– В большом мироздании и так есть множество созданий во плоти и вне её. Заряжкоэнергичная, худощавая, в глазах её светится мысль. Отчего ты видишь такие сны – спрашиваю её? Ты много читала из Библии? – Читала. – Твои сны мудры, запутаны, интересны, бестолковы и противоречивы – все вместе. – Библию я читала не ради веры, а ради интереса, но тот голос, который звучит надо мною во сне, никак не связан с Библией. Ведь я стала слышать его ещё раньше.

Знаешь, Валя – сказала я – мир потихоньку сходит с ума. Мы не поймём друг друга, и нас никто не поймёт. Молись, Валя.

С Сторож Виктор Клыгин заступил на дежурство, и пошел осматривать своё хозяйство. Вначале он убедился, что всё в порядке под навесом: также в ряд стоят растрескавшиеся кривые доски, которые можно ещё подсушить, подтесать, подрубить и, пожалуй, и перекрыть пол в чулане. Потрогал рукой дырявую солдатскую шинель и решил; подрежу, сделаю куртку для работы, а полы пригодятся для валенок, взял на руки и осмотрел рюкзак: что же, вот здесь подштопаю – невелика дырка. Рюкзак в доме пригодится. Шинель и рюкзак Клыгин нашел в то дежурство, а доски натаскал постепенно – в хозяйстве все нужно. Он пошёл к кучам. Золотое утреннее солнце уже перемешалось своим светом с белой мутной, низко стелющейся над землёй гарью. Здесь стоял невыносимо удушливый запах, но Клыгин к нему давно привык. Он поковырял сучковатой палкой не сожжённую ещё кучу, но кроме бутылок из под шампанского ничего не нашёл. – выбранная уже. Пёс Черныш, повизгивая, разгребал лапами кучу, копая яму под ней. – Фу, Черныш, окликнул Клыгин, – на место! Пёс отошел от кучи, и умными глазами посмотрел на хозяина. Роет всё, роет, словно к покойнику – подумал Клыгин. Он свистнул и позвал собаку. – Все равно, пока новая машина не придёт, ничего не найду.

И он, улыбаясь, вспомнил, как недавно, с приходом новой машины, выпало ему счастье – он нашёл кольцо с бриллиантом и новые туфельки на каблучках и что удивительно – модные. Всё это он подарил шестнадцатилетней дочери. Она прыгала от радости, и хлопала в ладоши.

Сторожка с белыми саманными стенами была старой и тесной, но в ней разместились: тахта, печурка, кухонный стол. Около двери залаял Черныш. – А о собаке то я совсем забыл – мысленно обругал себя Клыгин. Пустив Черныша, он достал из стола толстый, потемневший от длительного копчения, кусок колбасы и бросил собаке. Колбаса с жирными кусочками сала была отменной. На той неделе скинули с машины палки варёной колбасы, только чуть- чуть подпорченной по краям, и Клыгин, пока не появилось начальство, стал быстро собирать её и коптить в куче подожженного мусора.

И вот уже всю неделю колбасу ест пёс Черныш, сам Клыгин находит её, наипрекраснейшей, едят колбасу его жена, дочь.

Едят в семье Клыгина и мандариновое варенье: зимой он наносил со свалки горы ярко оранжевых плодов, почти совсем не попорченных.

В молодости Виктор имел тонкую и чувствительную душу, был строен белокур, посещал то философский, кружок, то клуб изостудии, то уезжал по вербовке на Камчатку, а то. вдруг. стал альпинистом и, однажды, чуть не погиб где-то в снежных горах. Но когда пыл его остывал, он ощущал всю никчемность своего существования. Он перестал ходить в кружки, общаться с приятелями и решил, что цель жизни это любовь. А так как он был весьма привлекательным, то за этим дело не стало. Влюблялся он поверхностно. кратковременно, не испытав ещё серьёзного чувства… Он назначал свидание сразу двум девушкам. Они ждали его под часами, у почты, а он ехал на трамвае, и, похихикивая смотрел на них – незнакомых друг другу. Девушки волновались, а он радовался, что имеет у них такой успех. Как видите, тонкая и чувствительная душа может быть и у того, кто сам себя любит. Потом, выдумывая какие-то серьёзные причины, клялся одной и другой в любви, и приходил к каждой из них ужинать, представившись их мамам очень серьёзным и порядочным человеком.

Он встречался, целовался. Иногда ему казалось, что он любит сразу двух, а потом ему и это надоело, и он бросил и одну и вторую, поняв, что это тоже не цель его жизни.

Женился поздно, и тоже не по любви… Любовь настоящая пришла к нему уже женатому. И два года, втайне от жены, он жил тем неимоверным счастьем, которое получал от своей Тамары. А когда Тамара бросила его, он впал в депрессию. Вот тут-то, он и вспомнил, тех девчонок у почты… – Вот тебе, вот тебе, негодяй, за твою жестокость, мысленно ругал он себя – получай по заслугам…

И, если только он и выжил в этот тяжелейший период его жизни, это только, благодаря его кроткой, всё понимающей жены.

Время стирало боль, и когда родилась дочь, он опять обрёл цель жизни.

Но, потом, ему снова и снова чего-то не хватало: он страдал от этого. Для чего я рождён – думал он в отчаянии, и где моё главное дело, о котором я мечтал? О чем мечтал он и сам не знал толком, но что-то очень хорошее, светлое, не переставало его волновать.

И вот он сторож на свалке. – Не работа, а золотое дно, думает каждый день он с упоением. А действительно; в доме у Клыгина уже, почти музей. На стене стучат часы: одни с кукушкой, из которых высовывается и кукует забавная птичка, другие – с изумрудными кошачьими глазами, бегающими то вправо, то влево. А дальше, в углу, стучат большие парижские часы 19 го века, на столиках же стоят и тикают на все лады будильники – от серебряной малютки до самых больших с цветным циферблатом – их Клыгин отремонтировал сам.

Стены его комнаты украшены шедеврами голографии в ней:

и морская пена, в которую можно засунуть пальцы; и розы, как живые, которые хочется понюхать; и озорная мордочка щенка, которую так и хочется погладить.

Соседи, не зная даже, где Клыгин работает, – а это он держит от всех в тайне – удивляются: откуда эти чудесные экспонаты? В деревянном ящичке стола у него есть всё: – от цыганской иглы и клея «Момент» до цветных карандашей с 60 оттенками, до ниток и мотков шерсти для вязания. У него есть старый граммофон, тяжеловесный утюг, календарь за 50-й год в целости и сохранности, журналы «Огонёк» за 37 год, да и чего только у него нет. Рыться в мусоре и богатеть стало теперь его жизненной потребностью, необходимостью, и непонятным для людей, развлечением. Залаял Черныш – у ворот стояла машина с мусором… Наконец-то. Клыгин пошел отворять ворота, улыбаясь и вспоминая, что как-то его напарник нашёл в новом мусоре золотую цепочку, а он сам – в кармане грязной заблёванной рубашки – деньги – целую чью-то получку. – Допился какой-то идиот и Клыгину жалко стало его семью; сам он никогда бы так не поступил со своей женой, дочкой…

Когда машина уехала, Клыгин крючковатой палкой стал разгребать свежий мусор. И вот они – новые, крепко прошитые мужские сапожки… Как раз моего размера – подумал Виктор Клыгин. Сердце его стучало в радостном волнении и спрашивало: Ну что там ещё на сегодня? Клыгин чувствовал себя хозяином на мусорных кучах.

Вот она, после всех мытарств, цель жизни

Вечер. Вагон-клуб. Мы с Таней проводницы.

– Рыбонька, лапонька – умоляет меня Таня – поедем ко мне домой. Я смотрю в её круглые, полные ужаса глаза и голос мой вздрагивает: что случилось? Не знаю – говорит она, только поедем сегодня, сейчас же! У меня такое предчувствие… На моём лице растерянность; – что можно предчувствовать, когда только вчера утром ты вернулась из дома? – Но голос её срывается, слабеет, переходит почти на шёпот – мне кажется – у нас кто-то умер…, – Чепуха – обрываю я её сердито, что тебе взбрело в голову? Разве у вас кто-то тяжелобольной? – Нет, отвечает она, но сердце что-то подсказывает мне.– А моё сердце никогда, ничего не подсказывает мне. Глаза её умоляют, просят, требуют. Я пожимаю плечами и сдаюсь. – Собирайся же, поедем скорей, мы ещё успеем на последний поезд. Оставляем дежурным киномеханика.

Сергей обещает, что будет порядок.

Выпрыгиваем на мокрую насыпь, пахнет осенью, прелым листом, рельсы блестят от вечерних фонарей. На Тане новая железнодорожная шинель, смотрю на полнеющую фигуру, на миловидное круглое лицо и удивляюсь, что вот что вот она замужняя в длительных поездках, что она нравится и нашему киномеханику и заведующему клубом, а муж, как она утверждает. её не ревнует, и любит она мужа очень.