Сводный брат был крикливым и болезненным и кроме неприязни не вызывал у Светика никаких чувств. Мать, замотанная безденежьем и заботами, частенько срывала на нем зло. Отчим, которому надоели женины придирки, теперь частенько приходил под хмельком, а то и вовсе пьным. И, тупо глядя на Светика, выговаривал жене:

– Вот этот не мой, и тут ты сама думай. А тот – мой, конечно, но только ты сама его хотела. А я… мне и так хорошо… Я лямку чужую тянуть не подряжался… Ты, Танька, баба хитрая, только и я не дурак. Понимать нужно…

Танька понимала. От второго замужества тоже не приходилось ждать нчего хорошего. Ребенка от него родила, чтобы закрепить брак, а выйдет ли… Осмелел мужик, заговорил! И денег от него кот наплакал. А рты – вот они, только успевай желторотикам в рот пихать.

Иногда мать, словно вспомнив что-то, начинала ласкать Светика. Гладила его по голове, обнимала и шептала ему на ухо:

– Ты, Светик, не обижайся на меня. Вырастишь – поймешь все. А пока прости за так. Нескладно все как-то получается у меня.

В такие минуты Светик прижимался к ее большому теплому телу и молча гладил ее по руке. А она, словно очнувшись от чего-то, вдруг отстранялась от него и опять становилась чужой и далекой, погружаясь в суету своих серых будней.

Отчужденность, которая волнами накатывала на мальчика, приучила его к внутренней самостоятельности, когда он, не нужный отчиму и занятой матери, должен был развлекать сам себя. Или, отстраняясь от криков маленького брата, погружаться в немую глухоту другого,  придуманного  им самим для себя мира, где были живы любившие его люди, где он ощущал себя нужным им и где он не чувствовал себя лишним. Он не испытывал к младшему брату какой-либо ревности, но не мог объяснить, почему это часто орущее существо не  стало ему родным и близким, а наоборот, еще больше отдалило от него единственно близкого для него человека – мать. Когда его заставляли или просили посидеть с ним,Светик представлял себе брата ненужной игрушкой, которую купили ему, не спросясь, хочет ли он ее иметь, и теперь время от времени заставляют играть с ней. Светик послушно качал коляску, гремел погремушками, но равнодушно бросал это занятие, как только мать или отчим освобождали его от этой обязанности.

Друзей среди сверстников у Светика почти не было. Мать предпочитала не тратиться на детский сад  и держала при себе;пока сидела с младшим. На детской площадке, куда мать выходила редко, он иногда играл с другими ребятишками, но это продолжалось недолго. Домашние дела и заботы не оставляли матери времени на такие прогулки. И она часто, вывезя коляску во двор, поручала ее Светику, приглядывая за ним из окна и окрикивая, когда он уходил из поля ее зрения.

Когда пожилые соседки, любопытствующие узнать от него про Танькино житье-бытье задавали ему вопросы, , насупившись молчал или отвечал, как научила его мать: «У нас все нормально».

– Ишь, дичок какой, – переговаривались между собой соедки. – Слова из него не вытянешь! И то сказать, с чего там хвалиться? Танька летит мимо, как ошпаренная. Боится что кто-то что-то спросит. Вот и мальца, видать, учат…

– Да деревенские хитрющие все, хапнут Москву – и рот на замок.

Ведь вся семья загинула, как ее взяли! Один за другим в могилу сошли… А ей хоть бы что, ходит, как атомная бомба!

– А что ей плохо что ли? – продолжалось обсуждение. – Она теперь полная хозяйа в квартире. Одна забота – жизнь себе устроить!Недолго горевала по мужу-то… Враз замухрышку себе нашла…лишь бы не одной…А он-то,замухрышка этот,выпить не дурак. Не то что Данька… Второго родила, а этот теперь, словно и не нужен… Дичком растет…

Танька и впрямь боялась соседских расспросов. Все ее усилия приучить Светика звать нового мужа папой не увенчались оуспехом. Светик не тольо отказывался называть его отцом, но и вообще  никак не называл, ведя с ним или о нем обезличенные разговоры.

Он завидовал детям, которых за ручку вели отцы и хотел, чтобы и его также за ручу повел его отец. Но в его детских мечтах отец представлялся большим и добрым, сильным и  обязательно в красивой форме, как у того мальчишки, которого он встретил однажды в своем дворе, где располагался детский сад, и куда  мальчишку вел его отец. И, хотя он почти не помнил своего отца, в его подсознании остался образ большого человека, от которого пахло бензином и чем-то вкусным, что он ему приносил.

От мужа и свекров Таньке досталась и небольшая дачка в дачном подмосковном поселке, куда она время от времени наезжала с детьми и новым мужем. Светик ждал этих поездок с нетерпением. На даче был лес, пруд, и мать отпускала его гулять с соседскими ребятишками, которые приезжали на лето к бабушкам и дедам. Огородничать мать не любила, и все, что росло, посажено было до нее,  давно одичало и заросло травой. Новый муж и подавно не был озабочен дачными делами. Зато с удовольствием хлопотал на задворках над шашлыком, предвкушая удовольствие выпить и хорошо поесть.

Через соседсие ограды Светик видел клубничные грядки, кусты смородины и малины, наливавшиеся соком сливы и яблони, и вздыхал, отводя свои горящие глазенки от этого роскошества. Он никогда ничего ни у кого не просил. Но соседи, понимая его детские желания, угощали его сами. И Светик радовался их доброте и тому семейному теплу, которого был лишен сам.

Гости в их доме были люди редкие. Мать не любила лишних хлопот и расходов, а потому и сами они почти нигде ни у кого не были. Со своими родными братьями и сестрами, отцом и матерью Танька общалась по телефону. И после этих разговоров была молчалива и недовольна. Частенько с новыми свекрами она  предоставляла общаться мужу. И, если слышала, что они собираются приехать, морщилась и начинала выговаривать мужу, что денег нет и стараться  ей перед ними не с чего.

Когда же они приезжали, к Светику на диван клали еще кого-нибудь. И он, прижатый к стенке чужим большим телом, ночи напролет слушал смачный храп и тяжелое перегарное дыхание.

– Ма, а скоро они?..– Допытывался он у матери.

– Сама не  дождусь, – отвечала мать. – Ты потерпи уж… На улице лишний час побегай, не мозоль им глаза. Авось, тут не останутся!..

Но они оставались. Остались в Москве и ее брат с сестрой, и сестра мужа, и племянники. Вот только жить к себе Танька никого не взяла.

– Это уж ваша забота. – отрезала она. – Квартирка маленькая, мы вчетвером и то еле-еле помещаемся. Ребятишки малые, куда вас?

Родня злилась, но Танька была непреклонна. И им приходилось искать новое жилище, затаив на не глухую злобу.

– Быстро ты в москвичку-то заделалась, – высказала ей сестра. – Давно ли сама с деревенского база съехала, а теперь гляньте-ка – москвичка!..Хозяйка теперь в квартире, как  же!Мужики у тебя одни на уме! Высралась с пузом гладко. Москвичей всех перевела – и королева! А счастья как не было, так и нет! И мальчонка от москвичей чуть живой бегает. Тощенький, как соломинка, того и гляди переломится! Смотри, Танька, грех тебе будет!

Светик родившегося брата не любил. Мать за пеленками и начавшимися неурядицами с новым мужем совсем, казалось, забыла о нем, качая вечно орущего мальца на руках, неприбранная и еще больше раздраженная, чем до родов.