Минуты через две или три я открыла глаза. И… вздрогнула: взоры всех пассажиров были устремлены на меня.

«Что произошло?» – мысленно спросила я себя, не зная, что и подумать. Не находя ответа, инстинктивно подобралась внутренне и, выпрямив свой и без того прямой стан, устремила глаза прямо перед собой.

Пытаясь найти объяснение, я начала мысленно перебирать предметы своего туалета, решив, что только какая-то несуразность в одежде могла привлечь внимание норвежцев ко мне. Но всё должно было выглядеть безупречно! – я так долго и тщательно продумывала свой дневной наряд. То, что норвежцы смотрели не на мою одежду, а на лицо, ускользнуло от внимания.

Я терялась в догадках. Ни мужу, ни дочери, сидящим по обе стороны от меня, не было видно моего лица. Да им и в голову не могла прийти мысль повернуться ко мне и взглянуть прямо в лицо! Скованные, поэтому, как и я, внезапно разыгравшимся перед нами, почти театральным действом, устремив глаза в пространство прямо перед собой, мы с напряжением ожидали дальнейшего развития событий.

Сидевший напротив нас молодой мужчина с мальчиком шести или семи лет на коленях вдруг снимает сына с колен и, легонько подтолкнув в спину, направляет ко мне. Я ещё более смущаюсь: «Как мне поступить в данном случае? Что я скажу этому ребёнку? Ведь и двух слов не свяжу по-норвежски?» – проносится в голове. И вдруг слышу чёткий совет изнутри: «Поступи так, как подскажет тебе сердце». Ободрённая неожиданной поддержкой, я успокаиваюсь немного и, когда ребёнок уткнулся мне в колени, ласково обняла его за плечики, погладила по головке и отправила назад, к отцу.

Супружеской чете весьма преклонного возраста, которая сидела в самом углу справа от нас, не было видно моего лица. Поэтому, чтобы вынудить меня повернуть голову в их сторону, пожилая женщина быстро-быстро заговорила со мной по-норвежски. Повернувшись к ней, я вежливо, не перебивая, выслушала её довольно длинную речь. Когда же она замолчала, сказала ей по-английски, показав глазами на мужа и дочь, что мы из Советского Союза, что прилетели в Осло совсем недавно и по-норвежски, к сожалению, совсем ещё не говорим.

Установилась напряжённая тишина. Паром приближался к Бюгдою, а взоры всех пассажиров на корме были по-прежнему устремлены на мою особу. Погружённая в свои мысли, я опустила голову вниз и уставилась на палубу: мне было нестерпимо видеть такое количество глаз, устремлённых на меня! Спустя какое-то время я подняла голову и с облегчением вздохнула: норвежцы не смотрели больше в мою сторону – каждый был занят самим собой. Паром причалил к берегу, пропустив всех вперёд, мы вышли последними.

Остров Бюгдой – самый красивый, аристократический пригород Осло: там много всяких достопримечательностей! Оказавшись, поэтому, на берегу, мы направились в первую очередь на поиски летней резиденции норвежского короля. Осмотрев дворец и просторный сад, окружавший его, повернули в сторону знаменитого музея Тура Хейердала, посетили два павильона, довольно долго простояв перед выставленными лодками «Ра» и «Кон-тики». После чего, решив, что на этом познавательная программа может считаться завершённой, отправились в направлении фиорда. Облюбовали укромное местечко под раскидистой кроной столетней ели и устроили под ней свой первый немудрёный пир на норвежской земле. Захваченная новыми впечатлениями, я скоро забыла о том, что произошло со мной на корме парома. Но по возвращении домой всё вспомнилось в мельчайших деталях. Но как я ни силилась найти случившемуся разумное объяснение, мне это не удавалось. А потом и сам инцидент забылся. Он напомнил о себе три года спустя – весной 1982, в Финляндии, в загородной гостинице, расположенной недалеко от Тампере, куда собкор газеты «Социалистическая индустрия» и автор этих строк приехали по заданию редакции: освещать ход проходившего мирового чемпионата по хоккею.

На второй или третий день после того, как мы с мужем обосновались в загородной гостинице, часам к десяти утра, я стояла у окна небольшого однокомнатного номера, погружённая в размышления. Собкор газеты рано уехал в город брать интервью у тренера нашей хоккейной сборной Вячеслава Тихонова и вратаря – Владислава Третьяка.

Оставшись в номере одна и не зная, чем себя занять, я подошла к окну и долго-долго смотрела на раскинувшийся за ним небольшой парк с зелёной, тщательно подстриженной лужайкой, и несколькими старыми раскидистыми деревьями, росшими на некотором отдалении от окна. Солнце ещё не показывалось в небе, отчего в парке было сумрачно. Небосвод окутывала лёгкая полупрозрачная дымка и грусть-печаль, наподобие змеи, стала заползать в душу. Оторвав взгляд от тонущей во мгле лужайки и угрюмо молчащих деревьев, я подняла голову вверх и с каким-то внутренним напряжением устремила глаза в небо. Из души, одна за другой, к невидимому мной солнышку возносились слова, схожие с молитвой. Но мне и в голову не могла прийти тогда мысль, что я молилась! – так далека была сознанием от Бога и небесной обители Его. Так прошло с полчаса. Наконец солнышко, словно услышав мой страстный призыв, обращённый к нему, показалось в небе. По-богатырски широко раскинуло вокруг себя ослепительно-яркие лучи и медленным, торжественным шагом властелина, которому всё и вся подвластно на земле, в считанные секунды заполнило собой всё видимое пространство вокруг.

И как все сразу преобразилось в саду! – каждая травинка, каждый листочек и каждая веточка ласково заулыбались мне, засветились внутренним светом, и свет этот, словно выплеснувшись из волшебного ковчега, в мгновение ока наполнил моё существо ликованием.

Стоило солнышку выглянуть, как всё в парке пришло в движение: в ветвях деревьев весело защебетали птицы, защёлкал где-то невидимый мной соловей, нежно, едва слышно зашептались о чём-то юные, только что распустившиеся листочки на деревьях…

Ликование природы, пение птиц, торжество солнечного света над мраком безысходности и печали, совсем недавно ещё господствовавшие в душе, – всё это произвело на меня такое сильное действие, что мне захотелось оказаться в тот момент в саду. «В самом деле, – услышала я вдруг голос изнутри, – почему бы тебе не выйти из номера и проверить дверь, ведущую в сад: вдруг она не заперта?»

Я так и сделала: вышла из прихожей в длинный и узкий, наподобие пенала, общий коридор, подошла к заветной двери и, легонько потянув её на себя, с радостью обнаружила, что она и в самом деле не заперта. Осторожно открыв её, увидела несколько отвесно-стоящих железных ступенек, ведущих вниз. Аккуратно ступая, я спустилась по ним и очутилась в саду. Подошла к окну, из которого только что выглядывала наружу, и, прислонившись к стене, подняла голову вверх, подставив лицо солнышку.

Сколько времени я простояла так, не знаю. Но до слуха доносится тот же голос: «Достаточно! Возвращайся в номер». И я послушно исполнила и этот приказ, не задумываясь над вопросом, от кого он изошёл. Хотя, сознаюсь, меня несколько смутила его категоричность: сама достаточно сильная духом, я редко когда допускала, чтобы кто-то со стороны диктовал мне свою волю. Тут же – беспрекословное подчинение. Но если бы даже я и захотела в тот момент ослушаться этого голоса, у меня ничего бы не получилось: столько власти и силы было заключено в нём. Вернувшись в гостиничный номер, я сразу прошла почему-то в ванную комнату. Подошла к зеркалу и… всё во мне оборвалось: лицо исчезло. Вместо него на меня, глаза в глаза, смотрел ослепительный сноп лучей, как две капли воды схожий с миниатюрным солнышком. Из глубины прорывались четыре тёмных штриха, которые словно приковали меня, вынуждая пристально вглядеться в своё отражение.

Я так сильно растерялась в тот момент, что не сразу и сообразила, что эти тёмные штрихи – мои глаза, нос и рот.

Потрясённая этим чудом, я молча смотрела на своё отражение в зеркале, не зная, что и подумать. В голове, наподобие буравчика, сверлила одна-единственная мысль: «Куда делось моё лицо?»