Я не могла сказать Мареку, что проведу выходные в доме Виктории. Просто не могла. Я солгала ему о научном форуме – а он даже не спросил у меня ни о чем. Он не любит меня и никогда не полюбит – но я сейчас не могу думать об этом, просто не могу, сейчас я была слишком взволнована предстоящей встречей с ней.

Моим совершенным идеалом.

Викторией.

Она сама, сама пригласила меня в гости! Она приготовила пасту, она застелила стол льняной скатертью, она запекла форель и достала бутылку вина – того самого, которое я никогда не покупаю в магазине из-за его цены. К еде она не притронулась.

– Ана – это религия, Саша. Наша религия, со своими мучениками, грудой костей, с великими тотемами и стигматами. – С этими словами Виктория мягко приподняла рукав дорогой шелковой блузки, и я увидела, что ее белоснежную кожу покрывают тонкие глубокие шрамы. Я протянула руку и погладила их.

– Они прекрасны, Виктория. Как прожилки на осеннем листе. Как лучи солнца, которые пробиваются сквозь стекло по утрам.

Виктория склонила голову, но я знала, что она не заплачет. Она была такой сильной, эта хрупкая девушка с усталыми глазами. Я смотрела на нее и думала, что тоже хотела бы стать частью ее жизни – жизни, состоящей из дорогой косметики, массажа после занятий йогой, поклонников, которые возили ее по всему свету, лишь бы увидеть тень улыбки на ее прелестном лице. Она мало говорила о своих мужчинах, но я заметила, что после прошлых выходных она пришла ко мне с легким загаром, какой появляется во время лыжных прогулок на альпийских курортах, а в ее ушках поблёскивали миниатюрные серьги с бриллиантами. Она пару раз говорила с кем-то по телефону по- французски: «Куршавель…завтра…нет», и я не спросила ничего. Я мечтала говорить на нескольких языках, как она, быть совершенной и тонкой, сводить мужчин с ума своим печальным взглядом.

Подруги Виктории заглядывали ей в рот, пытаясь подражать даже в мелочах. Я даже не пыталась этого делать – не тот уровень. Ее подруги носили дизайнерскую одежду, пили запредельно дорогие фреши в лучших кафе города по утрам, в их сумочках флаконы духов соседствовали с агатовыми мундштуками. А в моей сумке лежал потрепанный томик Лорки, пачка прокладок и Голуаз.

Ее подруги, кажется, никогда не ели.

**

Я была пьяна, я чувствовала себя пьяной, я размазывала слезы пополам с тушью по щекам и умоляла Викторию научить меня стать такой, как она. Она гладила меня по волосам, и ее голос, низкий, выразительный, сводил меня с ума.

– Ложь и тайны – это мой мир, Саша… Они придут и за тобой – зачем тебе это? Если тебе кажется, что ты на краю бездны – это самое время. Но нет обратного пути. Есть только боль. И пустота.

Я не понимала, о чем она говорит, но я молчала. Я готова была слушать ее вечно.

– Мой путь к анорексии начался давно… Иногда мне кажется, что прошло много жизней с тех пор. Мой мальчик, мой первый мальчик… Он взял мои трусики, в тот день у нас был первый секс… у меня. Это был мой первый раз, я так волновалась… Он взял мои трусики, растянул их руками – я помню их даже сегодня, мягкие, удобные и такие огромные…Он рассмеялся, сказал что- то про мою задницу, и что эти трусики могут быть парусом на яхте его отца… но задницу мне они обтягивали плотно. Я вырвала их у него и убежала. Он звонил потом… С того дня я больше не ношу ничего, кроме стрингов. Их точно нельзя натянуть как парус.

Я видела трусики Виктории – как-то она пригласила меня с собой в фитнес-зал. Я не хотела идти с ней – у меня не было красивой одежды для спорта, а если Виктория увидит меня без одежды, мои огромные бедра и рыхлый живот, она перестанет со мной разговаривать. Но я не смогла перебороть искушение увидеть ее в душе, изучить каждый дюйм ее прекрасного тела, посмотреть, насколько вынослива она на тренажере, Виктория, живущая на кофе, чае и сигаретах.

Когда она, нисколько не смущаясь, разделась прямо передо мной, я не могла оторвать взгляда от ее нижнего белья. Тот самый дизайнер, последняя коллекция – эти трусики стоили столько, сколько я тратила в месяц на еду. А Виктория вместо еды купила эти безумно дорогие, вышитые вручную трусики из гладкого шелка, и сейчас стояла в них передо мной, прямая, красивая, гордая. О моей старой майке и тренировочных штанах она не сказал ни слова. Встряхнув блестящими волосами, она уверенно направилась к тренажерам и занималась целый час без перерыва, и ее лицо оставалось сухим. А моя физиономия вспотела уже минут через пять, я малодушно присела на скамейку с порцией смузи и смотрела, как тугие ягодицы Виктории ходят туда-сюда на тренажере- эллипсе.

Лейла, подруга Виктории, счастливица, которой удалось ближе всех стать к этой потрясающей девушке, была очень горда собой. Она трещала без умолку, говорила вещи, которые слышать мне было невыносимо.

– …а тот, кто не обладает вкусом в одежде, явно имеет большие проблемы с интеллектом. Это только вопрос времени – когда он покажет свою глупость, свою заурядность.

Лейла явно не заботилась о том, что я сидела рядом с ней в своей невзрачной одежде, старом свитере, который был у меня еще со школьных времен. Ее смоляные волосы ярко блестели, а платье от Валентино сидело на ней идеально. Я как никогда остро чувствовала огромную пропасть между мной – и этими людьми.

**

Виктория строго-настрого предупреждала меня об опасности стать булимичкой. Булимички некрасивы. У них распухшее горло и лицо, красные белки глаз, от них мерзко воняет рвотой, а на свиданиях они жрут всё подряд, как свиньи, если знают, что задвижка в туалете работает, и отпугивают парней своим непомерным аппетитом. Они тратят уйму денег на еду, чтобы выблевать ее через пару минут – вместо того, чтобы купить хорошую косметику или юбку от итальянских гениев.

Но глаза мои слезились, все мне казалось таким вкусным, очень вкусным, я говорила себе, что это – читинг, что завтра я не стану есть ничего, я поем только сегодня, чтобы поддержать силы организма. Я жадно запихивала в рот еду, огромными кусками, глотала ее, не жуя, и тут же вставляла в рот пальцы.

Если бы Мия не помогала мне, я бы выгнала ее без сожаления. Но за две недели мне удалось скинуть почти шесть килограммов, и при этом я ела словно цирковой слон.

Я ревела, стоя на коленях в своем туалете, а горящие глаза Мии, дикие, безумные сводили меня с ума.

Я не сразу поняла, что смотрю в зеркало.

У меня начались боли в сердце, но я старалась не думать об этом – еще кусок, и еще, возьми вот это, твое любимое, мы потом выпьем воды, и вычистим всю эту грязь из твоего тела, это – лишь способ обмануть организм, заставить его подумать, что ты его кормишь, чтобы он расслабился. Но единственной, кого я обманывала, была Виктория, и хотя она ни о чем не спрашивала, я знала, что она видит мое опухшее от рвоты лицо, и я старалась ничего не есть в ее доме, чтобы не испортить ее молочно-белый унитаз.

В доме Виктории всегда была еда – и этот факт сводил меня с ума. Она великолепно готовила, я плакала от собственного бессилия перед пиццей на вынос, а она запекала утку с финиковым соусом, делала милейшие миниатюрные безе – и не притрагивалась к этой еде. Я подозревала, что она готовит для мужчины, но никогда не видела его.

Мои грани реальности стали слишком расплывчатыми. Я больше не могла в них жить. Каждое утро, просыпаясь в своей постели, я молила бога, себя, все живое, чтобы хотя бы один день прожить счастливо, чтобы мои колени не болели от долгого стояния на холодном полу туалета, чтобы Виктория похвалила мою фигуру, и чтобы я могла дожить до вечера без еды и без слез.

Виктория нравилась мужчинам, настоящим мужчинам, в сшитых на заказ костюмах, уверенным и успешным. А я нравлюсь Мареку, алкоголику, который ни разу не поцеловал меня на прощание. Еще я нравлюсь Тиму, парню из магазина напротив дома, он приглашал меня на свидание, и до знакомства с Викторией я бы согласилась, не раздумывая. Он очень симпатичный, а его улыбка так заразительна… Но теперь я принадлежу к другому кругу. Ну хорошо, пока не принадлежу. Но раз Виктория сблизилась со мной, значит, я могу. И сделаю все, чтобы не опозорить ее. Она бы никогда не пошла на свидание с продавцом.