Первый Азеф скривился и отвернулся.

– Пил бы как питалки, а то печень посадишь.

– Сколько раз повторять? Я ненавижу чары, чаруш, а особенно подменышей.

– Это основа безопасности, которая позволяет питалкам жить немного дольше. Ты не забыл, что они нам нужны? А ты сам вообще бесценен, твоё старшинство…

– Не наступит никогда!

– Наступит! Только мы первыми должны разобраться с пандеклятьем. Мы, а не МИФ!

Вместо ответа сын одним махом опорожнил бокал и взглянул в зеркало на стене. Старинная рама, почти чёрная, тоже наверняка какого-то модного столяра. Зеркало дореволюционных времён с серебристой патиной. Всё в доме было до тошноты правильно подобрано и выверено до мельчайших деталей. Всё кроме него. Бледного молодого человека с коротким ёжиком светлых волос и трёхдневной щетиной на по-женски красивом лице. Не спасали даже шрамы, должные придать ему недостающего мужества.

– Лучше сдохнуть без печени, чем жить в этом питалкином мире, – вымученно улыбнулся он. – В нём не осталось ничего настоящего, кроме пандеклятья. Я видел это! Оно… уже опутало всю Москву. Оно нас всех сожрёт. Всех до единого. Никто не спрячется…

Первый Азеф заёрзал в кресле.

– Не пойму на чьей ты стороне?

– Конечно, на твоей, папа. Ведь никакой другой нет.

– А с лицом что? Опять железякой себя истязал, – он вздохнул, понимая, что до сына всё равно не достучишься. – Мне нальёшь?

– Тебе не понравится. Хочешь своего любимого вискаря?

Первый Азеф покачал головой, тогда Пятый налил себе до краёв и плюхнулся в кресло, с другой стороны, от печи. По кожаному подлокотнику разлетелись брызги, но он на них даже не взглянул. Рушник всё впитает и пятна лишь добавят перепродуманной обстановке ещё немного достоверности.

– Я всё для тебя сделаю, папа. Хочешь голову Пушкина? Они с оморочником вместе служили…

– Он всё равно ничего не увидит. Воспоминания видит только тот, кто был их свидетелем.

– Мы же родные. Хочешь на дядину кремацию схожу? Капну себе под веко зелья и буду рыдать над его останками.

– Твоё присутствие будет лишним. Никто не должен ничего заподозрить. Сначала разберёмся с пандеклятьем, потом всё остальное. Следи за…

– Двойных агентов никто не любит, – вздохнул Пятый Азеф. – Я такого не видел, но Пушкин рассказывал, как на фронте с них сдирали кожу. Сначала накачивали пылью, а когда они теряли возможность вырабатывать энергию и хуже соображали, подвешивали за ноги. Сопротивляться двурушник не мог, лечиться тоже, поэтому его обдирали, как липку…

– Хватит!

За печной заслонкой что-то затрещало и запыхтело. Запахло жжёным деревом и мерзкой кислятиной. Это раздражало Первого Азефа больше обычного, заставляя всё сильнее морщиться.

– Носки свои сушишь? Силы бы восстановил, вон синий весь.

Пятый Азеф демонстративно оттянул веко и пожал плечами. Взглянул на ладонь и надавил пальцем на руну.

– Пап, дай энергии! А, пап?

Он так наиграно кривлялся, что отец даже хотел отказать, но вовремя удержался и небрежно махнул пальцем по руне «питание».

Сын изобразил самую широкую улыбку.

– Спасибо за невиданную щедрость. Как у нас энергии, хватает?

– Прекрати!

– Чего ты ругаешься? Откуда мне знать. Она же вся по старшинству у тебя.

– Чего ты добиваешься?

– Хочу попробовать рыбу фугу, достанешь, пап?

Первый Азеф приподнялся из кресла и сел на самый край, уставившись на сына.

– Сходи в японский ресторан на Тверской, там лучшие стейки из мраморной говядины. Самые свежие, парные. Доставляют за полчаса после убоя. Вкус невообразимый. Даже сравнить не с…

– С начарованным, – отпивая из бокала, проворчал Пятый Азеф.

– Ты снова? Зато у питалок не бывает отравлений, паразитов, холестерина и меньше проблем со здоровьем. Мы решили продовольственную проблему!

Сын прикрыл глаза. Рука с бокалом перегнулась через подлокотник и раскачивалась, расплёскивая хлебное вино по тёмным половым доскам. Отец замолчал, ожидая, когда он прекратит, но не дождался.

– Ты отключил домовые чары?

Пятый Азеф закивал:

– Не все. Некоторые, – волосы разлетелись и прилипли к мокрому лбу, а он продолжал раскачиваться и махать рукой. – Мой разум – моя темница!

– Иногда мне кажется, что ты не притворяешься, а правда не в себе.

– Я в себе, пап. Это весь мир в подписках. А у меня всё по-настоящему. Мне просто не хватает памяти. Могу забыть, что сторона одна. Достанешь фугу?

– Зачем?

– Она очень ядовитая. Если неправильно приготовить – подавишься насмерть.

– Зачем тебе всё это?

Пятый Азеф открыл глаза, но так сильно взмахнул рукой, что выронил бокал. По полу растеклась тёмная лужа.

– Тетродоксин накапливается в тканях фугу все десять лет её жизни. Он очень токсичный, в сто раз ядовитее цианида калия. Одним граммом можно убить около пятисот человек. В рыбе его, правда, меньше, одной фугой можно прикончить всего человек сорок. Только противоядия от тетродоксина нет.

– Издеваешься?

– Нет, пап. Её надо правильно готовить и есть. Сначала дегустировать менее токсичные части. Обычно те, что находятся ближе к голове. Со стороны хвоста яичники и печень, в них больше всего тетродоксина. А ещё в коже, поэтому с них сдирают кожу перед приготовлением. Интересно они что-нибудь чувствуют?

Первый Азеф вскочил.

– Ты зае…

– Я не буду её есть, пап. Накормлю пылью и сдеру кожу, – сын довольно заржал. – Шутка. Это же шутка. Я вообще не люблю рыбу. Мне нужны плавники. У фугу нет брюшных плавников, только грудные и спинные. Всё ради них.

– Зачем?

Пятый Азеф откинулся в кресле и зажмурился.

– Плавники фугу погружают в рисовую водку и получается галлюциноген. Хочу попробовать скакануть повыше. Мне же надо ещё возвыситься. Рисовку я уже раздобыл, осталась рыба. Поможешь, пап?

– А ты мне? Мы нашли ещё три пузыря пандеклятья.

Пятый Азеф закивал.

– Мы запустим твою долбаную п-руну. Не там так в другом месте. Мы всех нас спасём.

– Тогда ложись спать, сегодня получишь все секретные данные по этому делу.

– Как скажешь, пап.

– Вроде уборкой занимаешься, а в голове бардак, – Первый Азеф устало махнул рукой и пошёл в прихожую. – Закрой за мной, ты же не пользуешься домовыми чарами.

Пятому Азефу пришлось подняться и дойти до двери. Он захлопнул её и повернул механизм замка. Дошёл до ванны, с отвращением посмотрел на тёмную щетину на щеках и достал опасную бритву из полки. Раскрыл и приставил себе к горлу, долго смотрел на своё отражение, выискивая страх в покрасневших глазах, но не нашёл. Намылил ладонь и намазал лицо, начав тщательно выскребать кожу.

– Лучше лишиться его… – прошептал он. – Чем позволить чаруше лапать это бабское лицо.

____________________________________________________________________

Не забудьте подписаться, чтобы не пропустить следующую проду. А ещё оставляйте ваши комментарии и лайки, если понравилось. Это очень важно для продвижения книги. Чем больше лайков и комментариев у книги – тем больше людей её увидит. А если попадёт в «рекомендованные», то ещё больше. Поэтому потратьте минуту после прочтения, поставьте лайк, напишите, что вам понравилось, а что нет. Мне очень нужно ваше мнение, так я смогу исправить недочёты или просто порадоваться, что вам интересно то, что я пишу.

С уважением,

Смеклоф

Он стоял перед глухой металлической калиткой в пятиметровом заборе и, сжав зубы, упрямо смотрел в глазок. Там внутри что-то копошилось. Маячили неясные тени и плавали разноцветные мороки, но ответа не было.

– Я к директору Медовичу. Старший инспектор МСБ по особо важным делам Валергор, – терпеливо повторил он, и калитка наконец бесшумно отворилась внутрь.

Посреди тенистого двора, окружённого старыми ивами, лежал кот. Старый, помятый, с проплешинами на боках и усталыми всё понимающими глазами. Сначала, он даже показался настоящим, но то появляющийся, то исчезающий длинный хвост выдал чарушу. Словно поняв свою промашку, дворовый встал, почтительно поклонился и пошёл по заросшей кустами тропинке в сторону корпусов интерната.