в госпитале. Отсутствие сигнала — это всегда большая проблема.

Так и случилось осенью и зимой 1985-1986 годов. Всё прекратилось. Гордиевский послал свой отчаянный сигнал «я в большой беде» и был вывезен англичанами. В Афинах майор Бохан почувствовал запах «жареного» и, спасаясь, сбежал в Соединённые Штаты. Остальные двенадцать словно испарились.

Каждый куратор в Лэнгли или за границей узнает о своём исчезнувшем агенте и докладывает об этом. Таким образом Кэри Джордан и шеф отдела СВ имеют общую картину. И они поняли на этот раз, что произошло нечто очень серьёзное.

По иронии судьбы именно «некорректность» действий КГБ спасла Эймса. ЦРУ посчитало, что никому и в голову не придёт произвести такой блиц с агентами, если предатель всё ещё находится в самом центре Лэнгли. Таким образом, ЦРУ убедило себя в том, чему оно так хотело верить: среди его сотрудников, в элите из элит, не мог существовать предатель. Тем не менее было решено провести тщательные поиски, но только не у себя.

Первым подозреваемым стал Эдвард Ли Хауард — действующее лицо в ранее произошедшем скандале, — к данному моменту благополучно спрятанный в Москве. Хауард был сотрудником ЦРУ, работал в отделе СВ, и его готовили к назначению в посольство в Москве. Его даже посвятили в некоторые детали работы. Но перед отъездом обнаружились его нечистоплотность в финансовых делах и пристрастие к наркотикам.

Забыв золотое правило Макиавелли, ЦРУ уволило его, но два года он оставался на свободе. Наконец ЦРУ поручило ФБР, которое страшно этим возмутилось, взять Хауарда под своё наблюдение — и совершило ошибку. Его потеряли, но он следил за ними. Не прошло и двух дней, как Хауард оказался в советском посольстве в Мехико, откуда через Гавану его переправили в Москву.

Проверка показала, что Хауард мог бы выдать троих из пропавших агентов, на худой конец шестерых. В действительности он рассекретил только тех троих, о которых знал, но их Эймс сдал ещё в июне. Таким образом, эти трое были выданы дважды.

Другое направление было подсказано самими русскими. Изо всех сил стараясь прикрыть своего «крота», КГБ готовил широкую отвлекающую и дезинформационную кампанию: всё что угодно, только толкнуть ЦРУ в ложном направлении. Это им удалось. Выглядевшая естественной утечка информации в Восточном Берлине указала на раскрытие некоторых кодов и перехват в службах связи.

Эти коды использовались в основном тайном передатчике ЦРУ в Уоррентоне, штат Виргиния. Целый год сотрудники в Уоррентоне проходили через мелкое сито проверок. Ничего. Никаких намёков на раскрытие кодов. Если бы коды были раскрыты, то, совершенно очевидно, КГБ узнал бы ещё о многом, но пика со стороны русских не последовало никакой реакции. Следовательно, коды не тронуты.

К тому же КГБ упорно твердил о том, что была проделана блестящая работа по расследованию. Это заявление было встречено в Лэнгли с поразительным спокойствием, и в одном из докладов высказывалось предположение, что «каждая операция таит в себе зерно собственного уничтожения». Другими словами, четырнадцать агентов неожиданно решили вести себя как полные идиоты.

Но несколько человек в Лэнгли не успокоились. Одним из них был Кэри Джордан, другим — Гас Хатауэй. На более низком уровне третьим, узнавшим по разговорам сотрудников о проблемах, раздирающих его отдел, стал Джейсон Монк.

Произвели проверку файлов 301, где хранились все материалы. Результаты оказались ужасающими: по крайней мере 198 человек имели доступ к этим файлам. Огромная цифра! Если вы находитесь в СССР и ваша жизнь висит на волоске, единственное, чего вам не хватает, так это 198 человек, имеющих доступ к вашему досье.

Профессор Кузьмин мыл руки в прозекторской морга в подвале Второго медицинского института в предвкушении сомнительного удовольствия составить третье за этот день заключение о причинах смерти.

— Кто следующий? — обратился он к ассистенту, вытирая руки малоподходящим для этого бумажным полотенцем.

— Номер один пять восемь, — ответил помощник.

— Подробнее.

— Кавказец мужского пола, старше среднего возраста. Причина смерти не установлена, личность не установлена.

Кузьмин тяжело вздохнул. «Чего я беспокоюсь?» — спросил он себя. Ещё один бездомный, бродяга, нищий, чьи останки, после того как он закончит, вероятно, помогут студентам-медикам там, на трёх учебных этажах, понять, что может сделать с человеческими органами медленное убийство, и чей скелет, возможно, найдёт своё место в анатомическом театре.

Москва, как и всякий крупный город, еженощно, еженедельно и ежемесячно снимала свою жатву трупов, но, к счастью, только меньшей их части требовалось заключение о причинах смерти, иначе профессор и его коллеги по судебной медицине не смогли бы справиться с работой.

Большинство смертей в любом городе происходит по «естественным причинам» — люди умирают дома или в больнице от старости или от сотен неизлечимых и предсказуемых болезней. В таких случаях заключения составляют лечащие врачи. Затем идут «естественные причины, непредвиденные» — обычно сердечный приступ со смертельным исходом, и опять-таки больницы, куда доставляют несчастных, могут выполнить весьма элементарные бюрократические формальности.

Люди также гибнут в результате несчастных случаев: дома, на производстве или в дорожных происшествиях. В Москве, кроме того, значительно возросло число умерших от переохлаждения и добровольно расставшихся с жизнью. Количество самоубийц исчислялось тысячами.

Тела, извлечённые из реки, опознанные или неопознанные, делились на три группы. Полностью одетые, без алкоголя в организме — самоубийство; одетые, но сильно пьяные — несчастный случай; в плавках — несчастный случай на воде во время купания.

И затем шли убийства. Дела об убийствах поступали в милицию, в следственный отдел, который передавал их Кузьмину. Даже здесь заключение о смерти было только формальностью. Подавляющее большинство убийств, как и во всех городах, составляли «бытовые». Восемьдесят процентов из них происходили дома или преступником оказывался член семьи. Обычно милиция ловила их через несколько часов, и судебные медики просто подтверждали то, что уже стало известным, — Иван всадил нож в свою жену — и помогали суду быстро вынести приговор.

Далее — пьяные драки и гангстерские разборки; в последнем случае Кузьмин знал: количество осуждённых едва достигало трёх процентов. Причина смерти, однако, не являлась проблемой: пуля в голове остаётся пулей в голове. Найдут ли следователи убийцу (вероятно, нет), не являлось проблемой профессора.

Во всех тысячах и тысячах случаев одно оставалось определённым: власти знали, кем был убитый человек. Изредка попадался Джон Доу12. Труп номер 158 был таким Джоном Доу. Профессор Кузьмин надел марлевую маску, натянул резиновые перчатки и, когда ассистент откинул простыню, подошёл и с промелькнувшей искоркой интереса взглянул на труп.

О, подумал он, странно. Даже интересно. Смрад, вызвавший бы у непрофессионала тошноту, на него не действовал. Он привык. Со скальпелем в руке он обошёл длинный стол, разглядывая повреждения на трупе. Очень странно.

Голова не тронута, если не считать пустых глазниц, но он видел, что это поработали птицы. Человек пролежал около шести дней, прежде чем его нашли в лесу неподалёку от Минского шоссе. Ниже таза ноги казались потемневшими, как от возраста, так и от разложения, но повреждений на них не было. Между грудной клеткой и гениталиями не нашлось и квадратного дюйма, не почерневшего от сплошных синяков.

Отложив скальпель, он перевернул тело. То же самое на спине. Снова перевернув труп, он взял скальпель и начал вскрытие, одновременно диктуя свои комментарии на включённый магнитофон. Потом эта плёнка поможет ему написать отчёт для тупиц в отделе убийств на Петровке. Он начал с даты: август, второе, 1999 год.