Второй сын Матвея и Клавдии Андрей, живший с родителями в одной деревне, на рыбную ловлю смотрел без энтузиазма. Это занятие могло вызвать в нём интерес только лишь как повод выпить с мужиками на природе. А так, чтоб за рыбой, – нет, это было не его.

Ну и вот внук Валерка – младший сын дочери Натальи. Жили они не очень далеко, в городе, который был примерно в полтораста километрах от их деревни. Валерку вот уже шесть лет, начиная с третьего класса, каждое лето привозили на каникулы к деду с бабой. За эти годы внук и сделался Матвею главным компаньоном по рыбной ловле.

Старик вынул из шкафа удочки, осмотрел их со всех сторон, погладил рукой, сметая пыль, скопившуюся за зиму, и отставил в сторону. Следом был извлечён небольшой деревянный ящичек, в котором лежала разная рыбацкая мелочёвка: тонкая свинцовая пластинка для грузил, моток лески на пластмассовой бобине, крючки в бумажном кулёчке, карабинчики, несколько разнокалиберных поплавков: фабричных пластмассовых, самодельных из гусиных перьев, покрашенных наполовину красным лаком для ногтей, и винных пробок с воткнутой по центру спичкой.

Матвей внимательно всё рассматривал, аккуратно перекладывая с места на место. Намотав на кулак, потянул леску, пробуя на прочность, – вроде держит. Потянул сильнее – нет, порвалась. Подумал: «Ничего, карася выдюжит, да и Валерка обещался в этом году новую привезти». Просмотрев всё своё рыболовное снаряжение, старик сложил его обратно в шкаф.

Но главной рыбацкой ценностью у Матвея была двухместная надувная резиновая лодка. Он выписал её по почте лет десять тому назад и берёг с тех пор как зеницу ока. После каждой рыбалки тщательно сушил, протирал тряпочкой швы, чтоб не дай бог не загнили, не запрели. Зимой хранил лодку в расправленном виде под своей кроватью, время от времени подкачивал, проверял, всё ли в порядке, нет ли заломов. Лодка и сейчас ещё лежала там. Однако в последние годы старик стал опасаться рыбачить с лодки один, да и тащить три с лишним километра до озера шестнадцатикилограммовый мешок было уже тяжеловато. «Вот Валерка приедет, тогда и с лодки порыбачим, а пока так, на бережку посидеть можно, – подумал Матвей, закрывая шкафчик и твёрдо решив, что если погода не испортится, то сходит послезавтра, в четверг, на рыбалку на Звонихинский пруд. – Может, и поклюёт, а нет, так хоть у воды побуду».

Часов в семь поужинали и вышли за ограду ждать из стада корову с овечками. Клавдия села на вкопанную у калитки лавку, а Матвей остался стоять, облокотившись на штакетник. Солнце садилось как раз туда, откуда вечерами возвращалось в деревню стадо. Прикрыв ладонью глаза, старик посмотрел в конец дороги, но никого ещё не было видно.

Из дома напротив вышла встречать свою трёхгодовалую корову Зина Суслова – одинокая семидесятилетняя сухонькая старушка. Увидев соседей, махнула Заречневым рукой:

– Здоро́во живём!

– Милости просим, Семёновна! – махнула в ответ Клавдия. – Иди к нам, посидим.

Соседка, держась одной рукой за поясницу, перешла через дорогу и села рядом с Клавдией:

– Ну давай посидим, пока нет коровушек наших. А то за день натопталась я чего-то, поясница с ногами, прям, отваливаются.

– Кого делала-то? – поинтересовалась Клавдия.

– Так кого… Мало ли… Дела найдутся. Дом не велик, а лежать не велит. Не зря говорят же.

– Это да, летом-то сидеть некогда.

– Так, хоть и зимой! Печку истопи, снег почисти, скотину накорми. Только что огорода нету.

– Ага… – соглашалась Клавдия, кивая головой. – А у меня сегодня голова чего-то весь день гудит да кру́гом идёт. Не знаю с чего. Давленье, наверное, опять подскочило.

– Ну чего там, Матвей, не видать? – глянула на старика соседка. – Не идут ещё?

Тот снова приложил ладонь ко лбу, закрывая глаза от солнца:

– Нету, чего-то припаздывают сегодня.

– Зря ноне Стёпку Устьянцева в пастухи взяли, ненадёжный он. – Зина сняла с головы сбившийся платок, расправила его и, пригладив волосы, повязала заново. Пожаловалась: – Воло́с-то уж ничё не остаётся. А раньше-то, ох и косища у меня была! Загляденье, а не коса. А сейчас…

– На что она тебе сейчас, коса-то? – усмехнулся Матвей. – Парней завлекать? Так им, окромя волос, ещё кой‑чего надо.

– Да какие уж парни в мои годы, – тоже усмехнувшись, махнула рукой соседка. – Мои парни все закончились. Так, ежели только старичка какого завалящего заманить. А то одной‑то уж шибко тяжко управляться становится.

– Так, может, к сыну тебе? Он же у тебя в казённой квартире живёт, с удобствами, – посоветовала Клавдия. – Не зовёт?

– Ой, нет, Клавушка… Они там и так вчетвером в двух комнатах живут, да я ещё припруся. Мешать только? Нет, лучше уж старичка.

Все тихонько засмеялись.

– Так что, ежели есть кто у вас на примете, давайте, засылайте сватов. Сразу согласная! – захохотала пуще прежнего Зина, но осеклась, остановила себя. – Ой, господи прости… Расхохоталась не к добру, видать. Совсем бабка из ума выжила под старость-то лет.

Справа неслышно подошёл Фёдор Гуменников. В соседях с Заречневыми они жили давно, считай, уж лет сорок, с тех пор как в начале пятидесятых собственноручно поставили себе на этом месте дома. Фёдор был на десяток лет помоложе Матвея, долговязый, с годами ссутулившийся и сделавшийся совсем лысым, с длинными жилистыми руками, и с длинным же, вислым носом. При разговоре он слегка подшепелявливал, говорил, что с войны это у него осталось, после ранения.

– Чего хохочем? – спросил Фёдор. У него получилось «Цего хохоцем?»

– Ой… здорово, Фёдор, – утирая глаза краем платка, кивнула ему Зина. – Нам уж сейчас палец покажи, так хохотать будем. Ума-то совсем не стало.

– Ладно наговаривать-то на себя. – Фёдор вынул из кармана мятых брюк пачку сигарет, но на него сразу недовольно покосились.

– Курить, что ли, собрался? – нахмурилась Клавдия. – Иди, вон, к себе, там и кури, а на нас нечего дымить. Табакур.

– Ладно, не ругайтесь. – Сосед спрятал сигареты обратно. – Я машинально (вышло «масынально»). Не видать ещё стадо-то?

– Придут, никуда не денутся.

Зина глянула на Фёдора:

– Чего курить-то никак не бросишь? Не накурился за жизнь ещё, что ли? Усы-то, вон, жёлтые все.

– Да они у меня завсегда такие были.

– Как это – завсегда? Растут, что ли, они у тебя уже жёлтые? Не курил бы, так и нормальные бы сделались.

– Так вот не могу заразу эту никак бросить, понимаешь (понимаес). Тянет. Да кого уж тут бросать-то? Восьмой десяток шпарит, всё одно помирать скоро. Да я раньше-то махру ведь только курил, а она не такая вредная, как покупной‑то табак. Это вот… лет пять только на сигареты-то перешёл. Удобнее с ними: достал и кури сразу, крутить ничего не надо.

– Это кто же тебе такое сказал, что махорка не такая вредная? – усмехнулся Матвей. – Кто ей торгует, однако?

– Да нет. Так, слышал где-то. Дескать, чище она, здоровее, а покупной химией ещё какой-то обрабатывают. Не знаю.

– Да ну, глупости, – возразила Клавдия.

На какое-то время умолкли.

– Да, чего сказать-то ещё хотел! – вдруг снова оживился Фёдор.

Все посмотрели на него.

– Говорят, Ленинград-то теперь по-новому звать будут.

– Как это, по-новому? – не понял Матвей.

– А вот так! На попятную переименовывают, в этот, как его… в Петербург. Санкт-Петербург. Дескать, как при Петре-то ещё было. При Первом. Выходит, тогда не по-новому, а наоборот – по-старому, – он тихонько засмеялся. – Во как!

– Да ну… Выдумываешь чего ни по́падя, – недоверчиво махнула рукой Клавдия. – Какой ещё… бург…

– Ничего я не выдумываю, – обиженно нахмурил брови Фёдор. – Райка моя сегодня в магазине слыхала. В газете, говорят, прописывали, да и по телевизору говорили. И это ещё… Японцы, говорят, острова назад себе требуют. На Дальнем Востоке.

– Какие острова? – глянула на него снизу-вверх Зина.

– Курильские.

– Ну и чего?

– Как это чего? Острова-то наши после войны стали.

– Ой… – соседка поморщилась. – А тебе велика забота? Пущай у кого надо голова и болит об островах этих. Нам-то чего?