И уже через несколько минут Сашка забыл и про Таьяну, и про Анатолия, и про Светика. Он жил своей жизнюь, и ему было невдомек, что только сейчас он разрулил трагедию маленького мальчика, оставив в  его сердце маленький огонек, осветивший  пустоту его разуверившейся души и вновь наполняющий ее светом любви  и надежды.

Он благоразумно не высказал своего мнения Анатолию относителоно Татьяны, сообщив, что поручение его выполнил полностью, и мальчишка очень обрадовался подарку.

– Переживал, что ты не пришел, – сказал он, а потом расцвел, как узнал, что за причина. И мамаша тоже… – осторожно добавил он. – А ты бы все-таки позвонил ему сам.

– Позвоню, – голос Анатолия звучал глухо и устало. – Спасибо тебе Сашка!

Усталость валила Анатолия с ног. Он не спал уже третьи сутки, и ему казалось, что все, что сейчас его окружает, это сон, мутный и вязкий, который он никак не может сбросить со своего затуманенного сознания. Его воспаленные глаза то и дело слипались, погружая его в мягкую темноту, на краткие мгновения выключая измученный бессонницей мозг.

«Позвоню потом. Все потом, – крутилось у него в голове. – А сейчас – спать, спать, спать…»

Он как будто потерял счет времени, перемежая летящие, как сумасшедшие, дни и ночи, которые  засасывали его в больничную воронку дежурств, болезни и смертей. Иногда ему казалось, что это никогда не кончится, и он  обречен быть здесь навсегда среди этих задыхающихся, ловящих глотки воздуха, как выброшенные из воды рыбы, людей.

Он осунулся и похудел. В редкие минуты отдыха он просто сидел или дремал, отрешенный от всех звуков  и картин жизни. Его телефон разрывался от звонков, но он ни разу не ответил. У него не было сил натужно улыбаться и врать, что все хорошо.

«Потом, все потом, – утешал он себя, глядя на пропущенные звонки, – так лучше…».

Когда его вахта закончилась, и он впервые за несколько месяцев вышел на улицу, мир показался ему необычайно красочным и ярким. Осень догорала своим последним огнем, и ее жаркие цвета пахли дождем, прелью и первыми робкими заморозками с их особенным острым холодком.Он шел по улицам и радовался уже остывающему солнцу, синеве с растворенными в ней облаками и чувствовал тихую детскую радость , как ребенок, которого после тяжелой болезни наконец выпустили на улицу. Вокруг бежали люди, здоровые,  крепкие. И все, что он пережил и увидел в больничных стенах, теперь казалось ему далеким и ушедшим навсегда.

Ему захотелсь именно сейчас, не откладывая на потом, позвонить Светику, услышать его звонкий мальчишеский голосок, взять его на руки и подбросить вверх в его бездонное любимое небо.

Анатолий торопливо набрал номер и почти тотчас услышал срывающийся от восторга и радости крик Светика.

– Анатолий! – Кричал он и захлебывался от избытка чувств, – Анатолий!

– Оглушил, – дрогнувшим голосом ответил Анатолий.  – Да не кричи ты так! Оглушил совсем!

– Ты насовсем, – не унимался Светик, – насовсем, да? Приходи скорее,  к нам можно, мамка уже не сердтся. А на лавочке теперь холодно, и она ругается. Боится, что заболею.

– Правильно ругается. – одобрил Анатолий. – Я , брат ты мой, такого  нагляделся, что лулчше не болеть. Ты мать слушайся. Со  школой как?

– Да ничего, – нехотя ответил Светик. – Учусь… Скучно только мне… Я думал, интереснее будет… А часы твои здоровские, – Светик хитро хотел перевести разговор на другое. – Ни у кого таких нет…

– Э, брат, ты не темни, – Анатолий старался говорить как можно строже, но  улыбка то и дело растягвала его губы, и от этого его голос больше походил на насмешку, – ты не темни. Встретимся, чтобы все, как на духу, понял?

– Понял. Ты только скорее приходи.

– Мать-то как? – Спросил Анатолий. – Справляется с Вами двумя? Работает?

– Работает, – подтвердил Светик. – Она сегодня на дежурстве. Ты приходи, не бойся, ее не будет.

– Приду, только смотри. Чтобы как на духу!

Анатолий вспомнил себя. Ему тоже частенько было скучно на уроках, и тогда он через трубочку плевался в девчонок нажеванным мякишем из бумаги или исподтишка резался с приятелем по парте в картишки. Ох, и попадало  же ему тогда…

Теперь же надо будет читать мальчишке мораль, делать строгое лцо и внушать, что школа – это святое и нельзя терять времени зря… Так когда-то говорили ему, а теперь  будет говориь он. Все повторяется… Анатолий рассмеялся.

Он радовался, что Татьяна на дежурстве,  и можно будет встретиться со Светиком, не стесняясь ее, спокойно и по-мужски. «Без баб-с!» – вспомнил он Сашкину присказку и рассмеялся.

Ноги сами несли его в  общежитие, которое теперь казалось ему веселым праздничным домом, где бурлит здоровая цветущая жизнь, частичкой которой был он сам.

Сашки не было. Анатолий поставил на свою тумбочку пакет с едой и только теперь почувствовал острое и сосущее чувство голода. Он достал батон и пакет кефира, и как  в далекой юности,  по-студенчески стал откусывать большие куски хлеба прямо от баотона и запивать их кефиром из пакета. Купленную бутылку коньяка Анатолий сунул в тумбочку Сашки.

Почти опрометью он бросился в душ. Ему хотелось скорее смыть с себя весь больничный налет, весь запах, пропитавший его одежду, и надеть чистое, новое, чтобы опять ощутить то, что он чувлствовал утром на улице. Его не покидало чувство обновления, как будто перед ним нараспашку открылись другие двери, в которые он должен войти. И там, за ними, начиналась новая жизнь, неизвестная и от того волнительная и тревожная.

Преждк чем пойти к Светику Анатолий набрал всяких сладостей. Ему хотелось порадовать мальчугана после долгой разлуки именно так, как хотелось ему в детстве после того, как мать или отец прощали ему его озорство, а он им их наказание. И хотя Анатолий не был виноват перед Светиком ни в чем, чувство вины не покидало его.

Когда Светик открыл дверь, первое, что поразило Анатолия небывалая чистота в квартире. Светик тут же вцепился в него мертвой хваткой и не отпускал от себя ни на секуну.

– Да дай хоть раздеться, – отшучивался Анатолий, пытаясь высвобоиться от цепких рук мальчика – Нельзя же так, с лета… – Он прислушался. – Ты один?

– Ну да, один, – не отрывая своих цепких пальцев, ответил Светик. – Кешка с соседкой, а мама на дежурстве. – Он немного помолчал,обдумывая, говорить ли еще. – Она знает, что ты придешь, – добавил он, – видишь, убиралась вчера. Ты зря ее боишься. Она толстая, но добрая… – он сделал паузу и вздохнул, – только несчастная, а потому злая…

Анатолию стало смешно над его детской логикой, которая в своем противоречии попадала в самую суть.

– Чаем-то напоишь, – показал он на две сумки, наполненные всякой всячиной. – Торт я принес. Конфет всяких… И как на духу, помнишь?

– Помню, – Светик наконец оторвал от Анатолия руки и полез в сумки.