Был отдан приказ брать корпус штурмом, без ожидания требований осужденных и приказов от начальства. Наверное, первый раз Семёнов действовал не по уставу. И, как часто бывает, именно на первый раз его не пронесло.
Заключённые принялись защищаться. Поначалу в ход шли дубинки, газ, заточки и арматура. Потом охрана подключила шокеры, а осужденные пламя. Наконец, после нескольких погибших с обеих сторон озверели все, не повинуясь командам, а просто защищая свою жизнь. В ход шло всё. От кулаков и зубов до свинца и особых наручных резаков для подавления бунта. В итоге с небольшим перевесом, как обычно, победила охрана. Вот тут уже вступилась за заключённых власть. Бесчеловечное обращение, необоснованный штурм, применение методов, обостряющих ситуацию.
Семёнова сняли с должности и осудили, как и некоторых офицеров охраны. Заключённые всё-таки добились своего.
Узнав, что Зуев с Фёдором во время мясорубки тихо отсиживались в своей камере, с них захотели спросить за это. Созвали оставшихся более или менее авторитетных воров, когда шум вокруг бунта улёгся, а Зуева выписали из больницы. Фёдор всё им рассказал как есть, но он не был одним из воров. Стало быть, его слово мало стоило. Спросили с Зуева – тот всё подтвердил. Авторитеты переговорили, да и решили, что весь рассказ вполне ладен. И у Зуева авторитет был крепкий. Трусость с них списали.
Зуеву к тому моменту оставалось сидеть ещё пять лет, а вот Фёдору, за то, что не участвовал в бунте, за хорошее поведение и ввиду низкой общественной опасности его самого, его преступления, и в силу молодого возраста, сократили срок. Он вышел через полгода после совета воров. Авторитетам показалось это подозрительным, но раз Фёдор всё равно не собирался примазываться к их компании и выходил из колонии, с ним решили не разбираться. Но предупредили, чтобы никому из них он не попадался. К Зуеву же их доверие не сильно, но упало. Однако, его выручило то, что всех остальных авторитетов разбросали по разным колониям и по сути, он остался единственным крупным вором. Хотя многие воры помельче были против, но как говорится, у них осталось хотя бы что-то. Да и сам Зуев впоследствии делал всё, чтобы с него не спрашивалось остальными.
3
И сейчас Зуев решил для себя – если сын Громова в первые несколько дней не ударит в грязь лицом, то возьмёт его под свою крыло, как в своё время его отца. Просто Голливудская история какая-то!
Громов плохо скрывал своё волнение – Зуев быстро это приметил. Глаза вора вообще обязаны замечать всё, всегда и везде. Зуев решил немного разрядить обстановку:
– Ну, что скубздился, как будто на сосульку сел?! Выбирай шконку45, располагайся.
Про себя Зуев подумал:
«Пусть посидит да переварит то, что попал на зону. Хотя, думаю, до него уже дошло, что теперь происходит в его жизни».
Громов не знал, что ему делать. Вроде начал он неплохо, потом попал впросак, а теперь вообще какие-то чудеса в решете. Старший по камере знал его отца. Но Громов не припоминал, чтобы отец что-то рассказывал из своей тюремной жизни. Просто для Фёдора это была закрытая тема и уж тем более её не стоило обсуждать со своими детьми.
«И не поймёшь его. Вроде сначала оглядел, как прощупывал, с пренебрежением что ли, потом удивился слегка, а теперь щурится да ухмыляется, глаза блестят – точно открытую инкассаторскую машину увидел. Кажись батю знает, а каким макаром они знакомы? И в каких отношениях? Может, он на отца зуб точит? И если да – почему? Что делать? И чего он хочет? Что заулыбался? Неужели к пидорам посадили?! Сука! Даваться нельзя. Уж лучше вскрыться46 ночью, пока не опетушили47. Иначе – конец. Уже не жизнь будет».
Громов выбрал себе нары внизу, под местом Никиты. Он приступил к обустройству в камере. Но как только начал разворачивать своё постельное бельё, ему захотелось показать своим сокамерникам, что он правильный человек. И это была уже вторая его ошибка, совершённая менее чем за полчаса. В тюрьме не следует выпячивать себя без надобности – это явный признак того, что ты просто рисуешься перед остальными и нужно тебе далеко не то, о чём говоришь:
– Если нужно сделать прописку, то я готов.
Третья ошибка – неопределённость обращения. «Если нужно» явно говорит о полной растерянности человека. В тюрьме либо делай, либо нет. А лучше – вообще сиди да молчи. Четвёртая ошибка – прописка это ритуал для дураков, которые хотят стать авторитетными, или выдают себя за таковых. Фактически Громов прописался в камере после того, как вытер ноги об лежащее на полу полотенце. Только сам он этого не понял. Просто знал о том, что брать в руки полотенце – не принято.
Никита сразу оживился.
– Да – ну, снимай рубаху, заверни тромбон в простыню и ложись…
«А парень не без странностей. Надеюсь, что это не глупость» – подумал Зуев, но в этот раз всё-таки решил вытащить Громова из им же самим созданной ситуации.
– Сергеич – не шуми. Понял? – Виталий сказал первую часть легко, как говорят другу, когда тот громко говорит, а у тебя самого голова свинцовая с похмелья. А вот уже в «понял» прозвучала лёгкая, но явная повелительная нотка.
– Хорошо, будь по-вашему, – ответил Никита и включил для себя телевизор.
Не то, чтобы Никита был каким-то изувером, которому нравилось причинять кому-то боль или издеваться. Да и сел он не за что-то страшное, а за вполне воровское преступление, хоть и было его дело не без подковырки. Но до чего же он любил подшучивать над людьми. Особенно когда они сами ставили себя в неловкую ситуацию. А здесь – на зоне при строгом режиме подобные развлечения кажутся человеку глотком холодной воды в жаркий день. Потому что сейчас для заключённых тюрьма содержит в себе очень и очень много скуки. Одни находят для себя времяпрепровождение – рисуют, делают фигурки из хлеба, получают образование. Другие же развлекаются за счёт окружающих.
Только после слов Зуева Громов понял, что опять сделал что-то не так. Теперь он уже всё чётче и чётче для себя понимал тюремное правило о молчании и то, как порой трудно его соблюдать.
Поняв, что молчание сейчас для него более, чем уместно, Громов решил наконец им воспользоваться и не говорить, пока его самого о чём-нибудь не спросят. Лучше для него сейчас будет пока просто наблюдать.
Прошло несколько часов. Никита смотрел телевизор, Зуев спал, а третий сокамерник читал книгу, предварительно вставив себе в уши затычки, чтобы его ничто не отвлекало. За всё это время этот третий не сказал ни слова. И Громову это не очень нравилось. Уж лучше пусть проявит себя с худшей стороны, чем вообще не показывает, кто он такой. Непонятный это был для него человек. Громов всматривался в него довольно долго. Тот это заметил, посмотрел на Громова поверх читаемой им книги – глядел без каких-либо эмоций и, казалось, даже без каких-то мыслей. Громова смутила эта игра в гляделки – не выдержав от отвёл взгляд и принялся распаковывать вещи. А чтец вернулся к своей книге.
Звали его Павел. Он был из современных анархистов. Той породы идеалистов, которые верили в то, что плохая власть ещё хуже, чем отсутствие всякой власти. Выступал он против войны, против налогов, против какого бы то ни было правительства, когда оно непосредственно находится у власти. В итоге его поймали на приготовлении к «террористическому акту», как это обозвал в обвинительном заключении следователь.
Павел держался гордо, даже чересчур. Ему не нравилось то, что его посадили с обычными уголовниками и большую часть времени он молчал, читал, иногда смотрел телек. Павла не трогали только потому, что он хоть и верил в своё дело, но никому не прочищал мозги по поводу того, что люди в России живут неправильно. Всё это Павел держал при себе и считал, что человек должен сам прийти к тем же выводам, что и он. Иначе стать настоящим анархистом невозможно. А промывкой мозгов пусть занимается правительство. Плюс – Павел выполнял кое-какие поручения для Зуева (и только для него). Подшить одежду, выполнить мелкую тюремную работу. Стиркой он не занимался – считал это ниже своего достоинства. Дел с ним больше никто не имел, да и ему не больно-то этого хотелось.
