Словно вихрь взметнулся в посёлке и ураганом промчался по домам, когда посельчане узнали, что Анатолий Петрович Задоров исчез. Самый что ни на есть правильный мужик. Убийство? Искать.

Поиск! Это пробуждение новой жизни! Вспышка! Взрыв! Полёт. И понеслось. Глаза то разбегаются в стороны, то собираются в кучку, сердце колотится так, что душа дробится. Нервы напряжены, слышно даже, как они звенят. Мозги разламываются. Мысли схлёстываются друг с другом. Чувства наседают. Вот оно! Нашёл! Из бури вынырнуло. Захватил взглядом, тащишь. Осечка. И снова рвёшься вперёд до тех пор, пока не начнёшь понимать: то, что ты искал, вообще, не существует в природе, но ты не побеждён. Не сломлен. Ты сделал пустое открытие, но жил всеми ощущениями, чувствами: надеждой, верой…, мыслями, а не бултыхался в известном.

Вначале посельчане стали думать, но так, как мысли были разные, порой доходили до самых крайних противоречий, и сплести их в одну не удавалось, каждый стоял на своём, утверждая, что его мнение самое верное, а согласиться с другим в такой таинственной области, как истина дело трудоёмкое и порой даже не подъёмное не только для мужика, а даже для сверхмужика, то решили: споры прекратить, мысли отложить и установить правду опытным способом: бросились в поиски.

Что было особенным в поисках Петровича, так это настырность, нет, не просто настырность, а сверхнастырность и сверхпристальное внимание посельчан ко всем местам, где мог оказаться пропавший. До этого тоже из посёлка исчезали, но исчезновения были на виду: на свете – суд, кладбище, словно чёрные дыры, в которые, если попадёшь, то выскочишь, Бог знает где, и Бог знает кем, да ещё в каком виде, а с Петровичем всё было погружено в сплошную, непроницаемую темень. Ни одного проблеска. Так что дело заключалось не, сколько в его поисках, а в выяснении обстоятельств исчезновения Петровича.

Посельчане рассуждали так. Поскольку Анатолий Петрович Задоров был мужиком, то и вопрос стоял: при каких обстоятельствах исчезает мужик, и не те ли это обстоятельства, при которых могут исчезнуть все мужики?  Это сильно беспокоило посельчан. Особенно мужиков, потому что они крепко были привинчены к бабам, без которых не ладилось никакое дело. Бабы были спокойней. Мужики так часто отлипали от них, что они порой утверждались во мнении, что мужиков вообще не существует.

Первый шаг посельчан был обдуманным. И главное: наработанным, не дававшим сбоя. Может быть, Петрович где-то завалялся, перезагрузившись самогоном. Петрович – малопьющий, но случалось: в праздничный день, а праздничным днём было получение пенсии, так закладывался, что ноги в верёвку заплетались.

Заглянули   в бусугарню (поселковая пивная): хорошее здание из белого камня, с рекламными стенами, разрисованными русскими богатырями, но не с мечами, как было до революционного побоища, а с пивными кружками и не в доспехах, а в железнодорожных тужурках.

Реклама очень нравилась мужикам, потому что богатыри были тоже, как уже   сказали, в железнодорожных тужурках и штанах, как у них и с такими же лицами. Это была, самая что ни на есть народная реклама. На бабьи скандалы, когда загрузка сильно утяжеляла мозги и смещала центр тяжести, мужики отвечали: богатыри пили, а мы что не русские богатыри, да мы… Они забивали баб патриотичными словами и, кувырнувшись в кровать, засыпали, кто богатырём, кто патриотом, а кто   одновременно и богатырём, и патриотом.

Как и бывает в тщательных поисках   в бусугарне перевернули все столы и стулья – не залежался ли Петрович на полу в позе отдыхающего от сильной шаткости ног, не застрял ли в пустой пивной бочке, не провалился ли сквозь щель в подвал, не закатился ли под прилавок, обошли её кругом: не приклеился ли к стене, распотрошили сиреневые кусты: не застрял ли в ветках. Пошарили в посадках: может, свернувшись калачиком, под кустом спит. Дорога под колеблющимися   ногами порой «бунтовала» и не то, что в кусты, даже под забор выбрасывала, а иногда и для сна служила.

Потыкали баграми в речку и вытащили немало мусора: автомобильные шины, сломанные тачки, колёса от телег, дышла, продырявленные вёдра, проржавевшие серпы и молоты – всё, что раньше работало, а потом соскочило, но, так как в посёлке хватало своего мусора, то его кучковать и вывозить не стали, а опять спихнули в речку. Вид её этим не испортишь. На поверхности вода чистая, а на дно никто не заглядывает.

Нагрянули в депо. Обследовали токарные станки, фрезерные: не подхватили ли резцы и фрезы Петровича, станки постаревшие, «ослепшие» не помяли ли организм, случалось ведь, что резцы выскакивали и разрисовывали токаря такими узорами, что мужики вздыхали и говорили: последняя роспись. Не забыли и кладовые, деревянный уличный туалет, продули вентиляционные трубы: не затянуло ли ненароком. Обследовали крыши домов, потому что слышали: раньше, а когда именно раньше, просто раньше, на крыши домов крыщевались инопланетные корабли. Из них вылетали инопланетяне с третьим глазом, а зачем им нужен был третий глаз, если и двух много, заходили в хаты, вели себя скромно, прилично, не хулиганили, садились за стол, выпивали, но никого не забирали, а в этот раз, может быть, сел какой-то на какую –  то хату и умыкнул Петровича.

Словом, проверили все углы и закоулки в надежде, что жизнь Петровича на время спряталась в них, но жизнь не нашли, зато разговоров о жизни через край хватило.

На этом поиски не кончились. Мужики и бабы в посёлке были упрямые, на дело хваткие, что и доказали, перевернув всё вверх дном в хате, хозяйственных постройках Петровича. Провели самый углублённый глазной и бинокулярный осмотр, даже до ручного добрались, да так скрупулёзно, что в доме Петровича и в подворье загуляли тишь и пустота. А что в пустоте искать. Если кто-то подумает, что вещи украли, то это совсем не так. Хозяина нет. Почему вещи должны страдать от пыли, гниения. За ними уход нужен, забота. А главное память, чтобы не запустить её до забвения Петровича.

При поиске в доме были некоторые странности, но никто не обратил на них внимания, а обратить было нужно. Может быть, не случилось того, что случилось дальше. Мебель оказалась такой тяжёлой, что мужики вытаскивали её, обливаясь потом. Даже скамейку, сколоченную из трёх досок, на которой любил вечерами отсиживать Петрович, углубляясь в мысли, почему жизнь так быстро текуча, удалось оторвать от пола не одному, а пятерым мужикам, но мы сами бы и не оторвали, говорили потом они, если б не какая-то нам помогла сила. Они пять раз вытаскивали огромный деревянный шкаф на улицу, но, возвращаясь в дом, заставали шкаф на том же самом месте. «Чудо», – говорили мужики, на что бабы отвечали «Перебрали вчера в бусугарне вот вам и чудится». Всё происходило впопыхах, спешке, очень похожей на разгром, а поэтому о мелочных вопросах, что, да как не задумывались.

– А почему мы ищем сами, – задумались посельчане. – Для таких дел имеется полиция.

Поиски полиции, начавшись утром, под вечер прекратились, так как все полицейские утверждали, что, когда они искали Петровича, их охватывал такой страх, что они готовы были бежать куда угодно. Заставить полицию продолжить поиски, это было всё равно, что вытащить зубами двухсотмиллиметровый гвоздь, загнанный по самую шляпку. На полицию махнули рукой: зарядились вчера вечером крепко в бусугарне, утром не похмелились, а на не похмельных не только страх наскакивает, сам чёрт в душу ввинчивается.

Дело вновь откатилось в руки посельчан, и они решили добраться до конечного выездного пути из жизни: кладбища. Может среди крестов затерялся Петрович. Крест силу имеет. Если прихватит кого-нибудь, то, как не цепляйся за поверхность земли, он всё равно оторвёт и вглубь утащит.

Добрались до кладбища и обомлели. Мать твою! Как понимать? Вытащили из постели самого умного человека в посёлке Парамоновича, а почему самого умного, потому что другого умного не было и спросили, что же это такое? – но он промолчал.