Григорий Яковлевич Беленький между тем колесил по маршруту Москва–Новосибирск–Иркутск, развозил информацию и нелегальную литературу267. В Иркутске он развернул серьезную оппозиционную работу, действуя сообща с тремя опальными столичными доцентами268. Местная сводка гласила: «В Иркутске приезжие зиновьевцы из Ленинграда и Москвы базировались в университете. <…> Тут первую скрипку играли Фуртичев, Карташев и Бялый». Яков Абрамович Фуртичев (1899 г. р.), член ВКП(б) с 1917 года, примкнул к оппозиции в Московском ИКП, потерял партбилет и был сослан в Иркутск. Григорий Михайлович Карташев (1900 г. р.) ушел добровольцем на фронты Гражданской войны как левый эсер, а демобилизовался уже как большевик. В Комакадемии примкнул к зиновьевской оппозиции и в 1927 году нашел себя в Иркутске. Третий упомянутый доцент, Ленинградский экономист Илья Абрамович Бялый, тоже направился в Иркутск с волчьим билетом зиновьевца. С точки зрения аппарата, все трое творили „тайные козни“, подсовывали рабочим нелегальную литературу, олицетворяли „рецидив фракционности“»269. Обследование окружкома гласило: «С приездом „красных профессоров“ <…> так приблизительно с августа месяца 1927 года, начинается их оппозиционная работа. <…> Путем индивидуальной обработки и переубеждения они колеблющихся и неустойчивых партийцев и комсомольских студентов завербовали себе во фракцию». Беленький выступал с оппозиционными речами на партсобраниях вузовской ячейки, «руководил фракционной работой данной ячейки и неоднократно сам проводил у них нелегальные собрания»270. 19 сентября 1927 года в Сибкрайкоме отметили, что численность Иркутской группировки установить чрезвычайно трудно, «т. к. она весьма спаяна и работу ведет строго конспиративно. <…> Состав ее преимущественно из бывших ответственных работников. В большинстве они развиты достаточно»271.
«Начало фракционной работы барнаульской организации» датировалось также августом 1926 года, приездом в город бывших студентов Ленинградского комвуза им. Зиновьева товарищей Попова и Селюнина. Андрей Александрович Попов, «участник ленинградской оппозиции», устроился культурником барнаульского Мескоспосвета, а Георгий Федорович Селюнин – статистиком Молсоюза. Обоим оппозиционерам было под тридцать. Попов и Селюнин установили контакт с новосибирскими оппозиционерами, а через них – с иркутянами и принялись агитировать против ЦК. «В первую очередь мы ответственны перед партией за фракционную работу в Барнаульском округе, – признавались они, – потому что именно мы, а не кто-нибудь иной, явились организаторами ее»272.
В томской организации «оппозиции как таковой поначалу не выявилось. При проработке решений июльского пленума ЦК были отдельные попытки (ячейки кожзавода и машиностроя) усомниться в виновности оппозиции – ведь Троцкий и Зиновьев защищают интересы рабочих, ратуют за увеличение зарплаты, улучшение быта и т. д.»273 Но и в Томске ситуация оживится с приездом 23-летного зятя Г. Е. Евдокимова, П. Н. Тарасова. Тарасов отлично знал Ширяева – главного корреспондента Редозубова; через него он и примкнул к зиновьевцам. Происходивший из крестьян-бедняков, получивший среднее образование (4 класса городского училища), Петр Никитич был членом Профсоюза строителей с 1921 года, затем – политруком военно-морского командования Красной армии274. Но не в этом было дело: член партии с 16 лет, выпускник Центральной политической школы Ленинградского губкома, Тарасов преуспевал как заведующий молодежной печатью. В оппозиционном обиходе его звали Печкой275. Сторонник Зиновьева и делегации Ленинградской парторганизации на XIV партсъезде, Тарасов был снят с партийной работы в родном городе сроком на один год и направлен в Сибирь. Дмитрий Ширяев, который, должно быть, рекомендовал ему Томск, поделился своими связями. В Томске Тарасов вначале работал в ОкрОНО, но его быстро уволили. «Подавляющее большинство оппозиционеров сняты не потому, что они свою работу исполняют плохо, – комментировала оппозиция, – а сняты они в наказание за свои убеждения»276. Секретарь райкома М. И. Зимов отрицал такие слухи: «Говорить, что если товарищ не разделяет линии ЦК, то его убирают с работы, не верно. У нас тов. Тарасов снимается с работы, потому что в ОкрОНО произошел развал работы, а не потому, что он оппозиционер»277. Тарасов стал управляющим местным зрелищным предприятием. Позже контрольная комиссия установит, что буквально с момента приезда он продолжил оппозиционную деятельность, получая прямые инструкции из столиц278.
Был, однако, в официальной оценке и иной путь появления оппозиционных группировок, «когда в роли их организаторов выступали участники прежних оппозиций. Остатки этих оппозиций, в свое время осужденных и изжитых партией, восприняли брошенный т. Зиновьевым лозунг <…> „привлечь к работе всех товарищей, все силы бывших групп в нашей партии“ как призыв к „оживлению“ их деятельности»279. В томском контексте нужно упомянуть Марию Николаевну Иванову, члена партии с 1917 года. Иванова считалась «сторонником старой оппозиции», почему ее и выдворили из Томского губкома. По сведениям контрольной комиссии, «тов. Иванова состоит в оппозиции, по существу, с 1921 года, с переходом на новую экономическую политику, с чем и до сего времени не согласна, с 1923 года состоит в троцкистской оппозиции». Она была одной из первых в Томске, подписавших заявление 83‑х. В отношениях между троцкистами и зиновьевцами в 1927 году наблюдались две противоположные силы: центробежная и центростремительная. Впрочем, в октябре – ноябре взаимоотношения между адептами обоих течений были сравнительно терпимыми, а объединительные настроения были весьма сильны, охватывая не только лидеров, но и активистов на местах. Альянс зиновьевца Тарасова и троцкистки Ивановой стал ядром «объединенной оппозиции» в Томске280.
Несмотря на то что фокус нашего внимания сосредоточен на одном городе – Томске, и на одной партийной ячейке Сибирского технологического института (СТИ), мы тем не менее будем обращаться к документам из Новосибирска, Омска, Барнаула, Иркутска, а кое-где и к столичным материалам. Дело не просто в том, что что-то сохранилось в архиве одной организации и отсутствует в другом, и даже не в том, что о специфике событий в Томске трудно судить без более широкого общесибирского и даже общегосударственного контекста. Дело в том, что новосибирцы, барнаульцы, томичи и т. д. были знакомы, находились в переписке, иногда даже навещали друг друга. Опальные коммунисты ездили по стране, перебрасывались партией с места на место или передвигались по собственному почину, и персонаж, только что встреченный нами в Москве, вдруг мог оказаться в Томске, Иркутске или Спасске. Пекарь-Орлов на пике дискуссии поедет из Новосибирска в Иркутск за консультацией с Беленьким. В Томский округ из Новосибирска прибудут Клейтман, Гохман и Дьяков и тут же потребуют содоклада281.
Впечатляет высочайшая степень мобильности оппозиции. В стране, где, строго говоря, транспорт действовал в полувоенном режиме, а найти денежные средства было не так-то просто, существовали партийные фонды (общие для всех, в том числе для оппозиционеров), которые финансировали эти перемещения и командировки. Оппозиционеры разъезжали по стране, пользуясь сетевыми возможностями партийных деятелей разного калибра. Они могли в любой момент найти квартиру, литер на поезд, иногда умели устроить человека на работу. Хотя «командировки» оппозиции – это ссылка, но ссылка в Сибирь не была похожа на знакомую нам царскую ссылку в «места отдаленные», напротив – сосланному предоставлялась более или менее привилегированная интеллигентная работа. Никого не «командировали» на завод или в леспромхоз в Сибири – оппозиционеры уезжали преподавать, руководить клубами и т. п. Был образован свой Красный Крест, во главе которого стояла бывшая заведующая отделом народного образования Петроградского исполкома, жена Зиновьева Злата Ионовна Лилина, а затем – жена Карла Радека врач Роза Маврикиевна Радек. Оппозиционный Красный Крест собирал денежные средства, оказывал помощь заключенным и высланным единомышленникам.
