Теперь у Томаса Невинсона снова мелькнула невероятная мысль: а если Дженет… Какая глупость! После того вечера Дженет уже никогда и ничего не смогла бы сделать. Не могла ни слышать, ни видеть, ни ощущать, ни говорить, ни сердиться, ни улыбаться, ни читать… Хотя тогда она, лежа в кровати, читала “Тайного агента”, и сейчас это показалось Томасу иронией судьбы – предупреждением, которое сбылось, ведь кем-то вроде тайного агента сам он и стал… Или она все-таки сумела еще много чего сделать и даже родила двоих детей, тех самых, которых Томас встретил в Музее мадам Тюссо праздным утром 1994 года? Они были слишком похожи на молодую Дженет Джеффрис, чтобы не иметь к ней никакого отношения, чтобы не быть ее детьми. Похожи на молодую Дженет? Но ведь она навсегда и осталась молодой.
Стоит только подпустить к себе подозрение, как оно сразу завладеет тобой и заслонит все остальное – по крайней мере пока ты не убедишься в его беспочвенности. Дженет была года на три или четыре старше Томаса, и, если этим детям было одиннадцать-двенадцать и девять-десять лет, по его прикидке, она родила их довольно поздно, примерно между тридцатью тремя и тридцатью шестью годами, что вполне допустимо. Будь она жива, сейчас ей было бы лет сорок шесть. Будь она жива? Все эти мысли за считаные секунды яркими вспышками пронеслись у него в мозгу. А разве он видел ее мертвой? Нет, не видел, как, впрочем, никто не видел и трупа самого Томаса, потому что этого трупа не существовало. О смерти Дженет ему сообщил в квартире Саутворта полицейский Морс, показавшийся им человеком честным и основательным. Но теперь-то Том хорошо усвоил, и уже давно усвоил, что скромный полицейский всегда выполняет приказы, особенно когда его шефы, в свою очередь, получают их от людей из спецслужб, которые стоят на вершине властной пирамиды, если не считать некоторых военачальников и очень высоких чиновников. В случае крайней необходимости они могли заставить Морса соврать, разыграть спектакль, и даже если Морсу было не по вкусу обманывать глупого и несчастного студента, еще неоперившегося птенца, он не посмел бы отказаться, даже пикнуть не посмел бы, потому что сразу погубил бы свою карьеру, а возможно, и потерял бы работу.
А разве Томас видел какие-нибудь сообщения об убийстве Дженет в газетах или по телевизору? Нет, но в те дни он не обращал на них внимания, так как был слишком занят своей собственной судьбой, своими бедами, к тому же получал информацию из первых рук, а значит, ему незачем было выуживать ее из прессы. Возможно, он ненароком и прочитал какой-нибудь заголовок в Oxford Times, но ведь ему известно – теперь известно, – как легко им, то есть нам, заставить газету напечатать ложное сообщение, необходимое в тех или иных обстоятельствах: достаточно напомнить журналистам о гражданском долге, патриотизме и защите Королевства, особенно если речь идет о совсем мелкой заметке. Достоверно он знал лишь одно: дело не было раскрыто, убийца не был найден (публика же быстро забывает такие истории, ей становится скучно). Возможно, только потому, что никакого дела не существовало и не могло существовать.
И Хью Сомерез-Хилл, и мужчина, явившийся после ухода Тома и нажавший на кнопку звонка, пока сам он курил на углу Сент-Джон-стрит и Бомонт-стрит, – как далеко в прошлом все это осталось! Как далеко в прошлом остались его сигареты “Маркович”, которые стали уликой и которые уже много веков назад перестали выпускать, – да, все это случилось много веков назад, а теперь почему-то вдруг настырно вернулось к совсем другому человеку, к мистеру Роуленду, и к мистеру Кромер-Фиттону, и ко многим другим людям, затерявшимся в кутерьме чужих личин и всеми забытым; они совершали какие-то бессмысленные вещи, и без них мир был бы точно таким же, как и при их участии. Да, разумеется, он предотвратил какие-то несчастья, но разбудил другие, и было нелепо вести сейчас подсчеты, а на самом деле и невозможно: ведь он и сам не всегда узнавал о последствиях своих акций, он подносил спичку и спешил исчезнуть, чтобы не присутствовать при пожаре.
Но теперь все это возвратилось именно к Томасу Невинсону, поскольку только с ним одним он и остался на время этого пустого ожидания, и с каждым днем все больше становился прежним Томасом Невинсоном, с каждым днем все отчетливее восстанавливал его в себе – жениха Берты Ислы и мужа Берты Ислы, мадридского Томаса Невинсона, каким он был в самом начале.
Откуда они могли знать, что он пойдет тем вечером к Дженет? Томас договорился с ней о свидании, как и всегда, почти случайно: заглянул в книжный магазин утром, и там они завелись, прямо напротив полки с книгами Киплинга, но кульминацию отложили до вечера. Нет, вопрос глупый, подумал он, ведь у Дженет был впереди целый день, чтобы предупредить Тупру и Блейкстона, а может и Уилера. Дженет согласилась разыграть этот спектакль, она не так много зарабатывала в своем книжном и уже не надеялась переменить свое положение благодаря лондонскому любовнику, этому Хью Сомерез-Хиллу или другому Хью, кто их там разберет; ее мало что удерживало в Оксфорде, и она согласилась бы переехать куда угодно. У этих детей, насколько он уловил, был легкий йоркширский акцент, еле заметный, если учесть, что их мать была родом из Оксфорда, а ведь именно матери главным образом передают своим малышам акцент или язык, материнский голос они слышат первым. Видно, ей пообещали что-то хорошее, новую жизнь, более надежную работу и сразу же вручили приличную сумму, а ей нечего было терять, и она мало чем была обязана Тому: он так и остался для нее лишь мимолетным увлечением, помогал скрасить время, избавиться от одиночества, одолевавшего ее в некоторые вторники, среды или четверги, выполнял роль небольшого кинжала, который можно иногда вонзать в грудь легкомысленному Хью, даже если тот этих ран и не замечал. А Тому в любом случае предстояло вскорости покинуть Оксфорд, и он вряд ли хоть раз вспомнил бы о ней, вернувшись в Мадрид, к своей многотерпеливой испанской невесте, так что Дженет без колебаний устроила ему ловушку. Томас был персонажем временным, Томас был пылинкой, пеплом на рукаве старика. И саму Дженет не в чем было винить, не в чем упрекнуть, если она еще была жива, если еще жила в своем Йоркшире с мужем и детьми, с Клэр и Дереком, а не была задушена колготками двадцать лет назад. Ужасная выдуманная смерть.
Погрузившись в свои мысли, он потерял из виду непоседливых детей, Клэр и Дерека, а потом его отвлекли воспоминания, догадки и гипотезы. Том быстрым шагом обошел залы, нигде их не нашел, чертыхнулся, встал у выхода из “Кабинета ужасов”, или как он там называется, проверяя, не занесло ли брата с сестрой туда; побродил еще немного, вышел в вестибюль, заглянул в магазинчик и там с облегчением увидел обоих: они, судя по всему, уже собирались уходить. А ему надо было непременно кое-что выяснить, так как другого случая уже не представится; надо было кое-что у них спросить, хотя он и сам не знал, что и как, чтобы не напугать, не вызвать подозрений, чтобы они не подумали ничего плохого, поскольку в 1994 году обратиться по-свойски к детям было уже затруднительно, если вообще не воспринималось как порочный поступок, – начиналась эпоха чрезмерной подозрительности и форменной истерии.
Брат и сестра жадно рассматривали повторенные в твердом пластике восковые фигуры – размером со старинных оловянных солдатиков. Они восхищались выстроенными в ряд на прилавке копиями, но ничего не трогали: такая покупка, скорее всего, была им не по карману. Том видел, как они перебирали свои монетки и, наверное, подсчитывали, сложив их вместе, хватит ли этого хотя бы на одну фигурку. Рядом по-прежнему не было ни учителей, ни родителей, никого из взрослых, никто за ними не присматривал; но, кажется, друг друга им было вполне достаточно, а может, они были сиротами и жили с молодой и легкомысленной теткой, которая рада была время от времени ненадолго сплавить куда-нибудь племянников. Одеты они были обычно, не выглядели ни богатыми и ни бедными – нормальные дети из семьи среднего класса, каких тысячи, хотя если Дженет умерла, то у них не было матери; но Том тотчас обругал себя за то, что запутался во временах и обстоятельствах: если Дженет умерла в тот вечер, когда ее убили, эти двое не могли быть ее детьми – как бы она могла их родить?
