Вернувшись в гостиную, я включаю стрим, допиваю бокал и снова наполняю его. Я ощущаю странную эйфорию, будто я влюблен.
2
Утро
Еле разлепляю глаза и первое, что я вижу – это семь пустых банок пива.
Долбанный перегар.
Встаю с дивана и не могу пошевелиться, всю спину сковало болью из-за неудобного положения во время сна. Медленно двигаю плечами, восстанавливая кровоток. Первым делом иду в спальню, чтобы напомнить Лисе, что ей нужно нахрен исчезнуть из этой хаты. В спальне ее нет, поэтому я открываю шкаф, чтобы проверить забрала ли она свои вещи и обнаруживаю, что ее вещи все еще на месте. Меня это жутко злит. Захожу на кухню, но здесь тоже пусто. Тогда я иду в ванную, резко открываю дверь и вижу, как она сидит в воде поджав ноги. На ней наушники, а в руке моя бритва Gillette. Это выглядит даже комично, потому что этой бритвой максимум она может срезать только верхний слой кожи.
Я снова срываю с нее наушники, как будто это становится традицией перед разговором с ней.
– Какого хера ты делаешь?
– Не мешай мне, – трагично говорит она и это усиливает мою злость.
– В этой хате ты этой хуйней страдать не будешь! – выхватываю свою бритву и вещаю ее на специальный крючок. – Вставай и пошла нахуй отсюда.
Она молча сидит, обняв свои костяные колени. Около минуты я стою и жду, когда она соизволит добровольно покинуть ванную, но она продолжает сидеть. Вспышка ярости захватывает меня и я, дернув ее за руку вверх, вытаскиваю из воды. Она стоит в ванной на ногах и снова не двигается.
– Я тебя прошу, ну выйди ты по-хорошему.
– А что будет по-плохому? Ты меня убьешь? Ну так давай, – ее голос жертвы меня просто выводит из себя.
Я вытаскиваю ее из ванной за талию и опускаю на пол, она сразу же падает на колени и сгибается плача. Ее слезы не вызывают во мне ничего, кроме отвращения.
– Когда я вернусь, чтобы тебя здесь не было.
Выхожу из ванной, накидываю кожанку и выхожу из дома. Дойдя до ближайшего кафе, я беру самый большой стакан «Американо» и сажусь за стол у окна. Погода совсем не ладится, все небо затянуло тучами, будто у природы сегодня тоже тяжелый день. Смотрю в окно, наблюдая за прохожими и проезжающими машинами, на долю секунды мне начинает казаться, что меня не существует, я будто сторонний смотритель, но уже через мгновение все возвращается на свои места. Не допив кофе выхожу из кафе и иду в сторону дома матери.
Она встречает меня на пороге, и я впервые замечаю ее мертвенно бледную кожу.
– Тебе плохо? – с порога спрашиваю у нее.
– Проходи, – она вяло улыбается, но пытается скрыть свою слабость.
– Мам, если тебе плохо, то я хочу знать об этом сейчас, – разуваюсь и смотрю на нее.
Она ведет меня на кухню, я сажусь за стол, она пододвигает ко мне эклеры с заварным кремом, которые я обожал все свое детство и опускается на стул напротив меня.
– Мам…
– Наливай чай и кушай, – она меня прерывает, доставая пиццу из духовки.
Я вижу, как ей тяжело начать разговор и поэтому не давлю на нее, вместо этого, я наливаю себе чай и беру эклер, будто это все еще самая вкусная еда на планете. Я ем и пытаюсь не смотреть на нее, давая ей время и пространство.
– У меня завтра операция, – тихо произносит она.
– Все будет хорошо, как и всегда. Да, мам? – поднимаю на нее глаза.
– Нет, Филипп, не будет, – она не смотрит на меня.
Она называла меня по имени только в моменты моих серьезных проступков или когда хотела обратить мое внимание на что-то важное.
– Что значит не будет?
– Никаких гарантий, что я буду жить, – ее голос хоть и грустный, но в нем нет паники или страха, будто она уже смирилась.
– Зачем тогда эта операция, если нет гарантий? Вдруг в твоем состоянии ты не переживешь ее?
– Чтобы использовать шанс.
– Всего один? – грустно хмыкаю я и беру кусок пиццы.
– И мне этого достаточно.
– Я не хочу тебя терять, – я кладу свою руку поверх ее и чувствую ее пергаментную кожу.
У меня сжимается сердце.
– Прости нас, сынок, что мы у тебя такие непутевые, – мама начинает плакать.
– Мам, ну ты чего? Какие непутевые? Что за глупости? – я встаю со стула, подхожу к ней и обнимаю.
– Я написала завещание. Все, что у меня есть отойдет тебе.
– Мам, не говори об этом.
– Я должна тебе все сказать, пока еще могу.
– Что значит пока еще?
– Код от сейфа – день рождения моей сестры, там мало наличности, но там храниться несколько дорогих колье, которое мне дарил твой отец до того, как потерять все…
– Мам, хватит, не хочу сейчас это слышать.
– Ты должен быть готов.
Она замолчала, и я не решаюсь нарушить тишину. Я стою несколько минут обнимая ее и только потом снова сажусь на стул.
– Как у тебя дела? Давно ты мне ничего не рассказываешь.
– Да и зачем тебе эту грязь знать? – грустно улыбаюсь ей.
– Ты жил с какой-то девочкой, жениться не собрался? – ее мягкий голос успокаивает меня, точь-в-точь, как в детстве.
– Сегодня она съезжает от меня, – ухмыляюсь.
– Съезжает?
– Да, мам, – беру еще один кусок пиццы, – понял, что ошибся, когда выбрал Лису.
– Лису? – хмурится она.
– Алису, – поясняю ей.
– Есть кто на примете? – хитро улыбается она.
– Нет, но вчера я увидел девушку с идеальной внешностью, она намного пунктов подняла планку.
Внезапно вспоминаю, как дрочил на нее и от стыда горят щеки.
– А что это щеки-то горят? Влюбился? – радостно спрашивает мама.
– Да перестань, я увидел ее мельком в магазине.
– И она так в душу запала? – не унимается она.
Мне неловко от того, что мама думает совсем о другом, не связанным с тем, чего на самом деле хочу от той брюнетки. Хотя в глубине души, конечно, я влюблен.
– Мам, я явно не ее типаж. Она прям как отель «Four Seasons», а я как мотель на окраине города.
Мама хмурится и молча смотрит на меня, будто я не донес до нее суть своей мысли.
– В смысле, таким как она, не нужен такой панк как я, – я указываю на свои длинные волосы и татуировки.
– Так тебе не нравятся все эти странные девочки, что окружают тебя? –улыбка оживила ее лицо.
– Нет, мам, совсем не нравятся. Раньше нравились, но сейчас я хочу совершенно другого для себя.
– Почему ты не можешь быть панком внутри? Без всей этой внешней атрибутики? Да и ты же не анархист, – смеется мама.
– Быть панком внутри? – улыбаюсь я. – Тогда я буду таким как все.
– Если тебя из толпы выделяет только внешность – то тебе стоит пересмотреть свои взгляды на жизнь.
Я нахмурился и замолчал, осознавая, что в ее словах что-то есть.
– Везти меня в больницу не надо, только забрать, – она вдруг переводит тему.
– А как же поддержать перед операцией?
– Только забрать, – она дважды легко постучала своими пальцами по моей руке, будто акцентируя на своих словах.
– Только обещай, что ты будешь в порядке, – грустно говорю я, понимая, какой это абсурд.
Она лишь улыбается в ответ.
3
Я стою в холе больницы с цветами и маминым гражданским мужем. Он переживает, и куда больше, чем я, отчего мне становится не по себе.
– Все будет хорошо, – подбадриваю его.
Он смотрит на меня и в его глазах застыло отчаяние.
– Ты знаешь то, чего не знаю я? – все мое приподнятое настроение улетучивается, оставляя место для страха.
– Не могу сказать, – резко отвечает он.
В нем армейская выдержка, да и после выхода на пенсию он так и не стал нормально разговаривать, все его ответы будто по уставу.
– Что значит не можешь?
– Обещал.
До меня медленно доходит, что мама взяла с него обещание не говорить, как все плохо на самом деле.
– Я тебя прошу, скажи в чем дело, – слезы жгут глаза, но я не даю им пролиться.