Но если это был маньяк, то убийство ему несвойственно. Она помнила еще из института, что серийные убийцы скрывают следы преступлений тщательно. Трупы закапывают, порой так далеко и глубоко, что их находят только через десятки лет. Если жертв удается найти пораньше, то они чаще замучены, у них что-нибудь отрезано, где-нибудь пропорото, да не по одному разу, над ними совершены сексуальные действия во все возможные входы и выходы. А здесь ни единого синяка на лице и теле, кости тоже вроде все целы при первичном осмотре, был только удар в шею тяжелым острым предметом, в область шейной артерии – крупного магистрального сосуда. Сколько жертва могла еще смотреть на мир осознанно – пару-тройку секунд? Дальше в голове минимальное количество крови, а значит, мозг выключается. Серийнику же важно видеть страдания, чувствовать свою силу, власть, ощущать себя богом, отбирающим жизнь. Богом Смерти. Как Шива в индуизме. Кстати, для ритуального убийства тоже как-то все не очень. Воняющая кошками квартира мало походит на алтарь для жертвоприношения.

Размышления Виталины прервал звонок, только сейчас она поняла, что сидит за рулем машины и уже подъезжает к своей съемной однушке. Она снова посмотрела на экран смартфона и зарычала. Входящий был обозначен как «Маман». Дрозд долго не брала трубку в надежде, что звонки быстро прекратятся, но с каждым новым она все больше напрягалась: «А вдруг ей плохо и срочно нужна помощь?» Наконец не выдержала и ткнула пальцем в зеленое пятно «Принять вызов».

– Алло, дочь, привет, ты как? – раздался в трубке звонкий голос. Матери хоть и было за пятьдесят, ее голос звенел, как у восемнадцатилетней.

«Как-как – ху*к», – раздраженно подумала Виталина, но вслух ответила, что у нее все отлично. Мать звонила, чтобы пригласить ее в субботу на ужин. Сказала, что Виталик ее тоже очень ждет. А Виталик – это ее, Виталины, бывший муж, он же ее научный руководитель и бывший мамин аспирант, который теперь живет с ее мамой. А может, и при Виталине жил, когда та была его женой.

Следователь поблагодарила за чуткое отношение, сказала, что в субботу занята и вряд ли освободится до своего шестидесятилетия. Мать в очередной раз пропела, что очень ее любит, что важно забыть прежнее недопонимание и нужно начать все с чистого листа. Виталина заверила, что обязательно подумает над ее словами.

Когда Дрозд заходила в лифт, у нее в голове возник вопрос: «А не завести ли кошку?»

Исай отправился домой около шести вечера. Он двигался на машине в сторону дома и помнил, что нужно съехать к реке, чтобы утопить улики и искупаться. Солнышко садилось, потому людей на том малоизвестном стихийном пляже на заливе реки должно быть мало, да и вода прохладная. Еще он позитивно оценивал то, что за целый день к нему в офис никто не приехал. Это означало, что его не отследили, не поняли, не разгадали, хотя он сильно и не прятался. Если не найдут за сутки, их шансы уменьшатся. Появятся новые преступления, и смерть несчастной положат под сукно, будут просто иметь в виду, если вдруг наткнутся на что-то похожее.

Но похожего от Исая не будет. Он никогда не повторялся. Он специально подбирал разных людей, с разными взглядами на жизнь, но всех несчастных и уставших от этой жизни.

Он вспомнил девицу лет тридцати, которая хотела научиться играть в большой теннис. Она так эротично стонала после каждого взмаха ракеткой, не важно, попала ли она по мячу или нет. Было понятно, что она ждет молодого и красивого, с кубиками вместо пуза и с длинным языком для проникновения.

Исай даже десять лет назад не мог похвастаться ни тем, ни другим. Но он красиво говорил. А любая женщина, как он был уверен, любит слова и обещания. И та, миловидная, но очень искусственная мадам, несмотря на свою прагматичность, втрескалась. На то, чтобы произвести на нее впечатление, ушло три месяца. Но разве это срок?

Исай сразу заметил в ней нежелание жить. Услышал несчастье в каждом ее слове: «Ролексы» подарили реплику, хоть и дорогую, машину презентовали не с тем цветом кожи в салоне. Жалобы на жизнь, как черное облако, окутывали ее красивую фигуру в мини-юбке, которую принято надевать на корт. Однажды, когда они играли, мадам упала и застонала, давая понять, что икроножную мышцу свело судорогой. Исай подбежал, бросив ракетку, и стал массировать голень. Снял теннисную туфлю, носок и потянул пальцы ее стопы в направлении колена. Боль отступила. Женщина улыбнулась. Грустно, но улыбнулась. Он прижался губами к ее пальцам. Запах был свежим, чистым. Запах означал желание. Прежде всего ее желание хоть как-то спастись от существующей рутины.

Исай видел, что на секунду ее глаза загорелись после секса в раздевалке. Но только на секунду. Дальше она должна была сесть в машину с охраной и поехать домой, к мужу. Сколько бы ни было в ее жизни секса, еды, может быть, наркотиков, тренеров по теннису, юных мажоров – ничего уже не могло привнести в ее существование радость.

Она была наполнена грустью. Даже злости и страха не было.

Потом, в постели, она рассказала Исаю, что несколько раз пыталась покончить с жизнью. Он понимал отчего. Она тоже. В жизни больше не было того места, той точки на горизонте, куда хотелось бы пойти. Было перепробовано все, и наступило запредельное торможение. Не осталось ничего, что могло бы разжечь внутри яркость переживаний.

Все были откровенны с Исаем. Она тоже. Она сказала, что дальше не видит смысла. Исай не стал рассказывать, что смысл жизни каждый придает самостоятельно, а человеческая жизнь в объективном понимании вообще является ошибкой, сбоем в развитии вселенной. Он понимал, что перед ним взрослая девочка и она уже выбрала свой путь, который приводит в никуда.

Она упала с эстакады. На спину. Красивая, в коротком дорогом красном платье. Ее бедра раскинулись в разные стороны, нижняя часть платья задралась наверх, обнажив нерожавший смысл. Голова размозжилась, затылочные кости черепа размялись по асфальту, а улыбка, которая, может быть, в первый раз в ее жизни была настоящей, осталась.

Исай сказал, что прыгнет с ней вместе, и конечно, этого не сделал. Он просто выполнил то, что должно быть. Освободил планету еще от одного несчастного человека.

Конечно же, все сочли такой случай самоубийством. К счастью, у нее детей не было, а муж почти не заметил произошедшего. Конечно, он потратился на красивый гроб и даже потупил голову на похоронах, взгрустнул и выдохнул. Но у него на этот случай стояла очередь, та, которая была первой в ней, радостно вздохнула. Причем, наверняка догадываясь, что вторая и третья из той же очереди никуда не денутся, она послала им влажный воздушный поцелуй и сказала, что будет рада видеть всех в гостях.

За такими мыслями Исай проскочил поворот к реке, понял, что минуту назад проехал заправку, когда посмотрел на упавшую стрелку бензобака, затормозил резко, сдал назад, чтобы завернуть к колонке и долить бензина. Стрелка, стремящаяся вниз после половины ее пути к нулю, раздражала, а он помнил, что важно чувствовать радость. Любое свершение в жизни должно приносить такое переживание. Если нет, то ситуацию нужно исправить.

Он услышал крик, посмотрел в боковое зеркало. На дороге позади его машины лежал человек. Он стонал, причитал и держался за ногу. Исай знал такие разводы. Сейчас «несчастный» будет требовать компенсации. Он вылез из автомобиля и подошел к стонавшему человеку.

– Сколько ты хочешь? – спросил он коротко, понимая бессмысленность долгих бесед в такой ситуации.

Человек в ветхой грязной одежде тоже понял, что пора прекратить спектакль, и резко оборвал стоны.

– Пять тысяч, – сказал он, улыбаясь, и, сев на асфальте, поерзал задницей, словно сидел на пляже.

Исай ухмыльнулся.

– Зачем тебе? Ты голоден? Пойдем, накормлю.

Человек засмеялся.

– Нет, – сказал он, – хочу купить виски. Давно не пил односолодового вискарика на закате.

Человек был потрепанный, грязный, и пахло от него не комильфо. Но, глядя в его глаза, Исай сначала удивился, а потом почувствовал где-то в глубине, внутри, на самом краешке сердца, что-то похожее на щекотку, но не на ту, раздражающую и неприятную, а на ту, от которой хочется смеяться, нет, не смеяться, а посмеиваться от легкости и радости.