Старик задёргался, потряс седой бородой в отрицании. Хиленько улыбнулся.

– Что же она, ваше величество, вещь какая? Разве ж можно живого человека так забрать?

– Так я ж на службу! И княгине отступные заплачу, да и лекарка в накладе не останется. Королевская служба почётная, да барыши хорошие.

– А вы сами у неё и спросите, я скажу ей, чтобы зашла.

– Кого?

– Так целительницу, – Верех не понял. Как и я.

– А что её спрашивать? Решать же мужчины должны. Да и вдовица она, под княгиней, княгиня пусть с нами отпустит.

 Верех судорожно собрал руки в замок, развёл, снова сцепил.

– Вы не поймите меня неправильно, ваше величество, но наши порядки и законы несколько отличаются от ондолийских. У вас же как: женщина сама юридически силы никакой не имеет. Даже если круглая сирота, за неё сюзерен ответ держит. У нас иначе: что мужчина, что женщина равны. Мы не можем никого неволить.

 Не выдержал старик, отвёл глаза. Терпеть не могу, когда переглядеть меня пытаются. Мне хорошо известны их порядки, но думал, что старик трусоват, чтобы мне так носом ткнуть. А он нет – весь дрожит, но отстаивает мою Полёвку.

– Стало быть… так и поступим. Пусть зайдёт. А жених её против не будет?

 Советник поёрзал на сиденье, но вновь поднял белесые глаза.

– А у них надобно и спросить, ваше величество. Я им не хозяин.

 Как в Верехе соединяется такая жадность с такой же по размеру набожностью… диву даюсь.

 Ондолиец за ужином прижал советника к стенке своими расспросами. Только советник не был бы советником, кабы так легко прижимался. Не поняв даже о чём и о ком его спрашивали, ответил как водится: без сучка и задоринки. Не зря кормится с моего стола, ой не зря.

 Пришлось поведать о том, что любопытство пересилило и я, нарядившись прислужницей всё же сходила поглядеть на короля, да и подлечила. Чем и вызвала к себе нежеланный интерес.

 И не зря я ему правду замалчиваю.

– Епитимия у меня, княгинюшка. Епископ исповедовал, наложил две недели поста за ложь мою перед королём. Король, пусть и чужой, он создателем людям дан. Нельзя его обманывать. Грех большой.

– Ты рассказал об этом епископу? – сама не увидала, как начала подёргивать собственную косу в волнении.

– Так исповедь, княгинюшка. На духу будто. Всё поведал.

 Старый дурак. Но и лучше его никого нет. Не удивлюсь, если окажется, что тот представитель создателя, который епископ, ведает обо мне много больше положенного.

– Иди Верех. Иди. Иди постись, да молись. Чтобы создатель отпустил твои грехи. Да не переборщи! А то помрёшь от голоду, в эпитафии так и напишу: сдох от усердия в голодании. Гостю скажи, что завтра пусть приходит. Часа в три пополудни.

 Некуда тянуть. Надобно уже порешать все вопросы с гостем, да в дорогу отправлять. А то удумал: торги затеял, да приблуд своих сегодня в корчму отпустил. Будто осваиваются.

 Дальше зашёл Алирик.

 Голова поднята, взгляд открытый. Голубые глаза смотрят так, будто и нет за ними никакой вины.

– Зачем сказал ондолийцам, что лекарка, что они ищут, твоя невеста?

– Им наши законы чуждые. У их женщин своей воли нет. Встретили бы вас где-то без охраны, да и забрали бы с собой – сесть не предложила, а ему, будто и не надобно. Стоит себе спокойно, ответ держит.

– Защитить, значит, решил? – кивнул. – А как понял, что меня ищут?

 Усмехнулся.

– А кого ещё? Молодая, рыжая. Кто из замковых мог короля заинтересовать?

– Я случайно. Помогла ему боль снять. Не признал княгиню, сам себе нарешал, что я целительница.

 Алирик вновь кивнул. И кажется мне, что кивнул бы он на что угодно, что услышал сейчас.

 Вопрос тут другой поглавнее: зачем я перед дружинником отбрехиваюсь? Он ведь не указ мне.

 Долго ли, коротко ли…

 Да надо идти. И хочется увидать его вот так, без стен. И боязно. Я и не гадала, что ондолиец так лютовать станет. А он грызётся за каждый грош, словно последнее за тот мёд и рыбу отдаёт. И отбывать не собирается.

 Идти решила днём. Ночь коварна и нежна в своём коварстве. Словно, с её приходом, мысли манкие разум застилают.

 Дождалась, пока пирожки подойдут в печи и отправилась.

 Ветер сегодня разгулялся не на шутку. Суровый, но такой тёплый. Несётся прямо с моря на мой старый замок, проверяя того на прочность. А Итвоз не сдаётся. Тогда захватчик идёт на хитрость – рассеивается и маленькими, сильными потоками юркает по щелям, каковых немало. Несутся маленькие разбойники, догоняя друг дружку, сливаясь в одно, мчатся по коридорам замка, будто бы дразнят того, зовут вековой камень бросить своё место и с ними…

 Гул то стихает, то разрастается. Даже сюда, в тайные проходы попадает.

 Ну, нечего тянуть. Сняла стену и вошла в кабинет. Холст картины за спиной снова стал чётким, не успела я поднять глаза на мужчину за столом, как в полотно за моей спиной влетел… деревянный колышек. Аккурат туда, где был мой нос секунду назад.

 Перевела взгляд – Файлирс даже не глянул на меня, будто и не заметил. Сидит, большим охотничьим ножом точит деревяшки, превращая их в острейшие дротики. Глаза в пол лица так внимательно следят за лезвием, будто ничего важнее этих деревяшек сейчас и нет.

 Обернулась – картина старого мастера когда-то передавала буйство природы, праздник силы и красоту Эстесадо. Сейчас она была усеяна кольями, точно дикобраз.

 Силуэты двух девушек, танцующих на лугу теперь можно разглядеть лишь крепко постаравшись.

 Испугалась я не на шутку. Куда бы не попал мне такой дротик – смертельно бы то не было, если не отравлен. Но жути нагнал ондолиец. Стиснула покрепче поднос с пирогами.

 Несколько мгновений я только слышала ветер. Король, если и сдвинулся, так только подбородок повыше задрал.

– Вы искали меня, ваше величество…

 Ничего… потом усмехнулся некрасиво. Отталкивающее, жестокое лицо стало ещё страшнее.

– Напутала ты, девка. Я не искал.

 И правда. Будет ли король искать кого-то там. Не так сказала. Он приказал, я пришла. Ему, что я, что десяток других – все на одно лицо.

 Пирожки ещё эти… стиснула поднос покрепче. Металл тут же нагрелся от моих ладоней.

 Жар затопил, кажется, и корни волос. Скосила взгляд – кожа над платьем пятнами красными пошла.

 Мало того, что много на себя взяла, так и стою тут теперь, пылая, как печка.

– Вы приказывали, чтобы я явилась… ваше величество.

 Тот продолжил точить.

– Странное что-то с моей магией стало. Аккурат после твоего лечения… или место у вас тут такое… хорошее… – будто сам с собой говорит. Только раз глянул своими глазищами. Будто в душу посмотрел, – сколько бы я силы не расходовал, та всё не убывает, – дёрнул головой, – не объяснишь, лекарка?

– Нечего объяснить. Боль сняла, а остальное само. Питаетесь хорошо, от дел государственных отдыхаете. Вот резерв ваш и полон.

 Рано заметил, ох рано. Я-то понадеялась, что ему долго не придётся сильно силой пользоваться.

 Но это даже хорошо, хоть и грустно.

 Зря я беспокоилась, что Файлирс по Полёвке своей заскучает. И вроде полегчать должно, что никуда он меня не увезёт, а только недовольство затопило. Он меня затем и искал – чтобы объяснила, отчего сила его не убывает. Только если я ему объясню – ничего хорошего меня не ждёт. Окромя войны, да каменного мешка.

 Будто по лезвию иду. Как бы его отвлечь от этих мыслей…

– У нас хороший край, благодатный. Люди наши здоровы, маги сильны. Всегда так было… Изобилие в еде, да воздух морской. У любого мага здесь резерв быстро восполняется. Вам тут, ваше величество, пирогов велели передать.

– Ну неси, раз велели.

 Приближаться к нему… ноги не идут. Страшен король, хоть и выглядит спокойным. Только нахмуренные брови, над лупатыми глазами верить показному спокойствию не дают.

 Пока приближалась к столу, так погано стало, изнутри эта погань топит. Сам не ведает Файлирс, что издевается. Он угощения отведать хочет, а мне каждый шаг к нему – мука.