Деревенским жителям, помимо иных моральных ориентиров, приписываются и особые, отличные от города отношения. Инаковость сельских отношений, согласно нашему материалу, заключается в открытости, взаимной поддержке и солидарности. Такая специфика связана, прежде всего, с фактом, что деревня – малое поселение, где все члены сообщества знают друг друга лично, и сами взаимодействия «лицом-к-лицу» происходят регулярно.

Я полагаю, что в ситуации, когда «каждый знает каждого», специфика социальных отношений определяется двумя условиями. Во-первых, деревня – это пространство не просто неанонимности, но можно даже говорить о некой тотальной прозрачности. Окружению известно про индивида практически все – от истории его бабушек/дедушек до свойств личности, от перипетий семейных отношений до планов на будущее, от кулинарных пристрастий (что покупается в магазине) до двоек сына и так далее.16 Во-вторых, социальные отношения в деревне оказываются «сгущенными», концентрированными, так как человек, вступая в любые взаимоотношения с односельчанами, одновременно выступает в них в самых разных социальных ипостасях – одноклассника, соседа, начальника, «родственника родственника» и прочее. При этом каждая роль, исполняемая в определенной ситуации или в рамках определенного института, будет перекраиваться, дополняться другими. Например, бригадир даже при исполнении своих служебных обязанностей будет в то же время оставаться «бывшим соседом по парте» и «совладельцем компостной ямы», он будет вынужден совмещать все эти роли одновременно.17 Одним из эффектов «сгущенности» социального пространства, на мой взгляд, является значительная персонификация в отношениях власти. Так, практически все рассказы информантов о руководителях совхоза выстраивались с привлечением их биографии. При этом факты этой биографии непременно оценивались исходя из моральной перспективы. Также в оценке деятельности того или иного руководителя чрезвычайно значимыми оказывались личные отношения, которые тот выстраивал с подчиненными. Таким образом, в нашей ситуации «король» отнюдь не имеет два тела – реального и сакрального (см., например, Пшизова, 1999), сакральность конституируется с обязательным привлечением «реального».

Итак, в подобном социальном контексте (прозрачности и «сгущенности» социального пространства), представление об открытости отношений между жителями деревни в качестве специфической деревенской характеристики вполне объяснимо. Важно, что такая открытость расценивается как норма, в то время как ситуация анонимности и автономности в городе вызывает, по крайней мере, удивление. Так, одна жительница деревни в разговоре с нами недоумевала: «Да как же можно жить дверь в дверь и не знать друг друга?!» Довольно часто подобную ситуацию пытаются сломать и восстановить «нормальный социальный порядок». Меня крайне изумлял вопрос, повторяющийся почти при каждом новом знакомстве: «Из Питера? О, у меня там свояк (друг, сестра, знакомый и т.п.) живет. Не знаешь?» Завязывающиеся отношения отчего-то требовали подкрепления в виде общих социальных сетей. Возможно, при наличии общих знакомых наши отношения приобрели бы некое новое качество, например, стали бы более доверительными.

Социальный контроль как эффект прозрачности и открытости, согласно нашему эмпирическому материалу, не рассматривается как проблема. В качестве примера приведу цитату из интервью с девушкой, живущей в гражданском браке. Интервьюер спрашивает ее о том, как в деревне относятся к подобной практике, на что она отвечает: «Вот в городе на это нормально смотрят. Тут уже стали очень много разговоров: “Вот, как они будут вместе жить? Они не расписались!” В сентябре тут одна меня остановила, вторая: “Лена, вы расписываться-то собираетесь?” (…) Со стороны очень смотрят» (жен., 1982 г.р., учительница). Информантка фиксирует давление окружения. Безусловно, в данном случае можно говорить о некой регулирующей и норматизирующей функции социального контроля в деревне, однако он отнюдь не обладает безоговорочной принудительной силой –регистрация брака не была ускорена. Очевидно, в этой связи нет и откровенного сопротивления контролю – с ним тем или иным способом уживаются.

Более проблематичным и неоднозначным мне видится другое представление об особенностях деревенских отношений – идея о взаимной поддержке и сплоченности сельского сообщества (или даже «дружбы» – как это прозвучало в одном из процитированных выше отрывков из школьных сочинений). В социологической литературе довольно часто сельское сообщество представляется прежде всего как плотная социальная сеть. Существует множество исследований, посвященных социальным сетям деревни (например, Штейнберг, 2002; Великий и др., 2000 и пр.). Иногда даже складывается ощущение, что это единственная перспектива ее понимания, и деревня – это в первую очередь сетевое общество. При общей полезности такой концепции, во многом объясняющей специфику социальной жизни в деревне, у нее, на мой взгляд, есть проблемные зоны, требующие либо некоторого прояснения, либо общей смены концептуального фрейма. Так, схема сетевого анализа для объяснения качества сетей предполагает обязательную их категоризацию. И чаще всего рассматриваются семейные сети поддержки (например, Великий и др., 2000:86–87). При этом семейные связи расцениваются как основополагающие, базисные, которые затем расширяются за счет социального капитала семьи и дополняются сетями, вырастающими на «основе общности биографий (сеть земляков, одноклассников…), на базе производственных отношений, на основе общности досуга» и пр. (там же, 87). В деревне, в ситуации совмещения социальных статусов и ролей, мне представляется неэффективной и даже бессмысленной категоризация социальных сетей, ибо в сельской практике практически невозможно реконструировать, какое именно качество сети сработало в том или ином случае. Например, в ситуации какой-либо помощи или поддержки мне кажется вовсе неочевидным – работает ли сеть «дальние родственники» или, скажем, «родители одноклассника моей дочери»… Очевидно, здесь сети работают «по совокупности» отношений. По этой же причине становится бессмысленным разделение связей на горизонтальные и вертикальные, которые могут быть таковыми одновременно. Кроме того, сетевой подход, согласно которому основу сетей, так или иначе, составляют родственные отношения, на мой взгляд, преувеличивает и даже в некотором смысле производит семейную, родственную солидарность. В нашем исследовательском материале достаточно примеров полной семейной дезинтеграции вопреки плотности иных сетей. И еще один момент здесь стоит отметить. В сетевом обществе важнейшее значение имеет сетевая работа, практики постоянной их поддержки, как, например, совместные праздники и пр. Я полагаю, что в деревне такая сетевая работа имеет свою специфику, которую необходимо учитывать при использовании этого подхода. Деревня – малое поселение с небольшим ограниченным физическим пространством. И существует множество ситуаций и контекстов, где жители деревни регулярно сталкиваются и пересекаются в своей повседневной жизни, будь это магазин или, скажем, место встречи скота с общественного пастбища. И такие ситуации задают особые условия рутинного взаимодействия жителей деревни друг с другом, что во многом определяет форму сетевой работы, имеющей повседневный, «приземленный» характер.

Мне представляется, что ныне в отношении деревни более уместно и, возможно, более эвристично говорить не столько о социальных сетях, сколько о солидарностях, которые подвижны и ситуативны, как и меняющиеся условия жизни. Определенные ситуации или «нужды» провоцируют, порождают появление сетей особой конфигурации, которые эффективны именно для этой ситуации и впоследствии, возможно, распадутся. Пример из нашей исследовательской практики – строительство частных бань на две или три семьи, что оказывается более экономически выгодно, ибо требует меньших материальных затрат и при строительстве, и при эксплуатации бани. При этом совместная баня объединяет отнюдь не всегда родственников или соседей, что было бы логично. В одном из известных нам случае баня объединила людей, не связанных никакими «явными» связями— они не родственники, не работали вместе, не принадлежат одному поколению, не живут поблизости друг от друга и пр. Поводом объединиться стало реноме, личные характеристики, устраивающие обе стороны. С одной стороны в совмест ном мероприятии участвовал мастер, «народный умелец», который «может баньку хорошую срубить», с другой— «порядочные и чистоплотные люди»– таковы их взаимные характеристики и объяснения причин консолидации. Итак, я полагаю, отношения взаимопомощи и взаимной поддержки в деревне возможно и полезно интерпретировать из перспективы социальных солидарностей, что позволит понять причины и ситуации социальных объединений, взаимодействий и взаимопомощи, а также принцип реципрокности в них. Зачастую такие отношения поддержки и взаимопомощи оказываются вынужденными, например, они вызваны отсутствием элементарной инфраструктуры в деревне («Парикмахерская? Меня вот Лена /соседка/ стрижет. А я ей конфеток-пряничков» (из неформального разговора с хозяйкой нашего дома); или слабостью, уходом многих государственных структур из деревни, когда проблемы, за которые ранее отвечало государство (например, освещение улиц или решение конфликтных ситуаций с привлечением участкового милиционера, который теперь не живет в деревне), ложатся на плечи деревенского сообщества.