– Спать. У меня дома, на чердаке, переночуешь, а утром отведу в деревню.

– У вашей хижины есть чердак?

Бобёр притворился, что не услышал; подойдя впритык, прошептал:

– Чтоб ты знал, производственная травма, да. Но слышу я не какую-нибудь аномальную муть!

Ёжик в тон собеседнику машинально заговорил шёпотом:

– Звук?

– Угу. И мелодии. Ты тоже услышишь, позже.

Они шагнули в полость, что вытягивалась катакомбой.

– Прекрасная тут реверберация, не правда ли? – Озвучил риторический вопрос Дубнер, опуская сучок-рычаг.

Выскочила тайная дверь. Заглушив Ёжиков вопрос «реве… что?» и утвердившись на прежнем месте, дверь вновь придала дубу вид обыкновенного дерева.

В доме безработного электрика любая вещь выглядела ненадёжной (за исключением ламп, наверное), чердак же претендовал на звание наиболее тревожного помещения. Скрипящие, проседающие половицы в паре мест треснули или вздыбились, стены вогнулись, окошко-лилипут покрылось грязью, затянулось паутиной, потолок качался попугаем на жёрдочке, стоило неуверенно подуть ветру. Кровать издавала пронзительные астматические звуки; когда-то подложенные Дубнером брусочки дерева ничуть не улучшили положения: ночной «дом» всё так же раскачивался с жуткой амплитудой. С достопримечательностями в комнате дело швах, в то время как просто примечательности, казалось, прут изо всех щелей: ни светильника, ни обоев, ни ковра. Потерявшие цвет тоненькие занавески на малюсеньком окне, металлическая койка с чистым жёстким бельём – вот и вся обстановка. «Звёздами» гостиница похвастаться не могла, а если говорить начистоту, рейтинг ночлега значительно ушёл в минус.

Но, невзирая на гротескные неудобства, на беспокойство о будущем, подстёгиваемое новостями, которые свалились на голову, подобно россыпи градин-алмазов, спал Ёжик хорошо и даже без сновидений. Только раз пригрезилось что-то вроде ключа, чёрное, изящно изогнутое, помаячило немного перед внутренним взором, после чего с мелодичным звоном испарилось. Этот незнакомый, однако манящий образ настолько удивил колючего, что тот, проснувшись, погрузился в размышления. Бесплодные попытки проникнуть в суть увиденного и услышанного продлились до самого рассвета, когда вставал Дубнер. Бобёр-то и вернул «постояльца» в мир земной, позвав завтракать. Не чувствуя усталости – надо же, выспался! – Ёж аккуратно преодолел неполных два метра чердака, спустился по шаткой, возрастной лестнице.

– Доброе утро! – поздоровался он с более лохматым, чем раньше, Дубнером, одетым в забавный оранжевый передник.

Бобёр жарил омлет с сырозаменителем; по запаху заменитель казался весьма и весьма приличным. Чуть позже, отведав «суровой мужской утренней еды», Ёжик убедился: блюдо и вправду совсем неплохое. И откуда только у Дубнера берутся продукты? Наверное, помогают друзья-знакомые.

– Доброе, – отстранённо сказал «хозяин заведения», видимо, потому что был занят.

Не успел Ёж сесть за скромный столик, накрытый подыстёршейся скатертью, как появилась тарелка в простовато нарисованных колокольчиках. Блюдо украшал дышащий паром кусок омлета. По центру стола располагалась пузатая солонка, сбоку от неё – гретое соевое мясо на сковородке, с противоположной стороны – чайник, чашки. Звякнули о столешницу вилки-ножи-ложки.

– Приятного аппетита! – не сбавлял градус вежливости игольчатый.

Дубнер коротко кивнул, сдобрил свой кусок омлета мясом и приступил к трапезе. За минут пятнадцать-двадцать, что длился завтрак, Ёжик не услышал от консультанта ни слова.

«Ладно, пословица о глухоте и немоте во время еды не так уж плоха», – рассудил визитёр, поддерживая молчание.

И тут, внезапно, согласно закону некоего Мёрфи, которого, кажется, никто никогда в глаза не видел, Дубнер заговорил и несколькими словами лишил Ёжика дара речи:

– Ну и как тебе та штуковина? Занятная, да? Только непонятная, з-зараза, как дамские желания. – Дубнер выругался словно бы с неохотой, будто бы по необходимости, и умудрился сделать это образно.

Поперхнувшийся чаем, Ёж попросил салфетку. Дубнер, ни слова больше не говоря, подошёл к опасно накренившемуся шкафу, то ли подпираемому стеной, то ли подпиравшему её, достал несколько бумажных платочков, вконец выбеленных временем, и, подойдя, бросил на стол перед сотрапезником. Адресат схватил салфетку, со смущённым видом вытер следы «самого гостеприимного напитка», потом отдраил результат двумя оставшимися лже-белыми квадратиками, заставив Дубнера устало зевнуть.

– Ну, ты всё? Закончил прихорашиваться? – отчасти недоброжелательно осведомился бобёр, любивший основательность, но не чрезмерную, когда она превращалась в лень.

– Извините, господин Дубнер, – попытался оправдаться колючка, – я случайно…

– Ладно уж, оба взрослые животные, да и подружились мы. Нет?

– Да! – поспешно заверил Ёжик.

Электрику же, судя по выражению морды, было всё равно. Его интересовало другое:

– Знаю, что ты видел, и мне также известно, что ты видел. Как тебе оно? Подумай, прежде чем ответить, от сказанных слов может зависеть многое.

– А может не зависеть? – Загадочный тон хозяина дома обеспокоил визитёра пуще прежнего.

– Может. Но вряд ли.

– Мне оно… это… в общем, понравилось. Как нравятся… м-м…

– Летние деревья с пышной зеленью? – подсказал Дубнер.

– Да. Да, точно!

– Бегущая весной речка.

– В точку!

– Свадебная перекличка двух милых пташек?

– Верно-верно! И откуда только вы берёте сравнения! – восхитился Ёжик.

Дубнер вздохнул, и в этом звуке любой бы расслышал утомлённую мудрость, любой – кроме Ёжика, – тот расценил вздох просто как вздох.

– Вопрос из разряда «Откуда берутся идеи?», – указал пузатый мудрец.

– И откуда же?

– И тоже риторический, – продолжили диалог, не обратив ни малейшего внимания на последнюю фразу. – Тем не менее, учитывая обстоятельства, я отвечу: из природы беру я сравнения. Метафоры, гиперболы, аллюзии. Из воздуха, из эфира, ноосферы, мыслей.

Зверь с колючей спиной опешил.

– Из чужих мыслей? – с трудом выговорил наконец.

– Бывает. А может, из своих. Трудно рассуждать, когда вселенной все ходы расписаны, прочтены, сделаны и отменены за много веков до того, как кто-нибудь возьмётся за фигурку на доске.

Боясь потеряться в потоке, состоящем в основном из малоизвестных или вовсе не известных символов, Ёжик подрулил разговор обратно к насущному…

– Вы спрашивали о той штуке, в моём сне.

– Прекрасно помню, – не по-бобриному гавкнул Дубнер. Потом, видимо, понял, что зря, но виду не подал – то ли гордость не позволяла признавать ошибки, то ли лень, то ли (что вероятнее всего) ему было по барабану. – Я тебе объяснял устройство вселенной, где, между прочим, мы оба живём. Следовало бы усвоить прописные истины хотя бы в дошкольном возрасте.

– Я… – проявил настойчивость Ёжик.

Однако его героическую попытку, как шаткий заборик на склоне заснеженной горы, снесла лавина под названием «Дубнерова уверенность»:

– Не перебивать старших нужно, а слушать и иногда, по вкусу, поддакивать – глядишь, расскажут побольше путного. Уважай стариков и взрослых людей, уважай их, не груби им, не подначивай их, поскольку однажды придётся ждать от них помощи. А если они уже настроены против тебя…

– Не понимаю! – настолько нагло, что сам не ожидал, взбрыкнул короткохвостый. – По какому праву меня учите да к тому же двусмысленно оскор…

Здесь вспыльчивость Ёжа встретилась лицом к лицу с боевым темпераментом Дубнера и, поджав хвост, быстро удалилась, поскуливая по дороге. Гость аж чуть-чуть вдавился спиной в стул. Стул заскрипел; четвёртая, самодельная ножка подогнулась, норовя в сотый раз вылететь из паза. Но лесному путешественнику повезло: вливание мудрости ограничилось лишь острым взглядом. Неужели они с Дубнером начали находить общий язык? Но с чего вдруг убеждённому отшельнику и аскету видеть в изнеженном, по его меркам, фермере родственную душу, или что он там разглядел?