Памяти однокласснице Л. Суриковой
Висячий мост
Жизнь динамична, вот она
Качается, как мост висячий,
Белеет над мостом луна,
Круг солнца скрыт горой горячей.
Еще не вечер, и не день,
У нас с тобою просто зрелость.
Мы – повторенье чувств людей,
Которым подражать хотелось.
Я вижу: рифмы под мостом –
Цвет радужный их в мутной пене,
Ты ж Люба, думаешь о том,
Что в детях – жизни назначенье.
Как ты права. Качнулся путь
Опять под нашими ногами.
Тебя поддержит кто-нибудь,
Кого я поддержу стихами?
Ах, сколько ж пролетело лет,
Но не забыть нам детской дружбы.
Вот мост. Махни рукой мне вслед…
А дальше провожать не нужно.
Ноктюрн.
От одуванчиков легких ли пух?
Ветер сбивает периной – ли луг?
День, истоптавший зной летних дорог,
И, утомленный, в перину ту лег.
Ивушки – ивы мимо плывут,
В капельках росных сон берегут.
Звезды своим одеялом цветным
День укрывают, склонившись над ним.
Вот мимолетный качнулся туман,
Заняло счастье передний весь план.
Парень девчоночке руку все жмет…
Пахнет душицей ли, клевер цветет.
Щеки пылают, сиянье ли глаз.
Отблеск ли дальней зари не угас,
Есть в перспективе чудесный закон:
Чувствам людей обязателен фон.
Тоска о маме
Уж кругом потушен свет,
Лепит снег на рамы.
Вот знакомый силуэт-
Это моя мама.
И она пришла встречать
Наш ночной автобус.
Вижу издали опять
Светлый мамин образ.
Я с автобуса бегу
К теплому сердечку,
И хоть мама вся в снегу,
Греюсь, как у печки.
Ночью столько тишины,
И прохожих нету,
Мамины глаза полны
Дружеским приветом.
Не гремит уж так завод,
Не летит снег чистый.
Нас с работы не везет
Тот автобус быстрый.
Но прошу я, заверни
В снежный сумрак, память,
На углу том тормози, -
Побегу я к маме.
Чтоб согреться, чтоб спросить,
Где еще сердечко,
Так способное любить
Верно, бесконечно?
Память промелькнет и – нет,
Шум колес лишь слышу…
Вот ее – слабее свет,
Вот она – все тише.
Молча сяду у окна:
Снег ночной… да ветер…
У меня была одна
Мамочка на свете…
Любовь монаха.
Меж виноградника тенистого,
Шел в келью молодой монах,
И вдруг увидел искры чистые
В девичьих озорных глазах.
Он вскрикнул, и рукою бледною,
Как от пожара, заслонясь,
Хотел бежать.… Но сердце бедное
Уж грешную познало страсть.
Амур на золоченом куполе
Играть с монахом захотел,
Стрела была такая глупая,
Амур насмешлив был и смел.
Девчонка в зону ту запретную
Зашла не по своей вине,
Ведь две стрелы взметнулись светлые,
Два сердца – вспыхнули в огне.
Огонь тот с разными оттенками:
Малиновый и золотой, -
За монастырскими за стенками
Нарушил жизни ритм святой.
Под виноградными, под лозами,
Монах печально так бродил…
Увидел снова в платье в розовом
Девчонку. И лишился сил…
Бывает в жизни необычное, -
Девчонка эта увела
Из кельи парня симпатичного:
Сильна любовь ее была!
В монастыре том, под Печорами,
Был странный случай вот такой,
Что снял монах одежды черные,
И вновь увидел свет мирской.
И долго-долго стены душные
Шептались тихо, меж собой.
Здесь всех монахов и послушников
Предательства коснулась боль.
Они бледны…. Без света, воздуха,
Молились молча, и скорбя,
За виноградными за лозами,
Живьем похоронив себя.
Бог есть! Все люди православные,
Однако с семьями живут…
Но вот Амура презабавного
Никто с тех пор не видел тут.
И прихожане с изумлением,
Светлее, радостней молясь,
Сказали: Чудное явление
Любви земной всесильна страсть.
Памяти Порфирия Иванова
В белом халате природа матушка,
Снег пропитался хвойным бальзамом,
Мудрый старик, под седыми закатами,
Ходит по снегу босыми ногами:
Взял у морозца он милосердие,
Ради людей, без возврата долга,
Под луной, как под звонницей медною,
Бились льдинки, искрясь над дорогой:
Не разбрелись чудаки во времени,
Шли в туман и в безвестность по полю.
Пальцем у лба вслед крутили гению,
Чтоб после смерти был гений понят.
Плакал пророк над бездушной косностью,
Голую грудь подставлял насмешкам,
Дети смеялись над ним, а взрослые
Кто жалел, а кто кланялся нежно.
В белом халате, природа Матушка
Лечит души по правилам «Детки»,
Что ж в молву погружаясь проклятую,
В инее скорбном дрожали ветки?
Ведь он в исканье приблизился к Богу
Что ж его мучили психиатры?
Светлый чудак, по велению Долга,
Шел по Руси, всех лечил бесплатно.
В злой этот век сердце нес он факелом,
Жить на земле учил бескорыстно
Богородица вслед ему плакала-
Слишком чудачество было чистым!
Давний день юности.
Как звезды не светятся листья у клена,
Но все же по-своему ярко горят.
Вчера первый снег мои чувства в них тронул –
То желтый, то красный теперь листопад.
О юность моя, ты тиха и ранима,
И я по аллее гуляю одна,
Потом одиночеством буду ль томима?
Но в юности участь такая страшна…
Я зябну, сутулюсь, смотрю на прохожих,
Его одного грустным взглядом ищу,
Влюблен не в меня синеглазый пригожий
Тот парень, кому осень в чувствах прощу.
Снег тает, и грязь на дороге и сырость,
Такая судьба у одной ли меня?
В ней солнце устало, вздохнуло, и скрылось,
В ней клен облетает, багрянцем звеня.
Ночь.
Вот ночь, уже поздно,
И лунно и звёздно.
Деревья темнеют вдали.
И видно с балкона,
Как линии тонко
На темный Бештау легли.
В домах на квартале почти все уснули,
Лишь чье-то окошко горит,
Внезапно, в темнеющем профиле улиц,
Машина, сверкнув, прошумит.
Я думаю: Море здесь было когда-то,
Плескалась шальная вода,
И звезды с луной, полумраком объяты,
Бродили по небу тогда.
Но вот отступили морские пучины…
Адама ли Евы вина…
Ах, люди, откуда? Поймет кто причины
Рожденья, во все времена.
И вот теперь я. Небо ночью и выше,
И холод в нем есть и тоска,
И словно бы речи я слабые слышу,
Ушедших куда-то в века.
Да что ей за дело – летящей планете,
Что кладбищ их нет, нет имен,
И новые люди, и новые дети
Забудутся тоже, как сон.
Зачем этой ночью пришли ко мне мысли,
От них уж теперь не уснуть,
Великие звездные грустные выси,
Луны – опечаленный путь.
Одна на кухне.
Похолодало. Ночка как темна
Блеск фонарей, трамваев дребезжанье,
На кухне чай с лимоном пью одна,
И думаю о тайнах мирозданья.
Мне грустно, эти звезды с давних лет
Я не люблю, и этот месяц – тоже.
Он высоко, он льет на землю свет.
Как будто выжатый лимон под ложкой.
Как круто поворачивает жизнь,
И так внезапны в ней порой утраты,
Но, кажется, что впереди лежит
Мир, осветленный розовым закатом.
Не веришь в то, что тухнет день в полях,
Он, кажется продлится зорькой ясной,
И вдруг острее ощущаешь страх,
Что каждый миг твой, прожитый напрасно.
Кому в ночи вот также привелось
Быть в одиночестве, тот понимает,
