– Странно, я вроде познакомился с ней в Стамбуле. – Кайя беззаботно пожимает плечами. Нам приносят чай. Пластиковые стаканчики заполнены до краёв, но из них не пролито ни капли, несмотря на качку.

– Можешь скинуть профиль Екатерины? Меня просила её мама передать сувенир, а контакты старые дала, и теперь, если честно, лень уточнять. Я сам напишу, она всё поймёт.

– Не знал, что у Екатерины Васильевны жива мама.

Чаем мы по старой памяти чокаемся и весь оставшийся вечер вспоминаем студенчество. Кто, где и с кем. Бесполезный трёп, но после него и после долгих прогулок по горным улочкам я падаю в кровать и чую, что тоскливо-завистливая чернота ушла.

Утром будильник – резко встать, никаких откладываний. Двадцать отжиманий, мыться и завтракать в столовке неподалёку. Йогурт, лепёшки, айран, по виду похожий на молочный коктейль из детства. Чёрные, сушёно-копчёные маслины засаливают рот. Пока ем, вижу, что Кайя кинул ссылку.

Смотрю. Екатерина Васильевна оказывается совсем не той Екатериной. С курносой седой дамой, которая увлекается йогой, всё понятно уже по профилю в соцсети. Ей точно не нужен анекдот. Тем не менее я вежливо пишу Екатерине Васильевне, скидываю фотку фотки, спрашиваю, не знает ли она нужного мне человека. Дескать, я ищу пропавшую женщину, наняли родственники, потому что полиция стамбульская не справляется. Екатерина Васильевна вежливо отвечает, что такой никогда не видела.

«А кто вам сказал мои контакты?»

Глас Небес, ёпты, – думаю.

В сообщении пространно отвечаю «знакомые», извиняюсь, Кайю не выдаю.

Пора по новой начать, всё чушь. Осталось сегодня и завтра.

Через час я сижу около гавани на скамейке, снова стонут чайки и перекрикиваются о чём-то на улице мусорщики с большими каталками. Мимо проходит смуглый дед с чаем в бумажных рюмках, судя по цвету жидкости, настоящий чифирь. Похоже, скоро я на этот чай подсяду, уже руки трясутся и даже море совсем не успокаивает. Хочется курить, как давно не хотелось. Показываю деду фотографию. От нечего делать. Дед, конечно, ничего не знает. Сколько здесь людей живёт? Двадцать миллионов? Если я провалю, Большая Сестра пошлёт меня в Индию на два дополнительных задания. В Индию не хочется совершенно. Сил нет и так. Лучше уж реально домой с пустым карманом.

– Сэр? Сэр? – обращается кто-то. Поворачиваюсь, предлагает воду старушка. Нет, спасибо, видите, я – чайный наркоман, у которого сломалось наитие. Который не способен распаковать подарок.

Сэр. Сёр. Сюр.

Ребёнок спрашивал меня по-другому. Не «Сёр», а «Сир».

Это же значит с турецкого «секрет». Тот самый, который обещал мне открыть нищий в автомобильном полусне.

Я чуть не роняю недопитый чай.

Надо в тот квартал! Где позавчера был ребёнок! А ещё типа переводчик… Вот тебе и по специальности.

Мелькают улицы. Оконная рама на асфальте, автомойка, рыбу жарят чуть ли не на костре из мусорного бачка. Богатая кондитерская с гранатовыми сладостями, бородатый оборванец падает рядом с дремлющей овчаркой, мужик в пиджаке бросается к нему, выскакивает продавец арбузов из-за угла, свешиваются из окон мягкие игрушки, книжные, рестораны, рестораны в книжных, у щуплого паренька не заводится мотоцикл, ему помогает женщина в хиджабе, пока татуированная девушка в короткой кожаной юбке звонит в какую-то службу; из кальянной играет песня, удаётся разобрать примерно:

Я привык к тоске, ничего не поделаешь

С того момента, когда ты смотрела в мои глаза в слезах

Ребёнка на месте нет. День очень жаркий, просто иссушающий, а я забыл намазаться санскрином, вышел в майке вместо белой рубашки, и руки, кажись, вот-вот сгорят.

– Сир! Сир! – кричу. Тут же привыкли к сумасшедшим. Оглядывается один торговец рыбой, что-то говорит, не разобрать. У него уродливые кильки лежат на тающих льдинках, прилавки не до конца застеклённые. Рыба – последнее, что мне сейчас нужно. Зато любителя рыбы я замечаю очень кстати. Он спал под табуретом и оживляется, выходит ко мне.

Кот (лоснится). Эгеге, кого-то сейчас хватит солнечный удар. В такое время года стоит носить панамку. Это важно. Важнее, чем твои глупости.

Нет самое важное это секрет ты выведал у него скажи пожалуйста вся рыба с меня или чего ты хочешь

Кот (лоснится). Какой секрет? Ты в курсе, что я вообще не тот кот, о котором ты подумал? У нас у каждой кошачьей семьи свои персональные шесть соток. Как у советского дачника.

Хорошо ладно давай так ты знаешь Екатерину

Кот (лоснится). Допустим, знаю. Привести к ней? Слушай… Рыбы завались, а мне за такую услугу хотя бы пять драников.

Чего драники где я найду тебе в Турции драники

Кот (лоснится). Просто пообещай, что поделишься.

Если увижу драники да без проблем

Кот машет мне хвостом и исчезает в узкой улочке там рыночные задворки где лежат объедки и торчат из дверей мешки с красными бобами я иду за котом он перепрыгивает ручеёк из канализации и скрывается за ковром как за занавесом и я скрываюсь туда же

Однажды Большая Сестра дала мне задание в Израиле. Задания в Израиле почему-то самые приятные. Так вот: грузный двадцатилетний парень Федя снимал за дорого каморку на окраине Тель-Авива, получал пособие еврея-репатрианта, искал работу, учил сложнейший иврит, который и у меня-то в основном устный. По большому счёту у Феди было всё замечательно, в перспективах аж Нобелевская премия мира, но в тот момент он, как свойственно великим, скучал по русской водке, а один пить не привык совершенно. Феде нужна была разгрузка, чтобы не вернуться с тоски назад в родную Сибирь, где его не ждало никакой премии абсолютно точно. И разгрузка Феде требовалась настоящая, пацанская, не пиво по зуму с друзьями из прошлого, а вереница пластиковых рюмок длиной в ночь, как в его Красноярске в подъездах бывало. Я с Федей познакомился на базаре Левински, сказал, что очень хочется бухнуть. Мы взяли в магазине аж «Белугу». Зима в Израиле – противное время, темно, слякоть, погода градусов десять-двенадцать. Поговорили отлично, сам как-то отдохнул, помню, и со спокойной душой потом полетел в Испанию спасать от безработицы семейную пару, те совсем зашореные какие-то были, так и не скажешь, что будущие родители лучшего друга жены великого космонавта. А Федя, повёрнутый на истории, рассказал мне буквально всю байду Крестовых походов и ещё немного про кальвинистов. Но это не суть… Суть в том, что когда зарядил субтропический ливень, мы с Федей отошли в подъезд, на наше счастье незапертый, где налили в стаканчики, а на закуску у нас имелась местная кислая капуста, почти как немецкий зауэркраут. Подъезд нашли в доме на Лев Хаир, это такой престижный райончик в центре Тель-Авива. И там в подъезде был железный лифт с мутным стеклянным окошком, а справа от него лестница, с лаковыми перилами, гладкими, по цвету похожими на щербет. Мы спьяну по этим перилам прокатились разок, как школьники. Очень удобно. Вот тут, куда меня привёл хвостатый, я увидел точно такую же лестницу и точно такие же гладкие, почти глянцевые перила.

Голос:

– Здравствуйте! Вы к кому?

– Можно воды? – я прихожу в себя, потный после пробежки за котом, который бесследно скрылся.

– Да.

Выходит северная женщина, не Екатерина. В руках у неё мелькает бутылочка. Холодная, как свежайшая устрица. Лемон су. Кислая газировка. Прикладываю ко лбу. Легче.

– Ну и жара сегодня. А Екатерина у вас?

– Вы родственник! Ой, как хорошо. Вас проводить к ней?

– Да.

Мы поднимаемся на третий этаж и заходим в комнату.

– А я думала, у Екатерины не осталось родственников, – говорит женщина. При тусклом свете я различаю её лицо: светлые глаза, грустные тонкие губы. Она продолжает:

– Я – Алина, сиделка. Оставить вас? Мне как раз надо сходить в магазин за водой и памперсами.

Киваю. Уже кое-что понятно. Не всё, но хоть как-то.

Комната маленькая, едва ли не ромбическая, состоит из острых углов. Односпальная кровать – в одном углу. Бельевой пластиковый шкаф и диван – в другом. Белые больничные занавески скрывают подоконник с фиалками в четвёртом. А в пятом – телевизор на бесшумном, старая плазма показывает синхронное плавание. Екатерина сидит на стуле близко к телевизору. Поза почти как на той фотографии у моря. Телевизионные блики скользят по её высокому лбу. Слепые глаза закрыты. Но не спит. Бодрствует где-то невозможно глубоко.