— Может это не Бог меня не слышит, а я Его в этой суете не слышу. Вот ведь всего делов-то, поездка в Москву, а полдня, как в угаре, не помню даже, попрощался ли с шефиней. Где уж тут Бога слышать.
Электричка неслась к Москве. Тамара пришла первой, и я слинял, правда, предупредил, что поеду-таки не в Уездный город, а в Москву, и могу вернуться поздно, а потому уже может и до завтра.
— Но завтра как штык буду.
Билет уже превратился в тряпочку. Сунул его в карман, принялся теребить замок на куртке. Волновался. Стали закрываться двери на платформе Уездного города, чуть не выпрыгнул из вагона. Дальше ехать не то что боялся, но психовал. Был определенный страх, что останусь в Москве. Не страх даже, а сомнение в себе. Не смогу ведь удержаться, дерну домой. Никто меня уже не ищет, никому я больше не нужен, только заявиться к участковому и квартиру мне вскроют, да и ключи у меня в гараже запасные есть, а гараж я и без участкового вскрою. Только нельзя мне там остаться, не готов я еще вернуться. Неделю максимум продержусь, и все. Все понесется по новому кругу. Друзья найдутся, бизнес поманит, и не удержусь. Сейчас уже мыслей всяких… И на супругу бы взглянул, и то и другое. Нет, нельзя мне туда. Я только вчера понял, что у меня проблемы со слухом. А в городской суете я не то что Бога, себя не услышу. Тем более, в столичном гуле. Но вот ехал же, тянуло же. Как гипноз, как магнит.
Поезд прибывал на Курский вокзал, как беременная каракатица. Народ заранее повставал с мест, застегивая куртки, пристраивая сумки на ходу, теперь все толпились в тамбуре, один я сидел, приклеившись к окну. Вот она, долгожданная столица. "Ну, здравствуй, любимый город". Судя по тому, что за окном шумела платформа Курского с шаурмой, семечками, и толпой народу, городу было на меня плевать.
Электричка еще разок дернулась и остановилась, двери с натужным, громким шипением открылись, машинист еще раз, видно, для спящих, повторил, что это конечная, и попросил освободить вагоны. И я догнал освобождающих вагоны граждан, и с ними вместе бодро двинул к метро. План действий был прост — домой, в ванну, переодеться, взять-таки немного шмотья, и пойти в парикмахерскую.
От Курского двадцать минут и пересадка, и вот я у своего дома. По дороге размышлял о разном — квартира может быть опечатана, продана, хотя, как без меня, я владелец… может быть сдана, в оконцовке там может жить моя драгоценная. И вот он я, в своем подъезде. Достать ключи из гаража проблемы не составило, охрана как была козлоухой, так и осталась. Дверь не опечатана, не взломана, и внешне полный порядок. Стоял, ждал. Чего — не знаю, просто ждал.
Нажал на кнопку звонка, и подлетел на этаж выше. Никто не открыл. Спустился и еще раз позвонил. И снова никто не открыл. Нажал на звонок и прижался ухом к двери. Только в романах за дверью в пустой квартире разносится трель звонка. За моей дверью ничего не разносилось, потому что она была двойной и бронированной. Нет, там, может, что и разносилось, но я не слышал. Сердце колотилось и в ушах звенело, но руки знали свое дело и безошибочно быстро открыли двери. И закрыли также быстро.
В квартире было противно пусто, пахло пылью, пустотой и еще какой-то дрянью, очень пахло, просто воняло. Пошел на запах. Запах привел на кухню. На подоконнике стояла пустая бутылка из-под колы, и остатки селедки с луком, поржавевшие и воняющие. Ничего умней, кроме как кинуть это в окно, не придумал. Как некрасиво, но так воняло. Окно оставил приоткрытым. Ну что ж, поглядим, что тут твориться. Я сколько не был.
Видимо, поняв, что меня пристукнули, супружница моя мебелишку то повывезла, прям в корень повырвала все, даже обои подрала, вот дура, небось истерила тут, когда поняла, что квартиру не продать без меня. А я без вести пропавший. От же дело, вот если бы был мертвый, то это другой расклад, а так нет, не наследница она ближайшие несколько лет. Пока меня без вести пропавшего суд не признает помершим.
— От же дурища, светильник над кроватью выдрала. Электрик бы даже самый безрукий так бы не раскурочил стену. Вот ты злобная какая, оказывается.
Только голые стены с искромсанный обоями. И все. Правда, сантехника осталась на месте, и это радовало. И мои шмотки не выкинула, некогда было, все валялось на полу горой, но было цело. Н-да, мятое все. Впрочем, костюмы от Гучи мне теперь без надобности, а вот джинсов пару заберу точно, а они и мятые ничего сойдут. Выудил простынь из кучи барахла, полотенец не наблюдалось, и двинул в ванную. В ванной также все было пошвыряно, но было, а шампунь он в общем не селедка, за год не стух, малость загустел, ну да ничего, главное вытрясти его из флакона. Включил воду, плесканул пены, ее было в избытке, и не мог оторваться, глядя как струя воды взбивает радужные пузырьки. Так и сидел, как идиот, на краю ванны, глядя на это, пока пена не начала переть через край. Нету слов, чтобы описать, как это хорошо — лежать в ванной, полной горячей воды и пены. Нету таких слов. И не потому, что баня хуже, а просто потому, что можно просто повернуть кран, не таскать дрова, не топить печь, не носить воду… а просто лежать и все. И что интересно — лежалось с удовольствием. Нервоз ушел, пришла просто лень обычная, скотсткая, всеобъемлющая лень. Вот оно в чем дело, в деревне баню надо было заработать, а тут так, на, бери. Понятное дело, за воду и свет плати, но ведь и в деревне свет не дармовой, и воды еще на своем горбу на носи, а за дрова и уголек будьте нате, никак не дешевле, чем за электричество. Вот и получалось что банька подороже выходила, просто на горбу выезжала. Потому и не было у меня в деревне времени думать особо о том, какой же я таки несчастливый, а тут вроде лежи, радуйся, а поползли уже мыслишки-то. Вон супружница вишь моя злыдня, а то раньше она злыдней не была, и жалко опять себя стало. Не, нельзя мне пока на городские квартиры. Сдурею я от тоски и жалости к себе. Рано еще, не закостенел еще во мне позвоночник, прогнусь я под любой соблазн.
Ну, хорошего помаленьку, надо было выбираться, пора. Простыней обернувшись, стоял и смотрел на кучи барахла, как Нерон на горящий Рим. Ладно, опять пафос попер, фиг с ним, с Римом. Надо вон те джины взять, эти надеть, потом черные еще, и спортивный костюм до кучи, потом еще носки, потом бритву. Сумка набралась приличная, в тот единственный чемодан, который лежал на балконе, это все не влезало, откладывал, докладывал, пока тряс шмотки, что-то брякнуло об пол. Поднял — часы, мои часы, точно, я тогда без часов был, я опаздывал к следователю. Сунул часы в карман брюк, а брюки бросил на пол в спальне, моя по карманам шарить не стала, потому что брюки были залиты кровью и коньячиной, вот часы и лежали там в заднем кармане год. Остановились, но были целы. Часы сунул опять в задний карман, привычка. А чемодан еле-еле закрыл. Чемоданчик и правда не весть какой, старый, я с ним раньше на юга летал. Теперь вот тоже на юга, курское направление, южное. Смешно.
Ну что, теперь с вещами на выход, дорогой Арсеньтий, как не велик соблазн городской квартиры, даже такой ободранной, как сейчас, но… надо ехать. С чемоданчиком и бородищей вряд ли меня кто-нибудь узнает, хотя и не общался я тут ни с кем, мы, бизнесмены, народ работящий, нам некогда было, то бизнес, то бабы, то водочка, на соседей реально времени не было. На бомжа я не похож, на преступный элемент тоже не тяну, так, мужик с чемоданом. Окно закрыл, деревенские шмотки в пакет и с собой, кран проверил, плиту не включал. Все. Пошел. На лестнице никого, да и откуда тут в это время народ. Около трех часов сейчас, кто на работе, кто уже по салонам поехал, дети еще по частным школам. И действительно, спокойно закрыл дверь, спустился, постоял еще во дворе, поглазел на пустые окна квартиры, на пыльные окна своего же офиса, и двинулся к метро. На пол пути сообазил, что у меня есть деньги, и, подойдя к бордюру, поднял руку.
— Медведково.
— Садись, — кивнул водила старенького фольксвагена, — там куда?
— Там? Там мне к Лосю, знаешь, только не к платформе, а прям на Ярославке, где поворот к станции, не доезжая ДПС.
