– Простите, ваше императорское величество, но вы сказали про комплимент. Смею ли я надеяться, будто моя ошибка с возрастом оказалась не в плюс, а в минус?

– В минус, голубчик, в минус, – довольно улыбнулась Мария Фёдоровна и, упреждая новый возможный вопрос, с лукавой интонацией в голосе продолжила: – А вот насколько серьёзно промахнулись, я вам не скажу, не надейтесь, – и она, эдак хитро подмигнув, неожиданно… показала Виталию язык.

– Господи, совсем девчонка, – вырвалось у него. Правда, вполголоса, но императрица услышала.

Впрочем, она не обиделась. Скорее наоборот – совершенно по-детски хихикнув, удалилась к себе, продолжая улыбаться.

«Ну как же мало надо человеку для мимолётного счастья, – подумал он, провожая её взглядом. – Особенно если этот человек – женщина».

Конспиратор из Марии Фёдоровны оказался аховый. Понятно, возраст. Срубленные Голицыным на словах полтора десятка лет на деле никуда не исчезли, вот и забывалась частенько. То взглядом Виталия одарит благосклонным, то улыбкой ласковой, а то и словом тёплым.

Пришлось даже систему предупреждений с нею разработать, как в своё время с Алексеем. Провёл по усам пальцем – напоминание: забылись вы опять, ваше императорское величество. Ну а если огладит усы двумя пальцами, значит, надо не просто вспомнить вражду, но и проявить её.

Некоторое время действовало, причём исправлялась Мария Федоровна виртуозно и почти мгновенно, комар носа не подточит. Но проходило время, и всё начиналось вновь.

Да и без этого великие князья начали кое-что подозревать. А как иначе, если на заседаниях Регентского совета их предложения никогда не проходили, зато противоположные – постоянно. И проку с того, что зачастую выдвигал их не Голицын, а люди, вроде бы неприязненно относящиеся к нему.

Опять-таки и со своими сторонниками у них то и дело неясности возникали. Тот же Константин Константинович при голосовании либо воздерживался, либо вовсе противоположной стороне предпочтение отдавал. Аналогично и Долгорукий с Татищевым. О прочих членах Совета из числа новых, принятых вместе с Марией Фёдоровной, и говорить не приходилось.

И получалось: возврат дворцов – мимо. «А раненых, кои в них ныне находятся, на улицу?! Умно придумано, ничего не скажешь!» – вмиг последовал суровый глас Боткина.

С возобновлением выплат Романовым положенных денег из казны – тоже отвратительно. Нет, с одной стороны, вроде бы возобновилось всё по старому и суммы не уменьшились. Однако это цифры не поменялись, а покупательная способность – разительно, ибо довоенный рубль и нынешний – большущая разница. Когда же Николай Николаевич потребовал учесть инфляцию, то немедленно наткнулся на гневную отповедь.

– Стыдитесь, князь! – гневно заявила Ольга. – Инфляция не вас одного затронула – всю страну. Потому ныне и впредь следует поступать по высшей справедливости. А она гласит: будем как все!

– Пусть лучше ваша черногорочка поумерит свои аппетиты! – с ехидцей добавила Татьяна. – И сестрице своей заодно о том подскажет[6]. Уж коли нам хватает, даже остаётся немало, то ей тем паче должно.

Великая княжна не солгала, не покривила душой. И впрямь хватало, да ещё и оставалось. Хотя и не потому, что много получали. Тут иное. От матушки по наследству прижимистость перешла. Причём не к одним старшеньким, сынишке тоже немалый шмат достался. Виталий о том давно догадывался, а окончательно убедился, заглянув в его заветную шкатулку. Не собирался, случайно вышло. Заглянул как-то к Алексею, а его не оказалось на месте, выбежал куда-то. Причём так торопился, что оставил её лежать открытую и на самом виду. Вот Голицын и не удержался, бросил мимолётный взгляд на содержимое.

Фантик от шоколадки, причём не один – куда ни шло. Помятый наперстник для шитья – ладно, может сгодиться. Сойдёт и порыжевшая от долгого лежания подковка – на счастье подобрал. Но вот аккуратно смотанная в рулончик бечёвка – перехлёст. А три гвоздика разных размеров – вовсе ни в какие ворота. Да и прочее в том же духе.

Немало сказали ему и лежащие в шкатулке деньги. Их, по настоянию Виталия, ещё в Оренбурге постановили выплачивать всем пятерым. Поначалу господа регенты побухтели – мол, к чему, еда бесплатная, одёжу, если надо пошить, оплатят из казны, а драгоценности – не до них нынче.

Однако Голицын упёрся. Молодые интересные женщины должны иметь хоть сколько-то на карманные расходы. И не только на румяна с белилами. В конце концов, ту же милостыню подать. Про царя и говорить нечего.

Но определили скромно – до вступления в Москву всего по две с половиной тысячи в месяц, то есть ровно столько, сколько князьям императорской крови. Да и то лишь старшим. Марии, Анастасии и Алексею и вовсе половину.

Пересчитывать лежащую в шкатулке пачку кредитных билетов Голицын не стал. И без того видно, что если и истратил из полученного Алексей, то весьма немного. А то может и вовсе ничего, поскольку пачка веревочкой крест накрест перетянута.

И это при наличии уймы соблазнов, включая тот же шоколад, мятные пастилки, леденцы монпансье и так далее. То есть угощения, которые Виталий для Алексея покупал, тот брал охотно – сластёна, но сам себе роскошествовать не позволял.

Впрочем, в нынешней ситуации эдакое скупердяйство императора, пожалуй, даже в плюс. Вон как охотно кивает, безмолвно поддакивая раскрасневшимся от негодования сёстрам.

– Не забудьте и ещё одно обстоятельство, – добавила Татьяна, припомнив слова Голицына. В отличие от сестры, она, как и подобает Снежной королеве, держала себя в руках и говорила хладнокровно. – Помнится, в марте прошлого года вы все, сидящие здесь, добровольно заявили, что поддерживаете Временное правительство и отрекаетесь от своего имущества. Получается, ваше тогдашнее поведение – лицемерие?

– Но вы сами живёте во дворце, – начал было Николай Николаевич. – Тогда отчего…

– Дворец сей рассматривается как служебное жильё, – торопливо перебил Голицын. – Иными словами, он ныне вовсе не принадлежит императору, но лишь передан Алексею Николаевичу в пользование на время исполнения им обязанностей правителя страны. Сёстры в нём проживают по праву членов семьи государя, – А дворцы в Ливадии и в Царском Селе?

– А это императорские дачи. Царю тоже где-то отдыхать надо. О дворце Дюльбер, возведённом Петром Николаевичем в своём крымском имении Кореизе, также речи не идёт, – добавил Виталий, стремясь внести хотя бы небольшой раскол в ряды братьев.

– Это отчего же?! – взревел Николай Николаевич.

– Оттого, что он строил его на собственные средства.

– Стало быть, о прибавке с учётом инфляции нечего и думать? – набычившись, уточнил Николай Николаевич, но не унялся и напомнил, что им пока уплачено всего за один месяц, а следовало бы и за весь предыдущий год. На что побелевшая от возмущения Татьяна тихо посоветовала:

– Припозднились вы немного, Николай Николаевич. За ними вам следовало к моему батюшке в Тобольск приехать. Он бы рассчитался.

Разговор для самого великого князя, равно как и для всех остальных Романовых, оказался не просто безрезультатным. Получилось ещё хуже. Сразу после него, чуть ли не на следующий день, большинство Совета проголосовало за очередной императорский Указ, в котором оказались «подрезанными» и титулы «дедушек».

Пересмотрев «Учреждение об императорской фамилии», Регентский совет постановил, что отныне и впредь лишь родные братья и сёстры императора могут быть великими. Разумеется, титул вдовствующей императрицы тоже сохранялся без изменений. Зато все остальные становились князьями императорской крови.

Помимо морального унижения (из «ваше императорское высочество» среднее слово безжалостно вырезалось), это предполагало и чисто материальные убытки. Если великий князь получал сто пятьдесят тысяч в год, то князья императорской крови – всего тридцать.

Разумеется, на самом Совете инициатива с понижением статусов родни вновь исходила не от Голицына, а от Татьяны. По части скупости та, будучи копией матушки, на голову опережала даже Ольгу с Алексеем и с радостью хваталась за любую возможность сэкономить.