Справедливости ради следует отметить, что консенсуса об особых отношениях взаимной поддержки среди жителей деревни не существует. Встречаются и следующие высказывания:
В деревнях есть и коренные жители. Это люди, которые были когда-то добрыми и отзывчивыми, но нынешнее время сделало свое коварное дело и превратило их в хитрых и заносчивых людей. Сейчас в деревнях народ очень плохой, все сплетники и тому подобное, но все же остались люди с доброй, чистой душой.
(из школьного сочинения, мальчик, 10 класс)
Очевидно, такое мнение – свидетельство перемен, некий маркер начинающегося процесса индивидуализации и автономизации жителей деревни. Сельского сообщества советских времен, ранее представлявшего собой скорее единый «рабочий коллектив» совместно живущих и работающих людей, больше нет. Ныне жизненные проекты сельских жителей уже выходят за пределы локальности, например, люди ищут работу, реализуют себя в других населенных пунктах. При этом оказываются более эффективными индивидуальные жизненные стратегии, ибо востребуются личные социальные и символические капиталы. Таким образом, индивидуализация, столь критикуемая Зигмунтом Бауманом (Бауман, 2002), в нашем случае пока оказывается «благом», ибо способствует разрешению кризисной ситуации деревни. Очевидно, что новые социальные условия поменяют режим, качество социальных отношений жителей деревни, и им уже не станут приписывать инаковость, играющую особую роль в производстве дистанции с городом. При этом я не исключаю и другое развитие событий, когда специфике сельских отношений станут придавать статус экзотических, намеренно акцентируя различия с городом и тем самым производя их.
Метаморфозы сельского времени и пространства
Другая особенность, специфика деревни связывается с иной организацией и иным структурированием пространства и времени; эти категории довольно активно вовлечены в дискурсивное производство сельскости. Наиболее часто речь идет о другом, отличном от города времени.
Инаковость времени выстраивается по нескольким направлениям, одно из которых – его особое структурирование. Как правило, речь идет о сезонности, и выделяются два сезона – лето и зима или, точнее говоря, лето и «все остальное».
Быт человека особенно активен летом (…) По вечерам молодежь ходит в клуб. В это время много горожан приезжает сюда, чтобы отдохнуть и развеяться, и именно тогда в деревнях много людей. (…) Зимой же здесь мало людей и поэтому редко встретишь на улице прохожего.
(из школьного сочинения, мальчик, 10 класс)
Я не очень хочу жить в деревне. Мне кажется, что в деревни самая веселая жизнь летом, а в остальные времена года в деревни спят, в деревни нечего делать.
(из школьного сочинения, мальчик, 16 лет)
Понятно, что для детей подобное отношение к лету связано прежде всего с каникулами. Однако и взрослые, равно как и дети, отмечают специфичность этого сезона. Особый статус лету придается не в связи с периодом отпусков – об этом наши информанты даже и не вспоминали, – и также отнюдь не в связи с сельскохозяйственной деятельностью, когда основные работы приходятся именно на этот сезон. Лето оказывается особым периодом, потому что в это время в деревне меняется ритм жизни и содержание рутины. Летом, в от личие от других сезонов, появляются возможности альтернативного (а зачастую и основного) заработка, связанного со сбором грибов, ягод и пр. Кроме того, жизнь в деревне активизируется с появлением дачников. Безусловно, деревня еще не стала «курортом», где организация жизни практически во всем зависит от отдыхающих, тем не менее, присутствие дачников, так или иначе, перекраивает привычное течение деревенской повседневности.
В данной ситуации мне представляется особенно важным и даже симптоматичным, что время структурируется не только и не столько в зависимости от сельскохозяйственной деятельности18, что было бы вполне ожидаемо, так как в определении деревни доминирующей характеристикой остается занятие сельчан сельским хозяйством. Появление иных временных ориентиров, на мой взгляд, – один из маркеров изменения деревни как сельскохозяйственного поселения.
Другое направление спецификации деревенского времени связано со скоростью его течения, это одно из наиболее востребованных и часто упоминаемых оснований противопоставления города и деревни. Деревенская жизнь расценивается как медленная и тихая, ей приписывается размеренность и неспешность, в то время как город связывается с быстротой и стремительностью. Мне представляется интересным, что в деревенских нарративах понятие скорость выражается не только посредством характеристик быстро/медленно, но и шумно/ тихо:
Город – много шума, суеты и непрекращающегося потока людей и транспорта (…)
Деревня – тихое, спокойное местечко, куда приезжают люди пожилого возраста, чтобы прожить свой оставшийся срок в тишине и покое, пожить в домике, в котором не раздается сверху топот, музыка и громкие разговоры по вечерам.
(из школьного сочинения, мальчик, 10 класс)
Вообще тишина оказывается одной из центральных категорий в описании деревни. Эта категория емкая и многозначная, она не только синоним спокойствия, но и характеризует привычный ход вещей, предполагающий определенный, устоявшийся жизненный ритм. При этом «медленное» течение времени в деревне может оцениваться как отрицательно, так и положительно, выступать в качестве достоинства или недостатка сельской жизни.
Очевидно, что представления о скорости течения времени в деревне во многом сопряжены с практиками обращения, управления им, и определяют отношение к точности и пунктуальности. Например, по моим наблюдениям, достаточно вольный режим работы, скажем, магазина или библиотеки воспринимался как норма. Однако тезис об ином, менее строгом обращении со временем требует отдельного исследования.
И, наконец, главная, на мой взгляд, особенность деревенского времени ныне, которую возможно реконструировать из сельских нарративов о городе и деревне, – это свойство деревни «жить в прошедшем времени». Позиционирование во времени во многом отражает, характеризует социальную реальность, которую создают и в которой живут люди. Так, Ольга Серебряная писала о том, что в эпоху «развитого социализма» в СССР жизнь в основном протекала в «настоящем»: «Любая мысль о прошлом и будущем должна была автоматически поглощаться недифференцированным континуумом настоящего. Событийность внутри этого континуума была принципиально невозможна» (Серебряная, 2007:102). Сейчас в современном мегаполисе, я полагаю, жизнь более ориентирована, нацелена в будущее. Любая настоящая активность, по сути, становится инвестицией в будущее, неким вкладом «на потом»: учеба – это будущая хорошая работа, изнуряющая работа – обещание скорого отдыха или удачной карьеры и так далее.
В деревне же «сейчас» выстраивается прежде всего как остаток минувшего. Обращение к прошлому прочитывается в самых разных ситуациях и сферах. Например, ориентирование в пространстве деревни идет с обязательным привлечением характеристики бывший (бывший детский сад, бывший клуб, бывшая контора и так далее), а Петербург так и остается Ленинградом. Любые рассказы о деревне обязательно начинаются, а зачастую и заканчиваются воспоминаниями о конце семидесятых годов прошлого столетия – времени расцвета совхоза, собственного благополучия и насыщенной событиями жизни. Будущее же для деревенских жителей существует лишь за пределами деревни.
Наиболее яркое и сильное свидетельство обращенности к прошлому и, что более важно, «отказа» от будущего – использование метафоры смерти. Приведу лишь малую часть цитат, где речь идет о смерти деревни:
