Григорий Крошин человек многоликий. С одной стороны он писатель-юморист, с другой – художник-карикатурист, с третьей стороны он, как выехавший из России, должен называться эмигрантом, с четвертой, как въехавший в чужую страну, считается иммигрантом, а с пятой стороны, как снующий туда-сюда, есть просто мигрант, то есть человек движущийся, не застывший.

Вот говорят, писателю труднее всего обживаться в чужой среде, потому что и обстановка не та, и привычки иные и говорят не по-нашенски. Но писателю, как ни странно, обжиться на чужбине легче чем людям иных профессий. Потому что место работы у него остается примерно то же, что прежде: письменный стол, а в случае отсутствия такового – собственное колено, на котором можно пристроить блокнот. А основным средством выражения остается свой язык. Чужой выучить не мешает, но главное – не забыть бы свой. Для эмигрантов послереволюционной волны это было проблемой. А для нынешних проблемы нет. Куда ни ткнись – всюду она, родная речь в нормативном и не совсем варианте. Российских людей еврейского и иного происхождения везде стало так много, что писатель с родиной практически не расстается. Она в лице знакомых ему героев повсюду ездит за ним. Есть о ком писать и для кого.

Вот Крошин и пишет везде обо всех. В предлагаемой читателю книге помещены короткие рассказы автора – лирические и сатирические, проникнутые иронией и самоиронией (что всегда украшает автора), и карикатурами самого автора проиллюстрированные. Рассказы эти о людях, привыкших жить здесь, и привыкающих там. Об их борьбе с обстоятельствами, об их неудачах и достижениях на этом пути. Обо всем этом написано легко, с юмором и добрым отношением к изображаемым персонажам.

Дорогой Вася! Вот и перебрались мы со Смоленщины на Германщину. Сначала – на приёмно-распределительный пункт, по-нашему «лагерь», в городке Унна-Массен (название, видимо, оттого, что здесь нас таких – масса!). Получается, из соцлагеря оказались в другом, но тоже лагере, – кап. Но этот на наши лагеря не похож. А если и смахивает слегка, то разве что на пионерлагерь ЦК КПСС, хотя я и не был там никогда. Такие же ровные ряды одинаковых трехэтажных (по-ихнему – двухэтажных) кирпичных домов (бывшие казармы английских оккупационных войск), не по-нашему чистая территория, здание администрации, медпункт, почта, клуб типа «красный уголок» и магазины типа «сельпо».

Поселили нас с женой хорошо, удобно. На втором этаже (по-ихнему, – на первом). Живём мы вдвоём в роскошной трехкомнатной квартире, Правда, в ней есть два недостатка: в ней есть ещё две семьи… Но у нас, конечно, Вась, своя, абсолютно отдельная просторная комната площадью метров десять, в которой больше, кроме нас, пока никто не проживает. Тут есть всё, что надо для жизни: нары в два яруса (жена говорит, как в тюрьме, а я – как в купе), окно, умывальник, стол, два стула, шкаф. В первый же день вместе с энной суммой денег (в валюте, Вась!) нам выдали спальное бельё, две миски, две ложки, две вилки, две кружки. А что ж ещё человеку надо, правда, Вась?

Теперь о соседях. Их, слава богу, немного. Семья из Житомира – муж и жена, мать мужа, отец жены, девяностолетний дед (я пока не понял чей) и четверо детей, старшему лет пять. Семья, Вась, обычная, как все, друг с другом практически не разговаривают, не спорят, только время от времени орут целый день не переставая… Дети вообще-то милые, хотя иногда чуть-чуть визжат как резаные все сразу, но в остальное время, когда их не дубасят регулярно, ведут себя смирно, только громко дышат… Этой семье дали, конечно, самую большую комнату, чтоб жили они по-человечески, метров шестнадцать, потому что, Вась, на девятерых… Люди, Вась, они в принципе хорошие, весёлые, любят и попеть, и попить иногда практически каждый день с утра до ночи, не просыхая.

Третью комнату занимают три сестры, экономистки из Кулундинской степи. Слышал, они близнецы, но вроде от разных отцов. Да, кажется, и матерей… И действительно, Вась, если сильно приглядеться, близнецы эти очень похожи, особенно старшая. Она старший экономист. У неё и вещей с собой больше всех: 26 мест, все проходы в коридоре забиты мешками да коробками. Говорит: «Тут только самое необходимое – меховые вещи, ковры, хрусталь»…

Все пять женщин и дети обычно всё светлое время суток проводят на кухне, где целыми днями варят и едят, потом снова варят украинский борщ сразу на всех плитах, причём с чесноком. А мы с женой в это время дышим воздухом, гуляем по территории или тихо-тихо сидим в своей комнате и учим немецкий, заткнув уши от криков и носы от чеснока, так как плиты всё равно все заняты и готовить еду нам не на чем. Когда я поинтересовался, зачем им в борще столько чесноку, отчего во всей окружающей среде в радиусе полкилометра трудно дышать, мать мужа подробно разобъяснила мне любезно сквозь зубы: «Пользительно».

А вчера близняшкам-экономисткам удалось хитростью и силой выманить нас с женой из комнаты и вежливо притащить в чесночную кухню, чтоб мы рассудили их в развернувшейся дискуссии на тему о том, кто должен подтирать в туалете – конкретно тот, кто слегка изгадил весь унитаз вместе с сиденьем, а заодно все стены и потолок, или тот, чья очередь убираться по графику… Проблема, Вась! Жена начала было рассуждать, но тут дискуссия как-то сама собой естественно перешла из духовной сферы в физическую, а в их драке мы участвовать воздержались.

Соседи всё про всех в Унне-Массен уже знали и теперь нас вводили в курс. И что удивительно, Вась: сюда, представь себе, совсем не простые люди понаехали. Почти все, оказывается, были на родине большими начальниками: гендиректорами фирм, заводов, театров, автозаправок, даже бань, и с секретаршами! Прямо не беженцы, а какой-то директорский корпус… Ст. экономист шепнула мне: «Тут один старик всем говорит, что он известный писатель-уморист… Неизвестно кому известный, но в нашем доме его точно все знают. Говорит, открыл в себе дар известного умориста только тут, за те 6 дней, пока живёт в свободном мире, в лагере, на нарах. А там, говорит, был обычным завмагом, хотя тоже известным… Действительно умора! А вон тот, с авоськой – ака-дэмик! Но не верьте, это блеф, он только строит из себя акадэмика, а на самом деле – всего лишь заурядный членкор»…

Ты, Вась, наверно, обижаешься, что я тебе за три дня ни разу не позвонил, да? Хотя таксофонов в Унне навалом. И все, Вась, работают! Но вчера я простоял в очереди к автомату дотемна и всё зазря, так как мы с женой, Вась, не привыкли ложиться спать позже часу ночи… Спросишь, почему ж такая очередь к автоматам? А не ко всем, Вась, не ко всем. Тут умельцы из Харькова, наши собратья по счастью, дотумкали, что, оказывается, из трёх десятков автоматов в лагере Унны-Массен есть два особенных: из них можно звонить… бесплатно!!! Причём куда угодно, хоть в Израиль, хоть в Америку! Нехитрая манипуляция с телефонным рычагом и – пожалуйста, звони не хочу! А я – хочу, но… каждый, кто вошёл в кабину, говорит по часу, да действительно со всем миром…

Халява же! Я, Вась, мог бы позвонить тебе из любого свободного автомата, но… никто же из наших меня не поймёт! Пальцем будут показывать: «Мол, вон новый русский, козёл, ему валюты не жалко»…

Отношение к нам ихних чиновников – прекрасное, то и дело лыбятся тебе без всякой причины, как дурачки какие, ей богу: «битте шён» да «данке шён»… Но нас улыбочками не проведёшь. Уже разобрались: одна бераторша (ну… консультантка, что ли) добрая, фрау Такая-то, а вторая – фрау Сякая-то, злая, да и по-нашему ни бельмеса. Правда, и первая тоже по-русски не сечёт… Вообще, Вась, я заметил: слабо они ещё в нас, в русских, интегрируются…