Я тотчас обратила внимание на это “с нами”, отличавшееся от его же предыдущих “мы”. Прежние “мы” относились к МИ-6, а последнее – к всемогущему государству, к которому Тупра себя относил и которому служил, как и Томас, а влияние Тупры на него было ощутимо.
– Но сказанное означает и то, что если наследники разделили наследство, то никто не заставит их вернуть его, особенно если они все уже успели потратить, как обычно и случается. Или если вдовец либо вдова заключили новый брак, этот брак не признается автоматически недействительным, поскольку все вели себя честно, в соответствии с законом, и выполняли решение суда. Но такое бывает редко, очень редко. Вряд ли вы услышите про повторение истории графа Монте-Кристо, особенно в Англии.
“Тупра читает романы”, – вскользь подумала я. По мере того как он продолжал говорить, мне все больше казалось, что этот голос я слышу не в первый раз. Я смотрела, как шевелятся его пухлые губы – сейчас они шевелились очень быстро, – и точно знала, что никогда раньше их не видела, поскольку забыть такие губы было бы трудно. Несмотря на свое состояние, я отметила, что в Тупре было что-то малоприятное, и тем не менее, как ни странно, он казался привлекательным (горе и потрясение не мешают нам почти бессознательно обращать внимание на такие детали). Его своеобразное лицо притягивало к себе взгляд как магнитом – особенно длинные ресницы и серые глаза. А он воспользовался моим любопытством, чтобы продолжать отвлекать меня от главного, чтобы я, постепенно и не теряя контроля над собой, усвоила: вот уже много месяцев никто ничего не знает про моего мужа, даже начальство, и возможно, 4 апреля 1982 года я видела его в последний раз.
– Граждане уверены: государство их защищает, и обычно так оно и бывает, это основа основ, что я готов подтвердить. Но люди не знают другого: если пресловутая защита того потребует или они станут мешать ее осуществлять (то есть поведут себя не должным образом), ничего подобного им не позволят и с ними расправятся. Как? Лишат имущества и права собственности, а тот, у кого ничего нет, уже ничего не может сделать. У них отберут имущество, конфискуют земли и недвижимость, отнимут состояния с помощью непредвиденных налогов и штрафов; для всего есть своя граница, а о том, чтобы она была, заботятся совместными усилиями правительство и парламент. И что бы кто ни провозглашал раньше, стоит ему самому прибиться к власти и начать писать законы, как он сразу прозревает. Ладно, не будем про это, не хочу вас пугать, но именно так происходит, когда речь идет о высшем благе, и другого выхода в трудных ситуациях просто нет. Только вообразите себе, какой бы поднялся тарарам, какой бы воцарился хаос, если бы каждое жизненно важное решение стали обсуждать с населением? Все бы остановилось, поскольку жизненно важные решения принимаются каждый день, а не время от времени.
For the greater good, – сказал он. “Ради высшего блага” (или “блага большинства”).
Иногда он говорил слишком быстро, и мой английский, рассчитанный больше на чтение, чем на устную речь, не позволял мне понять все достаточно точно.
– Я заглянул и в испанские законы, касающиеся якобы умерших, правда мельком, но ведь лично вы зависите от них. И они дают некоторые преимущества, если мне отыскали правильные документы. В Испании не нужно ждать столько времени, чтобы исчезновение человека с большой вероятностью можно было объяснить его кончиной. Всего два года, – и Тупра поднял вверх два пальца, что напоминало знак виктории и было совсем неуместно в данных обстоятельствах, – если случилось кораблекрушение либо авиационная катастрофа над пустынной, необитаемой зоной и так далее. А может, и три года, точно не скажу. – И он поднял три пальца. – Но как бы то ни было, есть обстоятельная статья, подходящая к нашему случаю, вот она, и в переводе, и на испанском. – Он достал из кармана пиджака две страницы с машинописным текстом и протянул мне испанский вариант, предлагая прочесть. – Примерно так там и говорится, да? Это касается правил признания погибшими военнослужащих, а также вольнонаемных, работавших в воинских частях, принимавших участие в боевых действиях и пропавших без вести, по прошествии двух лет, – он не удержался и стал подражать Черчиллю, – после мирного договора, а если таковой не был заключен, с момента официального объявления о завершении войны. Good gracious![41] — И добавил: – Бюрократический стиль ужасен в любой стране. Уже хорошо, если можно хоть что-то понять. А этот документ я понял, несмотря на все его выкрутасы.
Я тотчас сказала:
– Единственная война, которая случилась за последнее время, – Фолклендская, а вы мне так и не ответили, был ли отправлен туда Томас.
– Это не имеет никакого значения, – быстро возразил он. – Чтобы вы как можно быстрее получили документ, удостоверяющий ваше вдовство, мы формально подтвердим: он там был и пропал без вести именно на Фолклендах. Однако испанский закон предполагает более долгий срок для вступления в права наследования. – Он вытащил третью бумагу. – Ага, вот: “До истечения пяти лет после заявления об исчезновении… – на сей раз он показал мне пять растопыренных пальцев, – не выдаются свидетельства о праве на наследство и не разрешается наследникам безвозмездно распоряжаться (дарить, жертвовать и т. д.) имуществом, которое им досталось”. Ну вот, военные действия на Фолклендах прекратились двадцатого июня восемьдесят второго года, значит, двадцатого июня нынешнего года, то есть через восемь месяцев, в Испании, согласно этому документу, можно будет объявить Томаса умершим. И я не думаю, что со стороны нашей страны возникнут возражения против того, чтобы предпочтение было отдано испанскому закону, наверняка их не будет. Проблема, Берта, заключается в том, что вы не получите наследства до восемьдесят девятого года, то есть ждать будет нужно еще пять лет. Но не беспокойтесь, об этом мы тоже подумали. Вам не придется жить только на вашу маленькую университетскую зарплату, это было бы несправедливо. Даже если бы речь шла о дезертирстве Тома. А мы не будем считать его дезертиром, пока это не доказано.
Слова Тупры показались мне бестактными. Или нет, пожалуй, это было деликатной формой – то есть стерилизованной, щадящей и прагматичной – посоветовать мне расстаться со всякими надеждами, перестать ждать и считать Томаса умершим, хотя нам не доведется предать его тело земле. К глазам у меня опять подступили слезы, но я не хотела показывать их Тупре. Поэтому встала, повернулась к нему спиной, подошла к балконной двери, сжала рукой лоб и скулу (три пальца на лоб, а большой на скулу), уставилась на уродливый памятник, который высится на площади за деревьями и надпись на котором я помнила наизусть: “Этот памятник возведен по инициативе испанских женщин в честь солдата Луиса Новаля. Родина, никогда не забывай тех, кто погибает за тебя”. Дело было в 1912 году, но я так и не удосужилась выяснить, кем был этот солдат, хотя памятник ему возводился под патронатом, в числе прочих, королевы Виктории Эухении и писательницы Эмилии Пардо Басан, фигурировавшей в списке дам-патронесс как “графиня Пардо Басан”. Я даже не знала, на какой войне он погиб – может, на кубинской за четырнадцать лет до того и на другом краю океана, как, возможно, и Томас. “… К пасти моря, к нечетким буквам на камне… ” Мне это было всегда безразлично, наша родина очень ловко умеет забывать и делать так, чтобы разного рода надписи, даже на камнях, стирались и быстро становились нечеткими, о чем она неусыпно заботится, и ей все равно, кто за нее умер, она не знает благодарности, а пожалуй, даже питает к павшим презрение. Луис Новаль – тень, пустой звук, призрак, и, хотя ему поставлен памятник, никто о нем ничего знать не знает, никто не обращает на памятник внимания. А Томас, наверное, будет тенью в еще большей мере, будет не живым и не мертвым фантомом, о котором не вспомнят даже его дети – а если не они, то кто? Травинка, пылинка, рассеявшийся туман, выпавший и растаявший снег, пепел, комар, порыв ветра, дым над угасающим огнем. “Где может лежать его тело? – подумала я, едва сдерживая слезы. – Никто не оплакал его, никто не закрыл ему глаза, возможно, никто и не похоронил, а если какие-то люди и похоронили, то поспешно и тайком, чтобы могила не была похожа на могилу – ровная земля без холмика, – чтобы не обнаружили те, кому вздумается ее искать”. Но я тут же отбросила эти мысли, потому что Тупра снова заговорил, вроде бы не обращая внимания на мое молчание и на то, что я стояла к нему спиной, – видно, хотел помешать мне погрузиться в переживания, хотел отвлечь практическими и юридическими вопросами и опять пробудить мое любопытство.
