Я не дала Эстебану номера своего телефона, как и он мне своего. Мы не пытались друг друга отыскать, и короткого времени, проведенного вместе, хватило, чтобы понять, как мало у нас с ним общего; к тому же у меня и в мыслях не было закрутить с кем-то параллельный роман, ведь Томас уехал лишь ненадолго, а я твердо решила рано или поздно стать Бертой Ислой де Невинсон. Однако в последующие годы много раз вспоминала Эстебана Янеса – и когда оставалась одна, и когда рядом со мной был какой-нибудь мужчина. Воспоминание о бандерильеро оказывалось приятным, даже красивым, если можно употребить здесь это слово, пусть только потому, что оно относилось ко временам нашей юности, беспечной, с ее вольными привычками, неожиданными и легкомысленными поступками. То есть к ясным и безоблачным временам, когда Томас еще не заставил меня смотреть на мир вполглаза. Это было маленькое воспоминание-убежище, назовем его так, а у меня таких, если честно, накопилось за жизнь не слишком много. Я так рано познакомилась с Томасом, что только мои детские годы не были отравлены и замутнены его загадками. Да, я знала, где живет бандерильеро, и без труда отыскала бы его подъезд даже еще через двадцать лет. Только вот вряд ли он продолжал жить в той же квартире, достаточно хорошо обставленной, с фотографиями и афишами корриды по стенам и кучей книг на полках, поскольку он был заядлым, но и всеядным читателем, по его собственным словам.

Трудно объяснить, что привело меня туда. Пожалуй, тут сыграло свою роль нежелание сидеть тихо, нежелание превратиться в настоящую вдову со всеми вытекающими отсюда последствиями, а еще, наверное, мне захотелось проверить, насколько прочное место заняла та старая история в моих воспоминаниях о молодости. (Если человек живет в пустоте, ему нужно любым способом чем-то ее заполнить, хотя бы прибегнув к поблекшему и малозначительному прошлому.) Было занятно прикидывать, получится что-нибудь или нет из этой повторной встречи, если она, конечно, состоится. Очень даже может быть, что Янес женился и обзавелся кучей оглоедов, или переехал в другой город, или отказался от своей профессии: одно дело кочевать с арены на арену в двадцать с небольшим лет, и совсем другое – когда тебе около сорока. Попав на нужную улицу, я вдруг засомневалась. В свое время я не обратила внимания на номер подъезда, и теперь увидела рядом два почти одинаковых. Войдя в тот, который показался мне более подходящим, я спросила консьержку про “дона Эстебана Янеса”.

– Здесь такой не живет. Янес, говорите? Нет, это не у нас, – строго ответила она.

Я зашла в соседний подъезд и задала тот же вопрос. И к своему удивлению, услышала:

– Дон Эстебан в отъезде, он вернется только в следующем месяце. Хотя про его возвращения никогда нельзя говорить с точностью. Может, и задержится.

– А вы не могли бы передать ему записку, когда он приедет? Будьте любезны.

– Пожалуйста. Давайте, я брошу ее к нему в почтовый ящик вместе с остальной почтой.

Однако я к такому повороту дела не подготовилась, и пришлось идти в соседнее кафе и писать записку там, а прежде заглянуть в писчебумажный магазин за конвертом, чтобы никто не мог полюбопытствовать и прочесть ее. В ней, конечно, не было ничего особенного, и я поступала так исключительно в силу привычки. Но сперва надо было убедиться, что не получилось никакой путаницы.

– Этот Янес, он тореро, да?

Консьерж посмотрел на меня снисходительно:

– Тореро, говорите?.. Да, дон Эстебан связан с миром корриды, но он не тореро. Он предприниматель.

– Да, я именно это имела в виду. Большое спасибо за одолжение.

Я решила, что, вернувшись, дам ему на чай. А Янесу написала примерно следующее:

Дорогой Эстебан Янес,

ты наверняка не помнишь меня. Я Берта Исла, которую ты вытащил из-под скачущего коня и спас от дубинки "серого" двадцать лет назад, недалеко от площади Мануэля Бесерры. Затем ты привел меня к себе домой и обработал рану на коленке.

Мне показалось нескромным писать про то, что случилось потом, людям не всегда приятно вспоминать какие-то эпизоды из своей молодости.

Ваш консьерж сказал, что ты не скоро вернешься в Мадрид. Я случайно оказалась в этом районе и вспомнила тот день и тебя. Я бы с удовольствием снова увиделась с тобой и что-нибудь про тебя узнала, если только ты найдешь время для знакомой незнакомки и согласишься на мое предложение. Вот мой телефон (…) – если вдруг решишь позвонить. Надеюсь, судьба твоя сложилась удачно. Прошло полжизни, как говорится, после нашей с тобой встречи. Нашей единственной встречи на самом-то деле.

Всего доброго, Берта Исла

Я вернулась в подъезд, вручила консьержу конверт и пятьсот песет, что было не так уж и плохо за такую мелкую услугу, но для меня это было гарантией, что он не выкинет письмо и не разорвет только потому, что я ему не понравилась, а то и без всякой причины, просто так.

Оказавшись дома, я стала ждать. Однако я так привыкла к ожиданиям, что пару дней спустя и думать забыла про собственную затею. Поэтому меня застал врасплох звонок Эстебана Янеса, раздавшийся примерно через месяц.

– Конечно, я тебя помню, – сказал он. – Еще бы не помнить. Я успел много раз пожалеть, что не попросил у тебя номер телефона. Кроме того… мне не хотелось быть навязчивым. Но теперь, раз ты сама сделала первый шаг, я буду очень и очень рад встретиться с тобой, прелесть моя. Назначь время и место, и я четко прилечу.

Меня рассмешило, что он все еще употреблял то же самое, давно вышедшее из употребления слово “четко”, я слышала его двадцать лет назад и хорошо запомнила. Слова “прелесть моя”, наоборот, как-то меньше связывалось с ним, поскольку тогда он вел себя очень сдержанно, даже в самый интимный момент.

– Твой консьерж сказал, что ты стал важным сеньором, – добавила я. – Настоящим предпринимателем. Мы, профаны, сразу представляем себе очень влиятельного господина с сигарой во рту и кучей денег – что-то в этом роде.

Он засмеялся:

– Бедный я несчастный. Сейчас мне приходится заниматься только начинающими тореро, а это ерунда. Будем надеяться, что кто-то из них прославится и принесет мне целое состояние, пусть Господь тебя услышит, радость моя.

Меня опять царапнули последние слова, он явно стал более вульгарным.

– А твои бандерильи остались в прошлом? – спросила я.

– В далеком прошлом, в очень далеком прошлом. Чтобы с ними управляться, надо много и хорошо бегать.

Я предложила ему выпить кофе в кафе на площади Ориенте. Мне было лень снова тащиться в его район, который никогда мне не нравился и куда я после того 1969 года вернулась лишь однажды – чтобы зайти в издательство “Сируэла” и обсудить возможность издания антологии малоизвестных английских фантастических рассказов, но ничего из этой затеи не вышло. Издательство располагалось прямо на площади Мануэля Бесерры, в помещении куда более приятном, чем можно было ожидать в таком безвкусном районе. Между тем голос Эстебана Янеса показался мне вполне симпатичным, и я с удовольствием представила себе его широкую африканскую улыбку. Было бы забавно снова встретиться с ним после перерыва в несколько веков, и кто знает, а вдруг он станет для меня тем мужчиной, с которым приятно иногда поболтать и на которого можно опереться. Правда, воспоминание о нем было весьма туманным и статичным, как воспоминание о картине, лишь однажды увиденной в музее, и тем не менее мы всегда помним тех, с кем хотя бы однажды переспали. И даже если эти люди в конце концов разочаровали нас или стали противны, мы долго сохраняем в душе что-то вроде невольной приязни к ним или своего рода верности. Бандерильеро не успел ни разочаровать меня, ни надоесть, а остался таким, каким был когда-то.

Однако в назначенный день я почувствовала раскаяние, вернее, какие-то невнятные страхи и сомнения. Наверное, испугалась, что Эстебан не узнает меня или я его не узнаю. А больше всего я боялась разочаровать его, ведь сами мы не всегда отдаем себе отчет, насколько изменились за пару десятков лет, и одно дело – молоденькая студентка, а совсем другое – женщина под сорок с двумя детьми, которые требуют от нее ежедневных забот и которых приходится воспитывать одной, к тому же эта женщина попала в двусмысленную ситуацию, и ее постигла тяжелая утрата (худшая из утрат, поскольку она осталась неподтвержденной и потому не давала свободно вздохнуть). Короче, этой женщине в жизни не повезло.