Теперь его путь пролегал через особый район, и он невольно (или вольно) посматривал на «домики удовольствий», где за решёткой из бамбуковых прутьев обычно сидели юдзё – девушки для свиданий. Сейчас почти все они пустовали из-за наплыва клиентов. В Фукуоке ещё не дошло до выселения подобных заведений в специальный квартал – юкаку – подальше от города. Правда, это и так была уже почти окраина, но сам район никак не был отделён от остальной части Фукуоки.

А вот в Эдо все «чайные домики»* уже сосредоточили в Ёсиваре и обнесли высоким забором, что не помешало этому месту стать самым весёлым кварталом города а, возможно, и всей страны. Масасигэ довелось посетить это заведение, когда он вошёл в состав свиты даймё и целый год жил в столице*. Разумеется, в первый же выходной они с Юки отправились в Ёсивару – потому что вы не были в Эдо, если не побывали в самом роскошном борделе страны. Цены на услуги жриц любви кусались. Ночь с девушкой высшего класса – таю, или ойран – поднаторевшей не только в плотских утехах, но и в развлечениях мужчин – обходилась в пятьдесят-шестьдесят моммэ. Но закуска, выпивка и музыканты легко вытягивали ещё сотню. Сто пятьдесят моммэ! Но оно того стоило. Конечно, самурай из провинции мог себе позволить такое лишь раз. Ну, или два. Хорошо, три! Да, они трижды наведались в Ёсивару и оставили там баснословную сумму – около тысячи моммэ на двоих! А ведь для столичных кутил это было сущей мелочью. Здесь уже вошло в обычай содержать таю в обмен на её личную привязанность к патрону.

Като вспомнил, как весь город рассказывал историю одного чиновника из правительства, погоревшего на своей страсти. Девушка, которой он оказывал покровительство, заболела, и несчастный сластолюбец потратил огромные деньги на её лечение. Ему даже пришлось пойти на подлог, но обман вскрылся, и лишь харакири спасло его от бесчестья. А к девице выстроилась очередь на год вперёд. Видимо, украденные деньги сыграли свою роль, и куртизанка поправилась. И каждый состоятельный мужчина мечтал лично увидеть и познать, что же это за невероятная таю и чего она умеет такого, чего не умеют другие? Поговаривали, что в Эдо считается нормальным спустить на юдзё до пятидесяти кобанов* в год. Треть годового жалования Като*!

Владельцы «весёлых домиков» в Фукуоке прилагали усилия, чтобы их заведения пусть даже отчасти походили бы на столичные. Девушки здесь тоже размещались за вертикальной красной решёткой, хотя, если судить по ценам, да и общему уровню, им были положены горизонтальные решётки дайте-комисэ – жриц любви третьего разряда*. И также, как в Ёсиваре, куртизанки тут сидели со скучающим выражением на покрытых белой пудрой лицах, лишь изредка бросая взгляды из-за полуприкрытых век на проходящих мимо мужчин. Зато их услуги стоили несоизмеримо дешевле – около десяти моммэ. Като с теплотой подумал об одной из юдзё – Сайери, с которой обычно уединялся в выходные дни.

А вот старшее поколение ещё помнило бордели в Нагасакэ, когда оттуда не изгнали португальцев. О, их заведения ничем не напоминали утончённые дома удовольствий японцев, зачастую это были вообще слегка перестроенные склады. Внутри вам не предлагали послушать музыку или поговорить о поэзии. Зато там были женщины. Отовсюду, где бывали корабли намбандзинов, они привозили рабынь, и кое-кому из знакомых Като удалось попробовать даже чернокожую, несмотря на байки, что они насылают проклятие «потери стрючка». Развратные китаянки, покорные филиппинки и даже европейки, у которых, как рассказывали, на теле не было ни одного волоска. Самурай почувствовал, что его эротические грёзы пробудили кое-что в недрах хакама, и пришпорил коня – времени на развлечения не было.

Като хорошо знал, где находится тюрьма, поскольку неоднократно бывал там. Разумеется, не в качестве заключённого, а как раз наоборот – помогал «разгрузить» это заведение. Содержали там лишь приговорённых к смерти преступников, а вот штатной должности палача не существовало. Право вершить правосудие предоставлялось даймё, равно как и выбирать способ казни приговорённых. Использовали повешенье, утопление, распятие на кресте, но большинству преступников всё же просто отрубали головы. И занимались этим… самураи. Как правило, устанавливали «дни казней», во время которых отправлялись на тот свет целые партии заключённых. Дело в том, что с тех пор как Токугава Иэясу победил своих противников и установил мир во всей Японии, буси, скажем так, негде стало практиковаться в воинском искусстве. Вернее, не на ком. Лишь на севере остались непокорные эдзо*, но север далеко. Като за свои тридцать шесть лет не был ни на одной войне, но это не означало, что ему не доводилось убивать. Случались в его жизни и поединки чести, что, кстати, было запрещено указом сёгуна. Бывали стычки с разбойниками. Но Като считал, что воин должен как можно чаще тренироваться именно в лишении жизни другого человека, а не просто в победе над условным противником в додзё*. И макивара* – это не человеческая плоть, хоть и имитирует её. Поэтому он периодически ездил на казни, где практиковался в обезглавливании всяких убийц и насильников.

Начальник тюрьмы дважды прочёл приказ даймё и сделал вид, что тщательно изучает инакан* господина Курода. В конце концов он удовлетворённо хмыкнул, почесал волосатой пятернёй за пазухой, распространив волну запаха пота, и пролаял приказ двум помощникам. Спустя несколько минут из ворот грубо вытолкнули высокого молодого человека европейской внешности, одетого в какое-то рваньё. Не удержавшись на ногах, юноша растянулся в пыли.

– Он ваш, господин, – небрежно поклонился тюремщик.

Като проигнорировал наглеца и, брезгливо ткнув иезуита носком сандалии, произнёс:

– Вставай, идём со мной.

Монах с трудом поднялся, кое-как помогая себе связанными руками.

Подойдя к лошадям, самурай достал кодати и заметил, как христианин вздрогнул и что-то забормотал. «Молится, – догадался Масасигэ. – Видать, решил, что пришёл его смертный час». С непроницаемым выражением лица он перерезал верёвку, стягивающую кисти рук христианина, невольно задержав при этом дыхание – от заключённого невыносимо смердело.

– Ты говоришь на нашем языке? – спросил он, отступив на шаг.

– Хай, – пробормотал тот, растирая запястья.

«Видимо, этот невежа недолго пробыл в Японии», – решил Като. Потому что к самураю следовало обращаться «господин». За такое неуважение и головы можно лишиться. «Или, наоборот, достаточно долго, – внезапно осенило его. – Ведь сейчас за сохранность его головы я отвечаю своей! Ладно, отложим на время правила этикета, нужно ещё кое-что объяснить этому вонючему варвару».

– Мы едем в Фукуму, там ты поступишь в распоряжение господина Симоды, – растолковал иезуиту Като. – Если попытаешься бежать, я тебя снова свяжу. Если попытаешься ещё раз – отрублю тебе руку. Ты понял, что я сказал?

– Шимода-сан? – с чудовищным акцентом переспросил монах, и самурай догадался, что тот думает, будто это его так зовут.

– Нет, болван, меня зовут Като Масасигэ, – он ткнул пальцем себе в грудь.

– Като? – повторил монах. – Като Машашигу?

«Амида Будда!» – мысленно закатил глаза «Машашигу».

– Маса… – он понял, что учить варвара бесполезно и махнул рукой. – Като! Като-сан! Понял?

– Като-сан! – несмело улыбнулся христианин.

– Чему ты улыбаешься, идиот? – пробормотал Масасигэ. И уже громче произнёс: – Ты побежишь, – он ткнул монаха в грудь и изобразил пальцами бегущего человека, – я, – он снова достал кодати и чиркнул по воздуху над его правой рукой.

Иезуит изменился в лице, поскольку клинок, несмотря на короткий замах, разрезал воздух с очень характерным свистом.

– Я понимать, – выдавил он.

– Я и не сомневаться, – передразнил его корявую речь самурай, убирая меч в ножны.