Из цикла «Париж» Перепутал карты я пасьянса, Ключ иссяк, и русло пусто ныне. Взор пленeн садами Иль де-Франса, А душа тоскует по пустыне. Бродит осень парками Версаля, Вся закатным заревом объята… Мне же снятся рыцари Грааля На скалах суровых Монсальвата. Мне, Париж, желанна и знакома Власть забвенья, хмель твоей отравы! Ах! В душе – пустыня Меганома, Зной, и камни, и сухие травы… 1909 Из цикла «Звезда Полынь» Александре Михайловне Петровой Быть чёрною землeй. Раскрыв покорно грудь, Ослепнуть в пламени сверкающего ока, И чувствовать, как плуг, вонзившийся глубоко В живую плоть, ведёт священный путь. Под серым бременем небесного покрова Пить всеми ранами потоки тёмных вод. Быть вспаханной землёй… И долго ждать, что вот В меня сойдёт, во мне распнётся Слово. Быть Матерью-Землeй. Внимать, как ночью рожь Шуршит про таинства возврата и возмездья, И видеть над собой алмазных рун чертёж: По небу чёрному плывущие созвездья. Сентябрь 1906 Богдановщина Сатурн На тверди видимой алмазно и лазурно Созвездий медленных мерцает бледный свет. Но в небе времени снопы иных планет Несутся кольцами и в безднах гибнут бурно. Пусть тёмной памяти источенная урна Их пепел огненный развеяла как бред – В седмичном круге дней горит их беглый след. О, пращур Лун и Солнц, вселенная Сатурна! Где ткало в дымных снах сознание-паук Живые ткани тел, но тело было – звук, Где лился музыкой, непознанной для слуха, Творящих числ и воль мерцающий поток, Где в горьком сердце тьмы сгущался звездный сок, Что темным языком лепечет в венах глухо. 1907 Петербург Солнце Святое око дня, тоскующий гигант! Я сам в своей груди носил твой пламень пленный, Пронизан зрением, как белый бриллиант, В багровой тьме рождавшейся вселенной. Но ты, всезрящее, покинуло меня, И я внутри ослеп, вернувшись в чресла ночи. И вот простерли мы к тебе – истоку Дня – Земля – свои цветы и я – слепые очи. Невозвратимое! Ты гаснешь в высоте, Лучи призывные кидая издалека. Но я в своей душе возжгу иное око И землю поведу к сияющей мечте! 1907 Петербург Луна
Седой кристалл магических заклятий, Хрустальный труп в покровах тишины, Алмаз ночей, владычица зачатий, Царица вод, любовница волны! С какой тоской из водной глубины К тебе растут, сквозь мглу моих распятий, – К Диане бледной, к яростной Гекате, Змеиные, непрожитые сны! И сладостен и жутко безотраден Алмазный бред морщин твоих и впадин, Твоих морей блестящая слюда – Как страстный вопль в бесстрастности эфира… Ты крик тоски, застывший глыбой льда, Ты мертвый лик отвергнутого мира! 1907 Грот нимф О, странник-человек! Познай Священный Грот И надпись скорбную «Amori et dolori». Из бездны хаоса, сквозь огненное море, В пещеры времени влечет водоворот. Но смертным и богам отверст различный вход: Любовь – тропа одним, другим дорога – горе. И каждый припадёт к сияющей амфоре, Где тайной Эроса хранится вещий мёд. Отмечен вход людей оливою ветвистой – В пещере влажных нимф, таинственной и мглистой, Где вечные ключи рокочут в тайниках, Где пчелы в темноте слагают сотов грани, Наяды вечно ткут на каменных станках Одежды жертвенной пурпуровые ткани. 1907 Коктебель. Киммерийские сумерки Константину Феодоровичу Богаевскому 1. Полынь Костёр мой догорал на берегу пустыни. Шуршали шелесты струистого стекла. И горькая душа тоскующей полыни В истомной мгле качалась и текла. В гранитах скал – надломленные крылья. Под бременем холмов – изогнутый хребет. Земли отверженной – застывшие усилья. Уста Праматери, которым слова нет! Дитя ночей призывных и пытливых, Я сам – твои глаза, раскрытые в ночи К сиянью древних звёзд, таких же сиротливых, Простерших в темноту зовущие лучи. Я сам – уста твои, безгласные как камень! Я тоже изнемог в оковах немоты. Я свет потухших солнц, я слов застывший пламень Незрячий и немой, бескрылый, как и ты. О, мать-невольница! На грудь твоей пустыни Склоняюсь я в полночной тишине… И горький дым костра, и горький дух полыни, И горечь волн – останутся во мне. 1907 <Петербуру> |
