Независимо от решения контрольной комиссии по моему делу, считаю партийным долгом заявить следующее:
1. Я признаю свою ошибку относительно оценки в таком тоне факта посылки телеграммы окружным комитетом.
2. Целиком признаю неправильность в оценке линии работы окружного комитета и громких фраз в письме122.
Редозубов знал, что против него имеются показания свидетелей. («Кто? Мне томская контрольная комиссия не сказала».) Фамилия подавшего заявление по его желанию могла остаться неизвестной для ответчика. Партийная инструкция гласила, что заявления должны рассматриваться предварительно следователями, причем в случае необходимости они могли вызвать лицо, передавшее информацию, на короткий разговор.
В обвинительном акте, который предъявили Редозубову, «„свидетели“ не привели ни одного факта, свидетельствующего мою неустойчивость. Поскольку это дело касается моей характеристики как партийца, я прошу запросить таковую от всей рабфаковской ячейки (как от организации, в которой я провел 3 года), а не от отдельных членов таковой, которые, как увидим дальше, дают неверные фактические сведения».
Редозубов отрицал обвинение в «крайней невыдержанности», якобы подтвержденное протоколом районного собрания от 12 января 1926 года. Он привел выписку из своего выступления на этом собрании с критикой Майорова. «Здесь не полно и не точно записано, но и даже здесь поэтому можно ли заключить о „крайней“ невыдержанности? А еще факты? Показания свидетелей. Что тогда ведь они должны давать были факты, а не свидетельские голословные утверждения».
Действительно, составление характеристик, положительных и отрицательных, было базовым механизмом выявления сущности коммуниста, что было тонким искусством. «Я» человека скрыто, неуловимо, что требовало умения двигаться между фактами и их интерпретацией. Оценка душевного настроя коммуниста зависела от реконструкции его биографии и наблюдений за ним в повседневности. Тут не было места «субъективизму». Наоборот, герменевтика задействовала весь арсенал марксистской психологии.
Оппозиция была состоянием души, а Редозубов отрицал, что ему присуща такая склонность.
Из всего этого видно, что обвинения очень условны. Факты, которые были перед партколлегией неверны, показывают следующие примеры:
В обвинительном акте написано: тов. Редозубов в прошлом ярый оппозиционер (троцкист) и почти (!) таковым остался до настоящего времени, проявляя свои убеждения при всех удобных случаях, как то: при чтении лекций, при кабинетных занятиях.
1. Лекции я читал действительно (так как вел политэкономию и историю классовой борьбы [партии] на третьем курсе рабфака), но никогда не проявлял там ни троцкистских (так как отказался от них), ни взглядов Новой оппозиции (так как никогда не разделял их), что подтверждается партийцами всего 3‑го курса (справка президиума от 5 апреля 1926 года).
2. «При кабинетных занятиях», но, к сожалению, таковых вовсе никогда не вел, так что не мог проявлять «убеждений» (справка президиума рабфака).
3. Дальше в обвинительном акте имеется такое обвинение: «предлагал проработать решения партсъезда, в то время, когда это не входило в программу занятий», и «навязывал проработку», «усиленно рекомендовал литературу», опять-таки постановлением партийцев 3‑го курса и этот факт рисуется в другом свете. Оказывается, я не навязывал, а они сами меня просили. И то, что это не входило в программу занятий, нисколько не значило, что я не мог (с согласия Исполбюро) спросить об этом (справка <…> от 5 апреля 1926 года).
4. В первоначальном постановлении партколлегии мне в обвинении прописали «неподчинение постановлениям высших парторганов по вопросу о группировках и оппозициях». Данное обвинение из официального (данного мне на руки) постановления исчезло, как видно, за недоказанностью такового.
«Все это показывает, – настаивал Редозубов, – что перед партколлегией факты стояли в извращенном виде. Все это заставляет меня сомневаться в правильности показаний свидетелей».
Назвать Редозубова «троцкистом» или «зиновьевцем» значило указать на определенное личностное ядро, неизменный набор качеств и свойств его души. Редозубов не мог согласиться с такой характеристикой.
Еще одно замечание к цитате – «тов. Редозубов в прошлом ярый оппозиционер (троцкист) и почти таким остался до настоящего времени, проявляя свои убеждения при всех удобных случаях, как то при чтении лекций, при кабинетных занятиях». Из обвинительного акта. Если я «проявлял» свои убеждения, так почему же я «почти» таковым остался? Тогда значит, что не «почти», а целиком и полностью я остался троцкистом. Контрольная комиссия должна была бы прямо, ясно и открыто сказать об этом, но по обвинительному акту видно, что она считает меня сторонником «двух оппозиций». Все это вопреки фактам и здоровому смыслу. В чем видно, что я за «новую оппозицию» – видите ли, я рекомендовал, да еще усиленно, литературу, состоящую из большинства оппозиционной литературы, как бы для ознакомления.
Человек, который явно и недвусмысленно в письме пишет свою точку зрения на новую оппозицию, ведущий давно «антизиновьевскую позицию», уж если так – станет на точку зрения Зиновьева в нынешней оппозиции. Что это? Навязать человеку беспринципность? Факты все-таки вещь упрямая.
Используя любимое изречение Ленина, Редозубов подчеркивал свой истинный большевизм. Это он умел работать с фактами, выстраивать их в логическую цепочку, а не его обличители. Это он понимал толк в политике и знал, что сторонник Троцкого не мог примкнуть так просто к Зиновьеву. А если приписывать Редозубову полную бесхребетность, то как же при этом называть его «ярым» оппозиционером?
«Остается последнее официальное обвинение, что в пьянстве». «Касаясь личной жизни тов. Редозубова, необходимо указать, что, несмотря на сравнительную молодость, тов. Редозубов замечен в пьянстве, как на квартире, так и в общественном месте – ресторан Губико – что подтверждается его личными показаниями и показаниями его товарищей – Калашникова», – писал Львов. «Когда я спросил т. Львова (секретаря партколлегии) „как понимать ‘пьянство’ – в единственном или множественном числе?“, т. Львов ответил, „во множественном“. – Я решительно заявляю, что это неверно. Оказывается, сам на себя я показывал, что я пьяница. Как так об этом ничего не знала ячейка рабфака (справка, протокол от 5 апреля 1926 года за № 7). Как же я аккуратно исполнял служебные обязанности (справка президиума рабфака за № [пропуск в оригинале] и в то же время учился в университете. Или систематическое пьянство не противоречит всему этому? В контрольной комиссии имеется один факт, о котором я все рассказал (он был в ноябре месяце 1925 года), но по одному факту нельзя обвинять меня в систематическом пьянстве. Здесь нужна ясность».
В то время оппозиционные взгляды и пристрастие к алкоголю были примерно однопорядковыми характеристиками человеческого падения, поэтому Редозубову было важно доказать, что оступился он только однажды и дело не в его характере.
Исходя из вышеизложенного, – писал Редозубов в своей апелляции к Сибирской контрольной комиссии в Новосибирске, – я считаю постановление Томской контрольной комиссии жестоким. Единственную вину и ошибку, которую я за собой признаю, это мнение относительно томского окружкома. Здесь вся соль. Мне нечего скрывать перед контрольной комиссией. Я преодолел свою ошибку и могу приложить свои силы для дальнейшей работы в партии. Поэтому прошу Сибирскую контрольную комиссию, разобравшись с существом дела, обвинить меня в действительных ошибках, принимая во внимание мою предыдущую работу и возможности исправления, восстановить меня в членах ВКП, а не лишать жизни123.
Редозубова интересовала революция, а не его собственная судьба. Он искал то, что позволило бы ему влиться в коллектив, работать сообща на общее благо.
