Это был вроде прощальный подарок. Кокин отец принял нашу кастрюлю на лестничной клетке, даже не дал нам пройти. Мать плакала, а он орал, грозно пуча на меня усталые глаза:

– Совсем мозги выдолбил?! Уходите, сейчас же! Коля спит.

Я попросил, чтобы мне написали, когда он проснётся и поедет в аэропорт. Мне не ответили, хлопнули дверью. Печальней всего то, что с Кокой мы знакомы с колясок и я знаю его родителей почти тридцать лет. Ну что ж, такое отношение к наркоманам. Нечего удивляться.

Делать было нечего: мы с Жорой попёрлись ко мне. И пока Жора грел на раскалённом стекле, вырванном из щитка на моём этаже, свою соль, я написывал Коке в «Телеге». Он просматривал сообщения, но не отвечал. Уже засыпая, я решил ему позвонить. Спросил, поехать ли вместе с ним в аэропорт, но Кока был ещё не в себе и ответил грубо:

– Нет. Не приходи. Всё, на связи. – И бросил трубку.

Так Жорик, которому не к кому было вписаться, переехал с Кокиной хаты ко мне. Не дал мне толком поспать и остался торчать у меня. И вот после всей этой мерзкой ночи, когда я наконец проснулся – около часа дня, – квартира обрела характерные следы чьего-то долгого бессонного трипа. В сливном отверстии в ванне и в раковине появились аккуратные шлепки зубной пасты. Когда я с улыбкой спросил у Жорки, что на него нашло, он ответил пугливо, но мило, будто стесняясь:

– Я слил половину. Я думал, мы вместе покурим, ты обещал… Я пиздец испугался: залил всё твоим средством для труб, а там дым… В сифоне. Завоняло пиздец – замазал всё пастой. Теперь не пахнет?

– Спасибо, – сказал я. – Вроде не пахнет.

Хотя откуда мне знать? Я даже не был уверен, не привиделось ли всё это Жоре. Дым из сливной трубы… Ёбаный в рот!

В остальном начало дня было вполне неплохим – но ровно до того момента, пока я не понял, что Жора не собирается сваливать. Ему захотелось сделать мне сомнительный подарок – за то, что я сходил с ним за альфой. Он-то и предложил проверить недавний заказ мефа, который перед отъездом не успел забрать Кока. Точнее, Кока тоже успел побродить по этому лесу – до тех пор, пока ему не стали названивать родители. Проснувшись, он отправил мне корды с комментарием: «было уже темно, поищи сам». А сегодня я и сам не хотел переться сюда за закладкой, но проблема в том, что долго сопротивляться Жорке не смог. Мозг наркомана – странная вещь. «А почему бы и не сходить? – уговорил я себя под конец. – Всё успею, в музей только к половине десятого…»

И вот я на нервах блуждаю в трёх соснах. В голове вспоминаются строчки «Аффинажа»: «В этом жёлто-зелёном я заблудился, / Лес / Никогда не закончится этот».

Но знаете, когда мы наконец выберемся из этого ебучего леса, я собираюсь слить Жорку – как говорится, окончательно и бесповоротно. Мне без разницы, куда он пойдёт. Вот в чём ужасная правда. Быть мудаком мне не хочется, но и слушать его постоянный гундёж, к тому же в такой важный день, у меня больше нет сил. Как вы там говорите? Я, блядь, вообще не в ресурсе.

А самое тупое в моём непродуманном плане вот что: я почему-то уверен, что стоит мне поехать на «Ночь музеев», увидеться и объясниться с Соней, как мы снова будем встречаться. И я почему-то уверен, что это всё исправит. Но для этого я должен успеть привести себя в порядок и не сойти от Жоры с ума. Может, я уже с трудом могу анализировать собственные загоны. Как и все мы, все в нашей компании, я уже и не знаю: живу ли я в воображаемом мире? Есть ли надежда на счастливый исход? Если судить по нашему общему коллективному опыту (на каждого из трёх наркоманов – по похоронившей нас до срока бывшей), мне ничего особо не светит. Но я почему-то уверен, что ещё не поздно исправить хотя бы что-нибудь.

Я хочу быть один. Но уже не могу быть один – во всяком случае, не так, как раньше. Я ищу спасения, закидываясь всем подряд, привожу в старую квартиру моей матери мутных, убитых в хлам типов, трясусь над тремя опустошёнными кредитками, вешаю лапшу на уши работникам банков, продаю всё подряд на «Авито», пытаюсь хотя бы не влезть в микрозаймы и гоняюсь за призраком бывшей. Я вдолбил себе в голову странную мысль, что всё в итоге наладится само собой. Но при этом последние несколько месяцев я делаю только две вещи: вру и беру деньги у матери, которая давно живёт в Новой Москве. И я знаю, что ещё немного – и она уже не сможет меня терпеть. Скоро никто из нормальных людей не сможет. Потому что я снова сорвался, и это уже не смешно. С каждым разом выбираться из этой ямы всё тяжелее. Вот такие дела.

Перед тем как выйти на дорогу, чтобы попереть в мой район через парк, Жора убирает старый роутер в мой грязный шоппер, который мне подарили в издательстве, и говорит:

– На, держи, выброси её где-нибудь. – Он протягивает мне отвёртку.

– Зачем? – отвечаю я раздражённо. – Это моя отвёртка.

– Да, воткни её где-нибудь в землю. Только не у дороги.

Я говорю, что не собираюсь этого делать.

– Я уже закрутил роутер! – злится Жора, и я думаю, что у него совсем снесло кукуху. – Куда мне было убрать? Нельзя тащить роутер обратно вместе с отвёрткой! – Он пытается что-то мне объяснить, но опять подвисает. – Тебе жалко отвёртку? Она стоит пятьдесят рублей. Я куплю тебе новую.

У меня нет сил что-то спрашивать. Телефон разрядился, а время уже поджимает.

– Ладно, – говорю, – но избавляйся от отвёртки сам. Если я воткну её куда-нибудь не туда, ты скажешь, что на меня откроют охоту. Ты же не хочешь, чтобы меня тоже захотели убить?

Жора не врубается. Он не понимает, что я просто шучу.

– Что ты за человек? – бормочет он сокрушённо. – Я сделаю сам! На вас вообще рассчитывать невозможно.

Ну и ладно. Я иду впереди, потому что понимаю: ещё немного – и я просто взорвусь. Жора плетётся метрах в пяти у меня за спиной. Пока мы топаем на негнущихся от усталости костылях по территории кардиологического санатория, что как раз на границе Мещерского парка, Жора кричит во весь голос:

– Ёбаные старпёры! Тут одни старпёры, да? Как думаешь, меня возьмут – поправить сердце?

На это я не отвечаю. Только иногда посматриваю на Жору через плечо. Прогуливающиеся по аллее пенсионеры тоже бросают на Жору любопытные взгляды – когда он останавливается, чтобы проверить какую-нибудь трубу или порыть кроссовком землю у подозрительного дерева. Жоре вообще похуй, что о нём могут подумать.

Эта черта мне знакома: Кока ведёт себя так же. В какой-то момент любой наркоман, стоит ему только выйти из дома, начинает смотреть строго в землю: взгляд рыщет вдоль дороги, а ноги то и дело уводят его больное тело на обочину. Он находится в вечном поиске: что бы подшкурить? Печальное, раздражающее зрелище.

У наркомана нет инстинкта самосохранения, вместо него – инстинкт вечной шкуры. Всё заканчивается одинаково: когда ты третьи сутки упарываешься веществом, тебя наконец настигает «карма полис». Ну, вы знаете, когда ты говоришь на математическом и похож на расстроенное радио… В тот момент, когда последняя капля страха растворяется в твоей густой вонючей крови, ты уже понимаешь, что жизнь вот-вот вломит тебе пизды.

Помню, как мы с Кокой и с его соседом Лёхой, отсидевшим сколько-то лет по той самой, русской народной статье, поехали на станцию Солнечная за стаффом. Над железнодорожными путями раскинулся новый переход-стекляшка. Игольное ушко, узкое горлышко бутылки, которое нужно проскочить, не привлекая внимания. Там-то нас и сцапали двое ментов.

Мы уже возвращались – тем же путём, хотя каждый из нас знал, что всегда нужно путать следы. Стафф, целых три грамма лучшего и дорогущего, был у Лёхи. Когда к нам подошли и предъявили ксиву, нервы у него сдали – он дёрнулся, но бежать было поздно. Меня держали за ворот, и, пока нас шмонали, я пытался бодриться – всё что угодно, лишь бы не встретиться взглядом с подростками и испуганными мамочками, как назло, пялившимися на нас со всех сторон. Кто-то смеялся, и, кажется, какой-то мужик даже снимал нас на камеру. Действительно, забавная ситуация – так почему бы не посмеяться.