Громкий стук в дверь кабинета сотрясает воздух, достаточно громкий, чтобы потревожить вечный сон мертвецов на кладбище в пяти домах отсюда.

— Входи, — в комнату не спеша входит Павел, как ленивый, тупой медведь.

— Босс, мы можем взять с собой женщин?

Нахуй мою жизнь.

— Нет.

— Но, босс, мужчины могут…

— В Шотландии есть женщины. Там ты сможешь найти несколько новых игрушек для траха.

— У нас будет место, где мы сможем расслабиться? Просто хочу убедиться, что ребята будут… управляемы.

Он шутит? Он тот, о чьём контроле я беспокоюсь. Он и Юрий — двое смертоносных, несомненно преступных безумцев, но мне нравится верить, что Юрий имеет больше самоконтроля, чем этот ублюдок передо мной.

— Павел, если кто-то переступит черту, он встретит мой гнев, — я не отвожу от него взгляда, позволяя моим словам впитаться. — У нас есть целое крыло поместья, и мужчины могут делать всё, что им заблагорассудится, в том жилом пространстве, которое мы присвоим. Относись к этому, как к клубу. Мне насрать. Не трогай дочерей. Оставь Иветту в покое, и всё будет хорошо.

— Не трогать дочерей. Оставить жену в покое. Понял.

— Она ещё мне не жена, — я огрызаюсь. — Павел.

— Да, босс?

— Съебись и закрой за собой дверь.

— Да, босс.

Он уходит, а я потираю вечную хмурую отметину, формирующуюся между моими бровями, в то время как мой череп пульсирует от начинающейся головной боли.

По прихоти мне нужно отвлечься, и я набираю данные Синди. Её имя, фамилия, возраст, дата рождения. Ввожу информацию в Google и ищу фотографии. Сначала нет ничего, кроме тех, которые я уже видел, но затем на четвёртой странице появляется новое изображение.

Здесь она с Иветтой, Дейзи, Айрис и своим отцом. Старик был ещё жив в это время, значит, ей сколько? Может быть, восемнадцать, или девятнадцать?

Они стоят перед домом, одна рука её отца лежит на плечах Синди, вторая — на талии Иветты. Улыбки для камеры могут быть самыми разными. У Иветты — фальшивая. Одна из тех странных улыбок, которые знаменитости выдают на таких мероприятиях, как «Оскар», когда они только что проиграли своему ненавистному сопернику.

Айрис кажется искренне счастливой. Дейзи выглядит так, будто она в другой плоскости от всех остальных. Пустая улыбка. Пустые глаза. Дорогой папочка выглядит по-настоящему счастливым, его улыбка доходит до глаз и морщит кожу вокруг них.

Теперь Синди.

Она одета в простое свободное платье, её волосы, золотые на солнце, свисают за плечами густыми, блестящими волнами.

Я увеличиваю фотографию. Её улыбка едва заметна. Она не касается её глаз, и её глаза… о, они полны печали.

Синди, кто тебя так расстроил? Это была Иветта?

Есть ещё пара фотографий с той же съёмки. Это должно было быть какое-то счастливое семейное дерьмо, на котором настаивала Иветта, потому что фотографии постановочные и вынужденные, как и вся её личность. На некоторых из них семья сидит на большом пледе, а рядом с ними стоит открытая ими корзина для пикника.

Я закатываю глаза от посредственности этой сцены. Иветта явно не понимает истинного счастья, и эта имитация — её толкование этого. Как будто кто-то попросил робота или ИИ показать счастливую семью.

Всё это происходит по принуждению, и её дочери выглядят всё более скучающими, а Синди — всё более неловкой. Иветта при этом улыбается странной, пустой улыбкой.

Затем я перестаю прокручивать.

На экране — фотография Синди в одиночестве. Она сидит на пледе, колени подняты, и её руки обхватывают ноги. Она смотрит немного влево, поэтому её лицо не полностью в профиль. Её взгляд наполнен сильной тоской.

Это фото не постановочное.

Фотограф сделал это фото без её ведома. Я понимаю, почему. Она выглядит неземной и прекрасной. Будто ангел упал с неба и приземлился на одеяло.

Я хочу забрать этого ангела и наполнить её своим греховным семенем. Продаст ли она мне свою душу?

Господи, вчера ночью я трахнул какую-то шикарную рыженькую, и всё же я твёрдый, глядя на Синди на одеяле, уставившуюся в пространство. Такая несчастная и такая чертовски соблазнительная.

Я представляю, как ползу к ней по одеялу, толкаю её на спину и поднимаю её платье по ногам, а она протестует против неуместности того, что я делаю это на улице, где все могут увидеть.

— Нико, не надо, — она опускает платье, а я хватаю её за запястья и сжимаю их над головой, просовывая руку в трусики. Они будут из простого белого хлопка, невинного и чистого, как она сама. Затем я просунул бы пальцы между её складочками, и она была бы вся горячая и мокрая.

Я стону и расстёгиваю штаны, доставая свой твёрдый, ноющий член.

Никто не входит в моё личное пространство без стука, даже Джеймс. Я в безопасности, чтобы заниматься здесь любым развратным дерьмом, каким захочу.

Я смотрю на лицо Синди, её глаза, пока представляю, как пробую её. Вздохи, перемешиваются с её бормотанием, умоляющим меня остановиться, потому что кто-то может увидеть, но потом она стонет и тычет свою киску мне в лицо, соблазняя меня, несмотря на её протесты.

Её трахали? Готов поспорить, что её никогда не трахал кто-то вроде меня. Может, какие-то местные парни, но я этом сомневаюсь. Она выглядит чопорной. Набожной. Паинькой.

Я хочу испачкать её в моём грехе так же, как она была испачкана в пепле.

Я бы кончил на неё и втирал бы сперму в её кожу. Может, я бы заставил её идти домой без трусиков, с моим семенем, стекающим по её бёдрам. Мы бы остановились поговорить с какими-то местными людьми, и Синди будет в ужасе, когда мокрый беспорядок остынет на её коже. Потом, когда мы будем вне поля их зрения, я бы толкнул её в живую изгородь, и воспользовался бы своими пальцами, чтобы затолкать мою сперму внутрь неё, где ей самое место.

При этой мысли я с ворчанием кончаю и забрызгиваю её фотографию на одеяле своей спермой. Если я не могу пометить её настоящую, то запятнаю её фотографию.

Когда я кончаю и оргазм сходит, оставляя меня ленивым и сытым на некоторое время, я смеюсь над её образом. Синди всё ещё сидит на одеяле, но теперь она покрыта мной.

— Я получу от этого огромное удовольствие, — говорю я её образу, вытирая экран шёлковым платком. — Ты даже не представляешь, что тебя ждёт.

Стук в мою дверь тихий и сдержанный.

— Входи.

Джеймс заходит в мой кабинет, одетый в костюм, что значит, что он решал какие-то юридические дела, или что-то ещё для нас.

— Ты выглядишь странно спокойным, учитывая, что в ближайшие несколько дней мы переезжаем в эту пропитанную туманом дыру, — он качает головой.

— Это может быть забавным. Я с нетерпением жду этого.

Его глаза сужаются, когда он садится.

— Всё ещё думаешь о падчерице?

— Да.

— Хм-м-м, — это всё, что он говорит в ответ.

— Готов уезжать? — спрашиваю я.

— Да. Всё уже упаковано. Положи ещё несколько джемперов, — он закатывает глаза. — Там всегда грёбаный холод.

— Я уверен, что это преувеличено. Это не так уж и далеко на север.

— Всего лишь слегка преувеличено. Поверь, там не так жарко, как в Лондоне летом, и часто идут дожди. А ещё есть мошки.

— Что?

Он смеётся.

— Маленькие мухи, которые кусаются, очень много.

О, чудесно. Я снова проклинаю своего отца за то, что отправил меня в эту дурацкую командировку, но потом мой взгляд снова падает на фото Синди на её покрывале, и моё настроение немного поднимается.

Я собираюсь отвлечься там, в кишащем мошкой, пропитанном дождями высокогорье.

Моя угнетённая новая одержимость будет там. Блондинка с лицом ангела и кожей, покрытой пеплом.

Джеймс вздыхает и качает головой.

— Глядя на тебя, могу сказать, что мы вот-вот попадём в мир новой херни.

Я ухмыляюсь в ответ, потому что он может быть прав.

— Встретимся в холле, — говорю я ему.

Затем, когда он уходит, я ещё раз смотрю на фотографию. Двумя пальцами я тянусь и поглаживаю её по щеке.