Келеф зажег короткий, влажный от масла фитиль. Огнек рассеял тьму, юноша увидел молодое, обнаженное тело рядом с ним. Вставать не хотелось совершенно, и он сдался, позволив себе лечь обратно, к ней, быть с ней ближе. Он приобнял ее, тихо вздыхая.

— Мф… — простонала девушка сквозь сон, улыбаясь. — Колется…

— Все еще не научился, — тихо прошептал юноша в ответ. — Прости.

— Да ничего… Мне уже почти начало нравиться.

Было так спокойно, так тихо. Впервые за очень и очень долгое время не было слышно дождя. Конечно, вместо него здесь были другие звуки — медленное, гулко ухающее по коридорам сердцебиение зверя, несущего на спине казну, тихое шипение крохотных вентиляционных отверстий. Но громче всего билось сердце той, на чью сторону он решил встать. И оно билось ровно и спокойно.

— Хорошо, что я тогда не дала папе тебя кастрировать, — улыбнулась Рина, отчего Келеф прыснул. — Хотя, все еще впереди…

— Ты не переживешь такой утраты. — усмехнулся юноша.

— О да-а-а…

Они оба тихо, в унисон засмеялись, закрыли глаза. Еще немного сна. Капелька спокойствия.

Но в этом мире такое было непозволительной, невозможной роскошью.

— Тревога..! — донеслось откуда-то снаружи.

Голос тут же резко оборвался, раздался приглушенный грохот, звуки шагов. Келеф поднялся в постели, потянулся к мечу. Рина испуганно глядела то на него, то на дверь, прикрывая наготу одеялом. Снаружи кто-то открывал двери, крики и шум были слышны уже где-то совсем рядом.

— Здесь что?! — грубо гаркнул мужской голос.

— Пусть тебя заберет Черное Дно! — прошипел в ответ капитан корабля.

Короткий, полный боли стон. Тело с грохотом упало на пол. Келеф вынул меч, приготовившись защищать любимую, и в этот же момент в комнату, выламывая дверь, ворвались вооруженные люди в черном. Юноша стал колоть, не подпуская их, но вдруг откуда-то из-за их спин раздался знакомый голос:

— Хватит вам, ну хватит! Балбесы неотесанные, ой… Здарова, Келеф!

Вперед, расталкивая своих людей, вышел Гидон, однорукий мерзавец. Он улыбался, возможно, ярче, чем когда-либо, и едва сдерживал смех, осматривая обнаженного знакомого и девушку в постели.

— Ну и ну… Друг мой, когда тебе сказали ее завалить, имелось в виду совсем не это.

— Закрой пасть! — зло прошипел в ответ Келеф, занося меч для укола.

Гидон шагнул ему навстречу. Клинок уткнулся мужчине в живот, медленно, плавно проникая внутрь. Он не переставал улыбаться.

— Забыл? Ну все, прекращай, дай помогу.

— Убери от него руки! — завопила Рина, схватив со столика колбу с миамом.

— Ата-та, вот этого не надо! — остановил ее Гидон, подняв единственную руку перед собой. — Мы в двух речах под водой. Начнешь использовать магию — нам всем каюк. И вашим богатствам тоже.

— Не смей. Трогать. Келефа!

— Рина, все хорошо, — шумно сглотнул юноша. — Все хорошо. Забери меня, но не трогайте ее. Дайте ей уйти.

— Во имя солнца… Ты что, влюбился? Мальчик мой, ты совсем дурак, или просто прикидываешься?

— Я прошу тебя, Гидон…

— Так, ладно, — мужчина в красном мотнул головой и быстро прикоснулся к плечу юноши. Он зашипел от внезапно пронзившей его боли. — Вот это уже можно вытащить.

Келеф схватился за раненое плечо, из которого пришелец только что вытащил извивающуюся чешуйчатую личинку. Кто-то из вторженцев подал Гидону маленькую стеклянную баночку, и он бросил личинку внутрь, где к ней сразу же прилипла вторая, такая же.

— Цутонские разработки. Тянутся друг к другу, — лениво, раздраженно пояснил Гидон. — Ты, надо сказать, меня удивил. Мы ожидали, что ты попадешь сюда гораздо позже.

— Келеф..? — тихо произнесла Рина дрожащим голосом.

Юноша обернулся, глядя на нее с ужасом в глазах.

Все это время за ним следили. Они знали где он, что он, когда он. Тот короткий укол во время прощания с Гидоном, эта постоянная ноющая боль в плече… Они это спланировали. Все это время он действовал по чужой указке, сам того не понимая.

— Келеф, что он говорит..? — повторила Рина, пока по ее щекам бежали первые слезы. — Ответь мне!

— Я не…

— Да-да, солнце. Вот такой у тебя оказался кавалер, пум-пурум… — протянул Гидон, похлопав парня по плечу единственной рукой. — Ну, сам расскажешь или лучше продемонстрируем? Эй, кретины, там все готово? Можем всплывать?

— Да, господин! — раздалось из коридора.

— Прелестно. Курс на Остацин.

***

Город окружили десятки военных кораблей Кольфенов. Синие знамена с тамгой дома развевались на бушующем ветру — треугольник и серпы в основании, медуза мечей, Ахей-Цуцурат.

Поднимая волны, смывая с портового района выловленную рыбу, наспех сколоченные прилавки, брошенные вещи, из глубин поднималось нечто. Гигантская черепаха, несущая на спине целый замок, с оглушительным ревом, от которого стены шпилей города задрожали, всплывала на поверхность впервые за долгое время. Наружу вышел Гидон, он и его люди открыли шлюзы верхней палубы и теперь стояли на небольшом балконе, наблюдая за городом, что опустел, когда пришли захватчики.

Не было борьбы. Не было крови. Защитники сложили оружие почти сразу же. Впервые за все время, что Келеф провел в этом месте, он видел Остацин настолько опустевшим. Все заперлись по домам, прятали детей и драгоценности, тряслись от ужаса по темным углам. На каждой улице теперь вышагивали в победном марше, патрулируя сдавшийся без боя город, солдаты дома Кольфен с высокими пучками на остроконечных шлемах.

Ворота шпиля были широко раскрыты. Там, во дворце, дежурили теперь солдаты чужой страны, чужого господина, самые преданные и умелые из них. У каждого был красный пучок вместо белого, как у обычных солдат, а мечи на поясе сверкали жемчужными рукоятями.

Карамах Сеотос был мертв. Заколот собственным сыном. К его бездыханному телу не подпускали никого, и лишь Эрман, на мече которого еще не высохла кровь, стоял над телом отца в смятении. Все случилось слишком быстро, слишком легко. Слишком гладко прошел тот план, что нашептывала ему все это время Фрида.

— Ты знаешь, что хочешь этого, — повторяла она, касаясь его. От прикосновений ее рук по телу пробегал мощный разряд. — Забери трон. Ты будешь лучшим правителем, лучше своего отца. Ты знаешь что ты должен сделать.

Карамах, которого двое застигли в обеденном зале, молча смотрел на сына. В его взгляде было презрение и разочарование. Он ничего не желал ему говорить, гордость не позволяла разговаривать с предателем.