Профессор называл меня самородком, всегда выделял среди остальных китаистов и находил время побеседовать. Он фанател по древности, хотя сам был уникальным ее представителем. В свои 35 он выглядел на все 40, имел небольшую проплешину на затылке, всегда носил очки с огромными линзами, заметно увеличивающими его глаза, и поочередно сменял три клетчатые рубашки. В отличие от Сунь Укуна, от него неизменно пахло древностью и ветхостью.

Я никогда не сомневалась, что хочу писать диплом именно с ним. Еще давно в моей голове возник вопрос о том, кто создал кого. Боги создали людей или люди создали богов? После общения со многими из них я поняла одну простую вещь: они мало что решали и почти не умели созидать. Все творения выходили из-под их легких рук скорее случайно. То и дело у меня закрадывалось ощущение, что когда-то давно им будто выдали инструкции, которым они неукоснительно следовали по сей день. Они законсервировали себя и уже тысячи лет соблюдали один и тот же распорядок, питались почестями людей и не задавали лишних вопросов о том, кто или что в действительности правит этим миром. При этом истоки давно позабылись, а все будто появилось когда-то само собой. Как ребенок развивается девять месяцев из одной-единственной клетки, так и мироздание сформировало собственные формы и законы.

Ко всему прочему боги в панике теряли голову от всего нового и неизведанного. Они ненавидели Нэчжу за то, что он так беспечно рвался в мир людей и постоянно что-то исследовал. Именно поэтому он с такой жадностью тянулся к Сунь Укуну. Тот адаптировался к нововведениям быстро и непринужденно, не уставал задавать вопросы и без устали искать на них ответы. Нэчжа хотел от жизни того же, но на Небе не было ни одного существа, которое могло бы дать ему это и удовлетворить его потребность.

Я так долго рассуждала на эту тему, так усердно скрипела извилинами в попытках понять, что может скрываться у истоков и могли ли люди создать богов и выстроить для них искусственные рамки. Для поиска ответов я решила писать работу про мифологическое сознание древности и исследовать источники на мертвых языках.

Моя страсть к Китаю, мертвым языкам и мифологии раздражала Андрея, он не хотел ничего слышать ни про мой диплом, ни про мою очередную занимательную беседу с профессором Войтичем. Однажды, когда он в очередной раз увидел меня за прописями традиционных иероглифов, я услышала фразу, полную раздражения: «Иногда меня не покидает ощущение, что тебе приятнее спать с этими бумажками, чем со мной». Обижалась ли я на него? Скорее нет, чем да. Я не умела злиться на него и тем более кричать. Он стал для меня заменой всего, заставил почувствовать себя человеком, а не чудовищем.

Всю жизнь мир вокруг убеждал меня в том, что я не умею любить. Даня смеялся, что мой холодный панцирь не пробьет ни один ледокол, Ао Бин (любимый сын дедушки, мой дядя) с досадой ворчал, что научил всему, вот только не способности чувствовать сердцем, Лун-ван причитал, что я стою рядом с одиночеством. И это говорили мне те, кто был для меня родным, те, кого я любила всей душой (как я сама считала). Остальные видели во мне лишь зверя и шарахались. Это ранило меня и заставляло плакать по ночам. Я хотела быть принятой и понятой, но оставалась лишь отвергнутой. Юй-ди и остальные боги смотрели на меня с бесконечным ужасом в круглых глазах. «Она показывает лучшие результаты и заставляет содрогаться от звука ее имени», «Она беспощадна и жестока, она не знает сострадания», «Уже ничто не способно пролить свет на разлагающуюся душу», «Жалкая тварь». Какие только слова я не наслушалась от богов, как только не обзывали и не оскорбляли меня. Я хотела поговорить с ними, а они выставляли в ужасе свои острые шипы. Я хотела подружиться, а они швыряли в меня молниями и мечами.

Только одно существо в этом мире говорило мне обратное. Это был даже не дедуля, который носился за мной, как за фарфоровой статуэткой, и верил в меня. Я помню, как в очередной раз рыдала, уткнувшись в подушку и захлебываясь слезами. Он тихо подошел сзади и погладил по голове.

– Что случилось у моей малышки?

– Они…они…! – я не могла сформулировать мысль из-за наполненными солью связками.

Он спокойно лег рядом и позволил мне рыдать уже не в подушку, а в него. Терпеливо дождавшись, когда я хоть немного успокоюсь, он вопросительно посмотрел на меня. Я взахлеб начала жаловаться на богов.

– Они сказали дедушке, что меня лучше убить! – закончила я, роняя слезы.

– Кто сказал? Назови лишь имя – и он покойник. А по поводу того, что о тебе говорят… Ответь мне, тебе сейчас больно? Внутри.

– Очень! Я хочу, чтобы они меня приняли, хочу, чтобы не считали чудовищем, хочу…

– Стоп! Довольно. Тебе больно, ты сама сказала это. Тогда какого черта ты ничего не чувствуешь? Они не могут залезть тебе в душу. А ты и так знаешь, что делается у тебя внутри. Ты не обязана никому ничего доказывать. У тебя же есть друзья. Они знают тебя настоящей, они видят твою душу неглиже и принимают тебя. Я не прав?

– Ты прав, Укун… Ты прав. Но Даня сказал…

– Что сказал Даня?

– Он сказал, что у меня ледяной панцирь.

– Ева, ну иглу тоже из льда и снега, а внутри пылает костер, обжигая своим теплом. Шли подальше ты всех, кто говорит за спиной, распуская злые языки и не пытаясь узнать правду. Им никогда не угодишь, они всегда найдут новую чашу яда, чтобы облить тебя с ног до головы. Они сами стоят по уши в грязи, но смеются над теми, кто испачкал подошвы.

Я смотрела на него с благодарностью. Его слова, как его кровь, заливали мои раны внутри и бережно заживляли их. Я утыкалась в его грудь и, всхлипывая, засыпала. Но какого было выносить все это подростку 13-14-15 лет? Несмотря на нечеловеческие усилия Сунь Укуна, на моей душе остались уродующие шрамы-полосы, которые иногда кровоточили и ныли. Многие установки болезненно пульсировали в моих висках по сей день. Я чувствовала себя пустыней, которой не хватало воды.

Андрей стал для меня живительным дождем, который свалился на мою голову так же неожиданно, как ливень. Я начала упиваться им, стараясь запить горький вкус оскорблений. «Я тебя люблю…». Эта фраза, как разбитое стекло, разлетелась отголосками по моей голове. Эта пуля влетела прямо в сердце и осталась там, внутри. Дрожали ноги, взрывались вены, разлетались ребра. От поцелуя на коже бурлили вулканы, от прикосновения морским узлом скручивало живот. Неужели вместе с рогами на пол в Хрустальном дворце дедушки слетели гордость, холодность и стеснение? А что, если это означает, что я окончательно стала человеком?

Я засматривалась на его четко очерченный профиль, сильные руки и глубокие глаза. Мне нравилось, что он обращается со мной бережно и помогает забыть время, когда каждый день был наполнен опасностями, а глаза кровью. По крайней мере, мне точно казалось, что мне нравится моя новая жизнь. Я чувствовала себя, как за каменной стеной, была расслаблена и спокойна, как лодка, плывущая по течению огромной спокойной реки. Я слаба сейчас? Да. Но пусть я лучше буду беззащитна и стану бояться всех вокруг, чем вновь превращусь в кровожадное чудовище, от которого шарахаются в страхе. Всю жизнь я была злым драконом, а сейчас я смогла почувствовать себя настоящей принцессой. Пусть я не вытравила из себя достигаторство, перфекционизм и принцип никогда не проигрывать, но зато рядом с ним я смогла почувствовать себя маленькой девочкой и, полностью доверившись, отдаться ему.

Андрей показал мне, что такое любовь, поэтому я изо всех сил старалась сберечь ее: я с легкостью шла на компромиссы и уступала, никогда не вымещала на нем свою злость и усталость, решала конфликты через разговоры и поддерживала во всех начинаниях. Андрей не мог скрыть раздражения к моим увлечениям. Ему все казалось, что я уделяю работе слишком много времени, называл каллиграфию бесполезным занятием, а учебники про богов детскими сказками. Я лишь грустно улыбалась в ответ, стараясь незаметно смять очередной листок с иероглифами и сменить тему на более приятную для нас обоих.