— Какой привет? — крикнула я, — Он меня намедни хищницей обозвал.

— Он просит за это прощение. Что вы делаете, дамы? — тихо спросил Лёня.

— Добываем, — почему-то сказала Ольга.

— А что добываете? — удивился он.

— Да что дадут, то и добываем, — не задумываясь, ответила она.

— Ну и что добыли?! — пытался он понять.

— Да в том-то и дело, что никто ничего не даёт.

— Мне тоже никогда не дают, — со вздохом сказал Лёня.

— А почему?

— Ольга, вы же меня видели?

— Ну видела.

— Ну вот. Что же спрашиваете?

После этого странного диалога мы долго хохотали до слёз, пока вдруг не уснули. Хисащи разбудил нас, когда мы уже были возле нашего дома.

— Идите спать, неблагодарные русские, — буркнул он.

XXIX

Накануне Момин объявил на планёрке, что назавтра форма одежды должна быть особенной — топик и блестящие плавки, поверх которых повязывается прозрачный платок.

— Нихонго вакаранай, — огрызалась я.

— Если не понимать японский, завтра поехаль домой! — заорал Момин.

— Сам ходи в этом дерьме! — крикнула я по-русски.

— Кто дерьме? Я?!

— Не буду, не буду в этом работать! Не буду! — орала я сквозь слёзы, — Как в домах терпимости! Сволочи! Что ещё придумаете, чтобы окончательно унизить нас?

— Кто сволочи? Я?! — в бешенстве орал Момин, — Я по-русски всё понималь! Всё понималь!

Не все девушки, однако, усматривали в этом унижение.

— Кача! Дайжёубу! Кирейни нару! — утверждала Анна.

Я отправилась по магазинам в поисках платка и блестящих шорт вместо трусов. Когда я в примерочной вертелась перед зеркалом в шортах, в магазине послышалась русская речь. Я отодвинула шторку и увидела двух девушек.

— О, чёрт! Да вы русские! — сказала я радостно.

Девушки опешили, молча смотрели на меня.

— Я и раньше встречала вас в Кавасаки, — продолжила я, — но почему-то думала, что вы — румынки.

Они засмеялись.

— Да и мы тебя видели, — сказала одна из них, — И тоже не думали, что ты русская.

— Ну, пошли в бистро, выпьем кофейку за знакомство!

Обе девушки оказались опытными хостесс, вместе работали в клубе не один год. Хорошо говорили по-японски и имели много клиентов. Алевтина, дородная высокогрудая блондинка двадцати семи лет, приехала в Кавасаки седьмой раз и теперь работала по годовому контракту. Изрядно обрюзгшая и располневшая тридцатилетняя Татьяна пять лет назад приехала в Японию, оставив на мать трехлетнего сына. С просроченной визой она постоянно жила в страхе, потому что боялась депортации. Но предпочитала жить так, чем вернуться в Россию. Она пять лет не видела своего сына, который уже учился во втором классе, но утверждала, что ребёнок её счастлив, потому что у него всегда было много одежды и игрушек.

У меня испортилось настроение, и теперь, прихлёбывая кофе, я в душе посмеивалась над своим нелепым восторгом, который испытывала всякий раз, когда встречала русских в Японии.

Девушки заговорили о работе. О деньгах и клиентах. Когда нужно придумать и объявить клиентам ложную дату своего рождения, чтобы привлечь в клуб побольше гостей. К какому шантажу нужно прибегнуть, чтобы удержать выгодного гостя. И как унизить и растоптать ту подлую скотину, у которой в прошлом месяце оказалось доханов больше, чем у Алевтины. Девушки оживились, заспорили и сошлись на общем мнении. Потом вдруг со вздохами замолкли и сникли.

— Господи, как я устала, — сказала Татьяна.

— А как я устала! — хрипло проговорила Алевтина.

— Что же вы тогда столько лет работаете в клубе? — спросила я, — Это страшная трясина, в которую незаметно, но стремительно затягивает все хорошее, что есть в душе человека.

Девушки переглянулись и засмеялись.

— Деньги любим! — сказали они хором.

— Сколько тебе лет? — спросила Алевтина.

— Двадцать шесть, — сказала я.

— Надо же, уже далеко не девочка, а такая наивная, если до сих пор не поняла, что важнее всего деньги. Только деньги.

— Я здесь всего три месяца, — сказала я, — Но я чувствую, как внутри меня лопаются какие-то весёлые шарики. Как уходит восторженность и приходит равнодушие ко всему. Я работаю, мы все работаем в пьянстве, цинизме, лжи, но уже ничего, ничего не пугает меня. Не трогает совсем. Ни похотливые клиенты, ни филиппинки, которые без нужды зачем-то задирают юбки и показывают всем трусы. Ни наша начальница и её подруга. Эти две старые лесбиянки-извращенки, которые смотрят на нас вожделенно, хищнически и мысленно уже каждую переимели. Спят втроём с Алекс. Всё время делят её, старые шлюхи. Я в последнее время, не задумываясь, беру гостя за руку и только потом понимаю, что с лёгкостью взяла руку совершенно чужого человека и даже не фиксировала этого. Вчера подруга моя горько пошутила: «Я, наверно, уже скоро начну автоматически давать трогать сиськи и не замечать этого». Я даже не представляю теперь, как могла бы искренне, с любовью прикоснуться к мужской руке. Я это отождествляю теперь только с притворством. На какие чувства, на какую нежность я способна, будучи такой, какой я стала за это время? Я даже не знаю, могу ли я теперь любить вообще! И ты будешь говорить, что важнее всего деньги? А мне себя жалко. Что поправят в моей больной голове деньги, которые я привезу домой? У меня душа выхолощена!

Мы долго молчали. Я уныло мешала свой остывший кофе.

— Н-да, ну ты философка. Так нельзя работать, — сказала Татьяна, — Надо искать и приятные моменты в работе. У меня, например, три любовника. Всех их я дою все пять лет, которые я здесь. Это очень греет душу.

— Вчера я уговорила гостя заказать фрукты, — продолжила я, — Потом выпросила у него три бутылки вина. Пила и бегала в туалет всё выблевать. Но алкоголь быстро всасывается. Сегодня болит печень от этих помоев. За все заказы я получила пять тысяч ен. И теперь мне, конечно, ничего не остаётся, как убеждать себя, что эти деньги дороже моего здоровья.

У Алевтины зазвонил телефон:

— Да? Это ты, любовь моя! — сказала она по-японски сладким, необычайно высоким, совсем не своим, голосом, — Твоя Алевтина плачет, хочет увидеть свою любовь! Во сколько приедешь? Хорошо, в шесть. Но по пути купи мне то платье с бретельками и таблетки для похудения. Если ты не купишь своей девочке таблетки для похудения, она умрёт от горя. Да… Я тоже целую. Береги себя.

Она выключила трубку и вдруг уже своим низким голосом с хрипотцой спросила меня:

— Жалеешь, что сюда приехала?

— Нет, не жалею, — сказала я, — Всё-таки я закаляюсь, расту, хотя и черствею одновременно.

— Когда-нибудь ты поймёшь, как велика цена денег. Сейчас ты утопаешь в своей сентиментальности, но со временем всё поймёшь, — сказала со снисходительной улыбкой Алевтина.

— Я знаю, что она велика. Но не выше психического и физического здоровья, и многих других вещей. С чем ты просыпаешься и засыпаешь? — спросила я.

— При чём здесь это? — удивилась она.

— Просто ответь мне.

— Я просыпаюсь с пустотой. Всегда, — сказала она, прекратив улыбаться.

— У тебя много денег, но ты просыпаешься и засыпаешь с пустотой. И после этого ты будешь утверждать, что деньги важнее всего?

— Да, — не задумываясь, ответила она, — Пустота, но деньги. Это мой безусловный выбор. Я тут физически не вкалываю. Хожу по ресторанам, езжу в «Диснейленд». Так что, я уж лучше потерплю эту работу.

— Ничего, — сказала Татьяна, — Когда у тебя здесь появится какой-нибудь чувачок, пустота пройдёт, Алевтиночка.

— Ну нет. Я не сплю с клиентами.

«Как пройдёт пустота, если любого мужчину, даже за пределами клуба, где угодно, вы будете видеть не иначе, как клиента, из которого надо вытрясти побольше денег?! — думала я, глядя на них, — Даже если он будет с достатком, всё равно всегда будет мало. И всегда будут сомнения, а нельзя ли найти побогаче».

— Единственное, что даёт мне утешение, что я живу в этой промозглой пустоте временно, — сказала я, поднимаясь из-за стола.