Но, о Будда, как же я хотел вспомнить, какого это – чувствовать еще хоть что-то, кроме злости, обиды и боли. Иногда усталости. Я пытался что-то создавать. Я изливал свою боль в картины, гнев в музыку, усталость оставалась на холстах вместе с иероглифами. Я создавал что-то и тут же уничтожал. Песню хоронил в недрах своей памяти, картины разламывал на мелкие куски, тонкую бумагу разрывал. Горшки разбивались, вышивки топились, стекло сбрасывалось с крыш. Муза боялась меня, потому что даже ее я избивал, изливая злость.

Довольно продолжительный период я с головой уходил в изучение искусства и мотался по всевозможным выставкам и концертам. Я лично видел величайших художников, музыкантов и скульпторов, шедевры которых сейчас продают за баснословные деньги или бережно хранят в лучших музеях мира под семью замками. В моем сердце явственно отпечатался один случай на выставке «Мир искусства» в начале 1902 года. Я оказался один в Москве, бродил меж масляных полотен, внимательно вглядывался в мазки, композицию, выискивал то, что откликалось бы в моей душе, но, к сожалению, не находил ничего. «Пора уходить», – подумал я, протяжно зевнув, но вдруг в самом углу на противоположной стене узрел нечто, что магнитом потянуло к себе. Я, как завороженный, зашагал, не отрывая взгляд от мрачной продолговатой фигуры на столь странном и необъяснимом фоне. Я застыл без движения, пытаясь разглядеть очертания лежащего с заломанными руками худого и истерзанного существа со стеклянными впалыми глазами, выглядывающими из черноты уставших синяков.

Я стоял и смотрел, не моргая и не понимая, почему в мою душу так неконтролируемо заливается липкий страх. Сбоку возникла худощавая фигура красивого мужчины с прямым носом, усами и волнистыми, чуть растрепанными волосами. Он без отрыва смотрел на меня, приоткрыв дрожащие губы. Я покосился на него недоверчиво.

– Вам нравится эта картина? – поинтересовался он.

– Более чем… Я уже собирался уходить, но вдруг приметил ее. И вот все стою, не могу оторваться.

– Мне приятно слышать, что мое творение так отзывается в вас, для ее создателя это лучшая награда.

– Вы ее художник?! – воскликнул я. – Как ваше имя и, прошу, расскажите, кто это?

– Мое имя Михаил Врубель. Это картина «Демон поверженный». Вы знаете, кто такой демон?

– Я догадываюсь, – сказал я недоверчиво. – Вам нравится рисовать зло?

– Разве демоны – зло? Разве не заслуживают они сочувствия? Они восстали против Бога и им же были изгнаны. Они обречены на вечное страдание, знаете отчего?

– Отчего же? – спросил я, переполняясь волнением.

– От бессмертия и одиночества. Вы мечтаете о бессмертии?

– Я бы ни за что не согласился на бессмертие, – ответил я, тяжело дыша.

– А демон не может выбрать. Он знает все, но не может сделать ничего. Он не может даже полюбить, понимаете? Он одинок настолько, что сама смерть отворачивается от него, понимаете? А ведь демон – это еще и состояние души. Я тоже демон. Вы сейчас уйдете, да? Вы тоже считаете меня сумасшедшим?

– Нет-нет, что вы! Я понимаю, о чем вы говорите… Теперь и я вижу здесь демона… У него переломаны руки и крылья, он изможден, а его глаза… Они будто светятся… Сколько вы их рисовали? От них словно пахнет свежей краской.

– Это не его глаза! – вскричал художник, обезумев. – Я не могу их нарисовать! Глаза демона – это основное, понимаете?! Это все: боль, страдания, надежда, сила и сам Бог! Я всегда начинаю рисовать именно с глаз. Если глаза не получаются, значит сама картина будет ни к черту, понимаете?! Я каждую ночь вижу демона и смотрю в его глаза! Я знаю, какими они должны быть! Я не сплю уже одиннадцать дней, не ем и не могу найти покоя! Каждое утро я прихожу сюда и перерисовываю его лицо. Но оно не такое! Я вижу другого демона, но перед вами не он, понимаете?!

Я жалостливо смотрел на него. Он понимал меня, как никто на этом свете. Он изобразил здесь меня, такого же растерзанного, переломанного и уставшего быть. Врубель до сих пор не сводил свой пристальный взгляд, его зрачки то сужались, то расширялись, на лбу появилась испарина. С ним происходило что-то странное, что навеяло ужас даже на меня. Я опустил глаза и попятился.

– Нет, я все же не прощу себе, если не скажу вам этого! Молю, посмотрите на меня еще раз! Я… Мне… Мне нужны ваши глаза! Я сойду с ума, если не нарисую именно их! Я не знаю, как объяснить, но ваши глаза – это глаза моего демона, понимаете?

Я стоял в шоке. Он невооруженным глазом увидел во мне то, что другие не могли разглядеть и под лупой. Впервые в жизни я почувствовал себя не одиноко. Этот смертный безумец с помощью кисти и красок прочувствовал то, что, как мне казалось, чувствовал только я. Но неужели я демон? Неужели я выгляжу именно так? Таким же жалким, уродливым, сломленным и изможденным. Этот художник показал мне себя со стороны и демонстрировал всем посетителям в зале. Они считали его сумасшедшим, а я гением.

Я согласился помочь ему. На следующее утро я пришел на выставку и, встав так, как меня попросил Михаил, устремил взгляд наверх. Он трясся от волнения и хаотично наносил небрежные мазки, создавая шедевр. Когда последняя капля краски легла на холст, он разрыдался, роняя на пол испачканные кисти. Упав передо мной на колени, он прокричал:

– Спасибо вам, кто бы вы ни были! Наконец-то! Наконец-то я нарисовал именно то лицо, которое хотел! Спустя двенадцать дней я смогу лечь спать и взять в рот хоть какую-то пищу! Если бы не вы, я бы вскоре умер!

Я был тронут. На следующий день я еще раз пришел на выставку, чтобы вновь взглянуть в глаза поверженного демона, а в глубине души надеялся повстречаться с Врубелем. Я принялся искать художника и разузнал, что тот попал в психиатрическую лечебницу. Мне стало пусто внутри. Тогда я устремился на поиски всех его «Демонов». В каждом я видел частичку своей души, каждое его творение мог рассматривать часами. Я постарался забыть сумасшедшего художника, но он то и дело возвращался в мою голову. Я решил покинуть Россию как можно быстрее, но не смог и пришел к Врубелю вновь.

Через несколько месяцев его выпустили из клиники доктора Усольцева. Я поспешил встретиться с ним. Он никак не ожидал снова увидеть меня. Я хотел говорить с ним, просто говорить. Про его картины, про его демонов, про его самочувствие. В его словах я слышал собственные мысли. «Он понимает меня», – думал я.

– Можно я иногда буду навещать вас? – спросил я его. – Вы можете даже ничего не говорить мне, просто часами рисовать. Мне нужно лишь наблюдать за тем, как вы рисуете.

– Конечно, приходите, – ответил он, слабо улыбнувшись. – Я буду рад видеть вас. В вас есть что-то, что мне точно нужно. В моей голове как раз рождается задумка масштабного и прекрасного. Я непременно поделюсь с вами. Возможно, мне снова понадобятся ваши глаза.

Я ушел. Я еле удержался, чтобы не рассказать Врубелю свою историю. На миг мне показалось, что так мне точно полегчает. Если рассказывать человеку без носа, как он болит на морозе, то он не поймет тебя. Но вдруг я нашел «счастливого обладателя носа». Я вынашивал эту мысль, сидя на альпийском утесе. Страх и боль утягивали на дно, отчего я решил впасть в медитацию. Я погрузился в нее, словно в кому. Я часто делал так, чтобы перестать чувствовать и ощущать. Я притворялся гипсовой статуей, которая костенела на морозе и на миг превращалась в мумию. Лучше, чем сон. Но не так прекрасно, как смерть. Я очнулся под слоем льда и снега. Первой моей мыслью было рассказать Врубелю о себе. «Я хочу хотя бы одну его картину! Пусть он нарисует что-нибудь для меня!». Я побежал вниз по склону, не разбирая дороги.

Какой год на дворе? Я ушел от него в конце 1903. Подключив все свои связи, я понял, что Врубель вновь попал в психиатрическую лечебницу, а на календаре стоял 1910 год. Я пробрался в клинику доктора Усольцева, по запаху найдя нужную палату. Войдя в нее, я увидел человека, который изменился до неузнаваемости. Болезнь скосила его, выпитала все соки, гасила и гасила огонек внутри. Он стоял под открытой форточкой, бесцельно смотря вдаль. Его красное лицо выдавало прогрессирующую горячку.