В противостоянии Швондера и Преображенского много зеркального. Временами они выступают, как близнецы-братья, только не как Каин и Авель, а скорее как Каин и Ламех. Швондер в газетной статье призывает на голову Преображенского карающий меч пролетарской диктатуры. Преображенский хочет то застрелить Швондера, то повесить его. Прямо продолжение гражданской войны. А за что они борются?
При всей неприглядности облика Швондера, его идеалы понятны: это свобода, равенство, братство и социальная справедливость. Москва задыхается от переселения, людям жить негде, а тут буржуй расселся в семи комнатах. Мало ли что он работает: не работает он вовсе, а наживается на пороках человеческих. Для Швондера единственным аргументом является «броня» с высоких инстанций, для него совершенно непонятная и возмутительная. Проще и по современному говоря, «блат» и «крыша».
А вот за что воюет Преображенский? За свой комфорт, за семикомнатную квартиру, за «горячие закуски», коньячок и «новоблагословенную» водочку. Точно так же, как белые генералы в 1918-20 г. Разве они шли за «Веру, Царя и Отечество?» Держи карман шире.
По большому счету, как справедливо указывает И.Л. Солоневич, борьба между красными и белыми носила характер с одной стороны, внутрисоциалистической резни, с другой – последней попытки дворянства удержать свои владения и привилегии. 4 Монархической она не была. Как говорил Троцкий, «Если бы белые догадались выбросить лозунг крестьянского царя, мы бы пропали». Но ничего подобного не произошло, напротив, с монархическим движением в тылу белых армий боролись и запрещали его. Напротив, ряд белых правительств был создан социалистами – эсерами и меньшевиками. Так уж ли сильно отличался эсер Савинков от большевика Ленина? С другой стороны, белые, сменяя красных, первым делом занимались «реституцией собственности», то есть отбирали назад помещичью землю и расправлялись с теми, кто имел неосторожность ее захватить. Как заметил Солоневич: «Хоть бы здесь они были непредрешенцами». Столкнувшись с ужасом красного террора, народ приветствовал белых, но отвернулся от них, когда они стали вести себя так же, как красные, да еще и не обеспечивали порядка: после красных ужасов их встречали с цветами, но «освободители» повели себя так, что их провожали пулеметами. И ничему белые генералы не научились даже в эмиграции. Как вспоминает Солоневич, когда на одном эмигрантском собрании обсуждался земельный вопрос в будущей России после свержения большевицкой власти, один старый генерал сказал: «А я предлагаю по-божески – никому ни хрена». Божеское предложение было принято.
А теперь вопрос: чем возмущен профессор Преображенский? Гонениями на Церковь и богохульными демонстрациями? Убийствами невинных? Насилием над народной совестью? Свержением законного Царя и расстрелом Царской Семьи? Оплевыванием русского имени и уничтожением многоцветия русской жизни? Да нет, конечно. Он раздражен тем, что разрушен его привычный, богатый благосытный быт: «Почему убрали ковер с парадной лестницы? Разве Карл Маркс запрещает держать на лестнице ковры? Где-нибудь у Карла Маркса сказано, что второй подъезд Калабуховского дома на Пречистенке следует забить досками и ходить кругом через черный двор? Кому это нужно? Почему пролетарий не может оставить свои калоши внизу, а пачкает мрамор?.. – Какого черта убрали цветы с площадок? Почему электричество, которое, дай бог памяти, потухало в течение двадцати лет два раза, в теперешнее время аккуратно гаснет раз в месяц?»
Как точно и зло сказал Блок в 1905 году, кстати, по поводу отключения света:
«И вот в столовой и гостинных
Над грудой рюмок, дам, старух,
Над скукой их обедов чинных
Свет электрический потух.
К чему-то вносят, ставят свечи,
На лицах желтые круги,
Шипят пергаментные речи,
С трудом шевелятся мозги.
Так негодует все, что сыто,
Тоскует сытость влажных чрев,
Ведь опрокинуто корыто,
Встревожен их прогнивший хлев»
Преображенский вообще аполитичен и в некотором смысле беспринципен:
«Городовой! – кричал Филипп Филиппович. – Городовой! – «Угу, гу, гу, гу!» – какие-то пузыри лопались в мозгу пса… – Городовой! Это и только это. И совершенно неважно, будет он с бляхой или же в красном кепи. Поставить городового рядом с каждым человеком и заставить этого городового умерить вокальные порывы наших граждан. Вы говорите – разруха. Я вам скажу, доктор, что ничто не изменится к лучшему в нашем доме, да и во всяком другом доме, до тех пор, пока не усмирите этих певцов! Лишь только они прекратят свои концерты, положение само собой изменится к лучшему!».
После таких слов хочется вспомнить слова одного из героев Островского: «Поведай нам, как ты ухитрился дожить до шестидесяти годов и во всей неприкосновенности сохранить ум шестилетнего ребенка?».
Но на самом деле – здесь не до шуток. Поражает готовность любой (отнюдь не только русской) интеллигенции служить любому, кто даст пирог и поставит рядом городового для защиты от Шариковых и Швондеров. А за этот пирог подавляющее большинство работников умственного труда было готово делать что угодно и выполнять любые приказы.
Примеров таких приспособленцев полно, об одном из них мне рассказал мой покойный учитель Игорь Михайлович Дьяконов. Это был немецкий ассириолог Вольфрам фон Зоден. В свое время он учился у знаменитого немецкого ассириолога еврейского происхождения Бенно Ландсбергера. Когда к власти пришел Гитлер, фон Зоден вступил в СС, а о своем бывшем учителе отзывался не иначе, как Der Jude Landsberger.
Таких, конечно, было достаточно и в России, и в Советском Союзе. Но Филипп Филиппович нашел бы себя и в нацистской Германии. Для него безразлично, какая власть, лишь бы была сильной и лишь бы был порядок. Οrdnung, пусть это будет и Νеu Ordnung. Тем более что живого материала для экспериментов ему бы предоставили в немецких лагерях предостаточно. Как доктору Менгеле.
Благодаря таким, как Преображенский стали возможны эксперименты на людях во время Второй Мировой Войны и после. Благодаря таким, как он происходили и происходят аборты и бесчеловечные эксперименты на эмбрионах. А равно и бесплодные, но и безбожные попытки клонировать человека. Ведь революция – это не только и не столько, когда пролетарии бегают по улице с красными знаменами, или жовто-блакитными прапорами и стреляют из Авроры. Гораздо страшнее тихие и невидимые революции, которые делают интеллигенты в тиши кабинетов, и которые от этого не становятся менее кровавыми и бесчеловечными по своим последствиям.
Та «сексуальная революция», которая втихую пошла на Западе после Второй Мировой Войны и во главе которой стояли такие интеллектуалки, как Маргарет Зангер, стоила крови, в особенности детской, пожалуй не меньше, чем две мировые войны. И «Майдан» был бы невозможен без таких интеллектуальных революционеров, как, к примеру Михайло Грушевский, создавший «альтернативную» историю Руси-Украины. Для таких экспериментов, которые производились в ХХ-ХХΙ в. их творцам надобно либо иметь собачье сердце, либо не иметь сердца вообще.
Глава 2. «Мюнхенская распродажа» и ее духовное измерение
На мой взгляд, Вторая мировая война началась не 1 сентября 1939 г., собственно, даже после этого дня она до 22 июня 1941 г. была цепью локальных военных конфликтов. Масштабный и даже апокалиптический характер она приняла после нападения Германии на СССР. Однако, начало Второй мировой, как цепочки военных и дипломатических столкновений, захватов и аннексий, то кровавых и носящих характер геноцида (как, например война Италии в Эфиопии в 1935-19365, Японии в Китае), то совершенно бескровных, как, аншлюс Австрии, захват Судет и Чехословакии Германией в 1938-39 г., пожалуй, можно поместить в 1931 г. – начало японских захватов в Китае. В этом, кстати, присутствует известное сходство с нашим временем, когда мир сотрясается от ряда локальных войн, которые понемногу перерастают в мировую. Однако в той череде военных и дипломатических конфликтов Мюнхенский сговор обладал особым значением: после него широкомасштабная война в Европе (и не только в ней) стала необратимой.
